«Можно начать говорить по-русски и занять высокий пост, но все равно остаться «колхозником»

Зацепило! На Брестчине учительница белорусского языка борется за то, чтобы сделать из белорусской школы русскую.

Цель благая – «облегчить жизнь детей», которые, по мнению учительницы, мало того, что не понимают по-белорусски, так еще и не имеют с родным языком никакой перспективы в будущем. В подтверждение своих слов учительница ссылается на собственный опыт, вспоминая учебу в педуниверситете имени Максима Танка, и сокрушается: «Дзеці ня могуць знайсьці сяброў. Іх часта называюць калгасьнікамі і гэтак далей».

Когда-то я сама закончила тот самый белорусский филфак педуниверситета, поэтому хотела бы поделиться несколькими наблюдениями на этот счет. Свой комментарий я позволила себе написать на русском лишь потому, что надеюсь, что его прочтут именно радетели за русскоязычное будущее наших детей.

Я родилась и выросла в Минске. На белорусский филфак я поступила потому, что он был «белорусским» — я не мечтала стать учителем, просто хотела досконально знать родной язык и с ним связать будущую профессию. Тогда я впервые и осознала весь смысл слова «колхозник» и научилась отличать «колхозников» от других белорусов.

Среди моих однокурсников таких было немало. Нет, они как раз не говорили по-белорусски: я говорила – они нет. Тогда, когда мой белорусский не вызывал ни у кого удивления или недоумения, их (как им казалось) «русская речь» заставляла прохожих оборачиваться и снисходительно улыбаться. Даже выучив к концу учебы правильное произношение звуков «г» и «ч», они все равно оставались для своих однокурсников и для окружающих людей «колхозниками». И дело здесь совсем не в произношении.

Учительнице из Гощево невдомек, что «колхозник» — это не территориальное определение по месту рождения или языковому признаку. Можно родиться и в большом городе, но все равно быть «колхозником». Можно занять высокий пост, надеть красивый костюм и начать говорить по-русски, но все равно остаться «колхозником».

«Колхозник» — это образ мышления. Это ощущение собственной неполноценности помноженное на интеллектуальную ограниченность.

Только «колхозник» может считать свой язык ущербным, а свою нацию недостаточно великой, восхваляя другие «великие» нации. Когда учительница из Гощево говорит о неполноценности и бесперспективности языка, она свои собственные юношеские комплексы переносит на своих учеников, тем самым готовя из них новую генерацию «колхозников». С тем же ощущением неполноценности.

Ведь, казалось бы, как может человек, знающий на один язык больше, чувствовать себя ущербнее того, кто знает меньше (даже если вдруг случится, что этим языком он никогда в жизни не воспользуется)? Или как можно готовить патриотов, внушая им со школьной скамьи, что с языком этой страны «что-то не так». В конце концов, как можно вообще считать себя учительницей, признаваясь, что даже собственные дети не слышат и не понимают языка, которому ты учишь?

Закончив педуниверситет, я с сожалением могу констатировать: среди моих однокурсников именно такие, как учительница из Гощево, сегодня преподают в школах. Те же, кто был учителем по призванию, а не от безысходности, очень скоро разочаровался в выбранной профессии в силу разных обстоятельств: низких заработков, написания никому не нужных планов, выполнения разнарядок по культмассовым мероприятиям и других обязанностей, не связанных непосредственно с учительством. К сожалению, очень многие из них ушли из школы, оставив детей без действительно хороших учителей.

Как бы хотелось верить, что с тех пор в этой сфере что-то изменилось и сегодня в школе работают не только те, у кого не хватило ума и способностей найти другое место работы, но и те, для кого белорусский язык – это не просто школьный предмет. Увы, ситуация в Гощево не добавляет оптимизма.