«Извращения истории государство обращает в свою пользу»

Об истоках цензуры в истории человечества и современной России «Новой газете» рассказал кандидат исторических наук Кирилл Леонов.

– Надо сказать, пересмотр исторической канвы в направлении научной истины затруднен в любой стране. Степень сопротивления разная. История — несчастная дисциплина. Любые искажения в естественных науках приводят к фатальной ошибке. Извращения же истории, напротив, обращаются государством в свою пользу.

Каковы крупнейшие исторические события в недавней истории России? Нам говорят: Великая Отечественная война. И всё? Нет событий, сравнимых по масштабам и последствиям? Совершенно очевидно, что рядом с войной встает Большой террор. По крайней мере, это можно обсуждать, с точки зрения историка, социолога.

Но цензура в самом общем смысле делает саму постановку вопроса в глазах большинства невероятной. Задайте Академии наук вопрос: сколько исторических работ посвящено первой теме и второй? Удельный вес обоих событий в истории один, а в исторической науке совершенно другой. Этот перекос работает на авторитет государства.

Европейцы застали в Северной Америке около 20 миллионов индейцев. Менее чем через 200 лет остался 1 миллион. Такого геноцида история более не знает. Тема эта для американских историков вовсе не табуирована. Но литературы и исторических работ, соответственно масштабу события, очень мало. И в школьную программу это не входит.

Включение в общественный оборот своих собственных преступлений известно только на примере Германии. Они стали там устойчивым элементом национальной истории. Китайцы охотно пишут о японцах, армяне — о турках, поляки — о бандеровцах и сталинском СССР. И выражения «немодная тема», «нет общественного запроса» для настоящего ученого — лишь синонимы цензуры общественного мнения, давления большинства.

Есть хороший термин average brain, «усредненное сознание». Оно не готово к таким драматическим изменениям своих мифов.

Государство использует это наше свойство и пропагандой доводит до полного отторжения попытки оспорить общеизвестное. И вот у всего общества один взгляд на всё. И цензура исчезает. Она полностью заменяется добровольной тотальной самоцензурой граждан.

В Германии после 1939 года цензура была рудиментом. В СССР при Сталине — тоже.

Исторически недавний пример — эпопея с изданием автобиографии Бенджамина Франклина. Ее категорически не печатали в США. Пришлось без огласки издать во Франции и ввезти в Америку тайком. И все из-за того, что биография, рассказанная самим человеком (кстати, очень интересная, всем советую), оказалась настолько не соответствующей быстро сложившемуся на родине каноническому образу отца-основателя, что истеблишмент счел за благо фактически запретить ее издание.

Попыток запрета знаменитых книг немало и в самых либеральных странах. Все они относятся к периоду до Второй мировой войны и даже несколько позднее. Судебные процессы с требованием запретить произведения Диккенса сопровождали его всю жизнь. Он не был запрещен, но подвергался цензуре. Из-за этого в издании «Оливера Твиста» 1867—1868 годов (том самом, что мы читаем сегодня) по сравнению с оригиналом 1838 года автором были внесены сотни изменений. Последний суд по поводу требований изъять роман из публичных библиотек прошел в Нью-Йорке в 1949-м. Сегодня Диккенс обвиняется в антисемитизме.

«Уловку 22» в США довольно долго изымали из обращения как очерняющую американскую армию. Политической цензурой несомненно является и с трудом отбитая Верховным судом США попытка запретить New York Times публиковать вьетнамское досье Пентагона в 1971 году. А ведь это именно материалы для работы ученых-историков. Целиком они были опубликованы лишь в 2011 году.

«Над пропастью во ржи» была запрещена в Австралии. Несколько сотен экземпляров, которые вез в подарок местным библиотекам вновь назначенный посол США, были изъяты на таможне.

Из этих примеров ясно, что тенденция всемирная, но сила ее не одинакова в разных странах. Где-то она доходит до крайности, где-то ее гражданское общество преодолевает. Если в Европе ситуация такова, что говорить об Азии и Африке?

— Как ты относишься к истории с фильмом про 28 панфиловцев? Еще в 1948-м прокуратура СССР констатировала, что история выдумана.

— Не вижу особого противоречия. Есть историческое знание, там панфиловцев нет. Но сформировалось предание, и оно живет, как сказания об Илье Муромце и его коллегах. Никто ведь и не спорит, что 28 панфиловцев — миф.

— Мы входим в юбилейный, 2017 год. Ведь не война и не 1937 год для нас всё определили, а Октябрьская революция. Власть не чувствует себя на этой почве уверенно. Набор ее понятий сосуществует с пантеоном, созданным век назад, героев революции, живущим в умах людей, фильмах и десятках тысяч топонимов по всей стране.

— Ситуация у государства непростая. Дело не в отдельно взятом замечательном исследователе Арктики — Колчаке. Надо же в целом объяснить обществу, почему герои революции уничтожили людей, которым потом поставили памятники, мемориальные доски и даже канонизировали. Могу предложить чиновникам написать новый миф в замечательной традиции, которой сотни лет. Это отшлифованный метод.

Обратимся к популярному изложению библейских текстов для широких масс верующих, в первую очередь для детей. Ни в одной хрестоматии мы никогда не найдем кровавых описаний из Ветхого Завета. А ведь он весь пропитан насилием, злобой, повествует о геноциде. В библейских хрестоматиях мы не найдем и отголоска этих текстов. И эти страшные эпизоды никогда не бывают предметом проповеди в церкви. Их как бы нет.

Сделать правдивый миф о нашей революции для будущего average brain почти невозможно, он запутается в трех соснах. Нельзя ставить сверхзадачей разведение двух сложных тем. Но справятся и с этим, я думаю. Создание мифа — вполне посильная для государства задача.

...Как же усваивается сознанием неверифицируемая истина, например исторический миф про 28 панфиловцев? Это очень простой механизм, который использует реклама. Многократное повторение слова Pepsodent рождает во мне доверие, хотя на прилавке много других марок. О библейских героях говорили немного дольше и чаще, чем о панфиловцах, — они и жить в памяти людей будут дольше.

Так входит в нестойкий average brain упрощенный набор непротиворечивых взглядов на историю. Он есть в каждой стране. Элиты заботятся о его поддержании, допуская изменения только в крайних случаях. И сила коммунистического мифа именно в его простоте, он изменится или умрет только под давлением экстраординарных обстоятельств.

Для большинства, 85% населения, этого достаточно.

Образованная же часть общества в странах, которые сегодня обеспечивают интеллектуальное развитие земной цивилизации, — имеет возможность вести любые исследования и оспорить внутри себя любую часть мифа.