Чернышев: «Закрыть ГУЛАГ сподвигли не гуманистические порывы, а экономическая реальность — он был черной дырой для бюджета»

— 25 января 1960 года приказом МВД СССР № 020 был расформирован ГУЛАГ, — пишет Дмитрий Чернышев. — На этот шаг советское руководство сподвигли не гуманистические порывы, а экономическая реальность — ГУЛАГ давно превратилось в чёрную дыру для бюджетных денег.

Из статьи Максима Рычкова в журнале Republic «Настолько убыточно, насколько и бесчеловечно. Доказываем на примере ГУЛАГа, что сталинизм — это совсем не про «эффективный менеджмент».

С ГУЛАГом у части российского общества связан ещё один токсичный миф — об исключительной эффективности принудительного труда при Сталине и необходимости ретрансляции полученного опыта в XXI веке.

С июня 1918 годам советские власти помещали изобличённых врагов в спешно организованные концентрационные лагеря. К 1922 году таких учреждений в Советской России действовало около сотни, там находились десятки тысяч людей, нередко просто за неподходящее социальное происхождение. Руководители советского государства посчитали лагеря полезными для строительства социализма.

Феликс Дзержинский писал: «Я предлагаю оставить концентрационные лагеря для использования труда арестованных, для господ, проживающих без занятий, для тех, кто не может работать без известного принуждения, или за недобросовестное отношение к делу, за нерадение, за опоздание в советских учреждениях. Предлагается создать [в виде лагерей] школу труда».

В 1923 году заместитель Дзержинского Иосиф Уншлихт выступил с идеей основать на островах в Белом море СЛОН, Соловецкий лагерь особого назначения. До большевиков там несколько столетий действовал знаменитый православный монастырь. Проект Уншлихта одобрили, и в июне 1923 года на острова прибыли несколько сот первых заключённых. Их число росло год от года. К 1930 году на северном архипелаге жили около 70 тысяч арестантов.

На деле Соловецкий лагерь не окупал государственных средств на своё содержание, даже несмотря на плохие условия жизни у большинства заключённых.

Сказывались расходы на зарплаты охране, невысокая производительность труда и хищения на разных уровнях. Только с июня 1928 по июнь 1929 года финансовый дефицит СЛОНа составил около 1,6 миллиона рублей.

При этом соловецкие заключённые лишали работы обычные гражданские предприятия. Ведь в конце 1920-х годов арестантов с архипелага всё чаще привлекали к заготовкам леса и строительству на материке.

Но руководству ОГПУ удалось убедить власти, что соловецкий эксперимент успешен и их ведомству следует передать всю систему исполнения наказаний в стране.

16 ноября 1931 года чекистское руководство создало новый лагерь на базе Соловецкого — Беломорско-Балтийский. Его заключённым предстояло провести канал из Онежского озера к Белому морю. Этот проект обсуждался ещё в императорской России, но тогда власти и специалисты решили, что эффект от строительства не окупит вложенных средств.

Спустя десятилетия Иосиф Сталин пришёл к обратному выводу, хотя за прошедшее время континентальные каналы потеряли былое значение для грузоперевозок. Глава государства настоял, чтобы Белое море и Онежское озеро связали именно заключённые и непременно в кратчайший срок. Реализацию проекта курировали шеф госбезопасности Генрих Ягода и начальник ГУЛАГа Матвей Берман.

В 1931–1933 годах примерно 170 тысяч каналоармейцев, как их официально называло руководство, исполнили сталинскую волю. При этом от 12 до 50 тысяч человек не дожили до окончания работ из-за болезней, травм и непосильного труда.

В середине 1930-х строительство Беломорканала активно раскручивала советская пропаганда в духе концепции «перековки». Но спустя несколько лет шумиха вокруг канала прекратилась. Сталин разочаровался в своём детище. Глубина сооружения в пять метров вышла недостаточной для прохода крупных морских судов. Так что масштабные грузоперевозки через Беломорканал оказались неосуществимыми.

Ещё при Сталине возможности этого искусственного водоёма использовались только на 20–40%. А в конце 1930-х почти всех архитекторов СЛОНа и Белбалтлага ждали расстрельные полигоны. Эта участь одинаково настигла Бокия, Бермана, Уншлихта, Ягоду и Янсона вместе с десятками их подчинённых.

К 1937 году в лагерях ГУЛАГа жили и трудились уже больше 820 тысяч заключённых. Чекисты сосредоточили абсолютное большинство контингента в нескольких крупных лагерных комплексах вроде Сиблага и Норильлага в Сибири, Карлага в Казахстане, Вишлага на Урале или Севвостлага на Колыме. Каждый из них представлял изолированное от остальной территории страны пространство. Там заключённые валили лес, строили дороги, прокладывали железнодорожные пути, добывали полезные ископаемые или возводили промышленные объекты.

В сталинскую эпоху роль лагерей в экономике СССР росла с каждым годом. К 1941 году заключённые ГУЛАГа добывали около 40% советского кобальта, 46,5% никеля, 76% олова и 90% золота. После войны лагерная доля в народном хозяйстве стала ещё солиднее. ГУЛАГ монополизировал некоторые отрасли союзной экономики вроде добычи платины и алмазов. Внешне такие результаты казались триумфом советской госбезопасности.

Но поставленная ещё в 1920-х годах сверхцель ГУЛАГа — добиться самоокупаемости — выполнена не была. Лагеря, давая только 3% общесоюзного валового продукта, каждый год приносили многомиллионные убытки для бюджета. Высшие чины НКВД на закрытых совещаниях негодовали, что на лагеря тратится гораздо больше, чем они зарабатывают сами.

Так, в 1938 году в Коми при строительстве трассы Чибью — Крутая фактическая стоимость вырытого кубометра земли составила 6 рублей, в то время как московские планировщики заложили в шесть раз меньшую цену за эту работу. Лишь за первые полгода 1938 года убытки местного Ухтпечлага составили 18 миллионов рублей.

В ответ на нереалистичные планы и сметы из Москвы чекисты из окраинных лагерей систематически завышали собственные расходы, обосновывали необходимость новых субсидий, иногда путём откровенной лжи.

«В 1939 году по всем промыслам Ухтпечлага было добыто около тысячи тонн нефти. Всего лишь единица с тремя нолями: определенно мало. Но и тут начальство нашло выход из положения. Приказали нефть считать в пудах. И вышло около 60 тысяч пудов. Это уже кое-что, не какая-нибудь тысяча тонн».

После «нефтяной панамы» и нескольких похожих афер лагерного начальника Якова Мороза сняли с должности и расстреляли, но Ухтпечлаг работать эффективнее не стал.

Растраты, приписки, хищения и халатность становились нормой для лагерной жизни. Особенно это касалось отдалённых комплексов, напоминавших в позднесталинские годы полунезависимые княжества. Их руководители, завоевав у начальства нужную репутацию, потом не отказывали себе ни в чём.

Недра Колымы, северо-восточной окраины СССР, разрабатывал особый государственный трест «Дальстрой». В 1938–1949 годах им руководил чекист Иван Никишов. Открытый двоеженец владел коллекцией автомобилей, несколькими дачами-дворцами, личной охраной и «крепостными» театром с оркестром.

Вопреки распространённому стереотипу о железном порядке при Сталине, Никишов не подвергся репрессиям и благополучно дожил до старости. Главной заслугой чекиста в 1944 году стала организация потёмкинских деревень для гостившего на Колыме вице-президента США Генри Уоллеса.

Другие крупные начальники периферийных лагерей вели себя так же. «Он и жил как римлянин, назначенный губернатором какой-нибудь завоёванной варварской провинции», — вспоминал сидевший в лагерях Коми писатель Лев Разгон про одного из своих начальников Сергея Тарасюка. Этот офицер располагал штатом личных слуг из заключённых, от профессоров-врачей до мебельщика-краснодеревщика. Профессиональные агрономы в теплицах выращивали Тарасюку и его близким цветы, овощи и фрукты.

Различные махинации практиковали и менее высокопоставленные сотрудники. В конце сталинской эпохи чекисты вскрыли ряд афер у лагерных бухгалтеров и кассиров от Беларуси до Дальнего Востока. Одни забирали себе переводы для заключённых от их родственников, другие печатали фиктивные платёжки на несуществующие рабочие бригады, третьи присваивали бюджетные средства другими способами.

«Главный бухгалтер Иркутского управления Дальстройснаба МВД, подавая счета на подпись лагерной администрации, оставлял место перед вписанной суммой. Потом он дописывал цифры: так подписанный счёт на 7000 рублей превращался в счёт на 47 тысяч. Бухгалтер смог присвоить 340 тысяч рублей с помощью этого фокуса».

Ещё одной причиной убытков ГУЛАГа служила неэффективность труда заключённых. В 1939 году специалисты Госбанка подсчитали, что труд вольных строителей выходит в два-три раза продуктивнее, чем у заключённых. Во время Большого террора мотивация зеков к работе упала, так как руководство ужесточило условия их содержания. Практика досрочных освобождений за усердный труд ушла в прошлое. Начальники разных лагерей одинаково урезали продовольственные пайки и увеличивали продолжительность рабочего дня до 12–14 часов.

В 1939 году само лагерное начальство признавало, что в их системе до 60% арестантов страдают пеллагрой и другими болезнями, связанными с плохим питанием. Из-за отвратительных условий в ГУЛАГе ежегодно умирали десятки тысяч человек. В 1941–1945 годах этот показатель не падал ниже 40 тысяч смертей.

Зеки в ответ всё чаще прибегали к пассивному сопротивлению, по возможности отлынивая от труда. Писатель Варлам Шаламов приводил многозначительную гулаговскую присказку: «Губит не малая пайка, а большая». Она намекала, что полагавшийся усердным работникам увеличенный рацион не компенсировал затраченных сил, и они гибли от болезней и переутомления.

В лагерном жаргоне появилось понятие туфты — ложной работы, обмана начальства. Соответствующие эпизоды встречаются почти во всех воспоминаниях выживших лагерников.

Одни выдавали найденные брёвна за свежесрубленную древесину, другие несколько месяцев имитировали рытьё карьера, третьи намеренно увеличивали в отчётах объём выполненного.

От контингента туфте учились и их надзиратели. Реальные данные в гулаговских документах систематически подменяли взятыми с потолка. Из официальной статистики Вятского лагеря выходило, что один зек на лесоповале в среднем тянул в 1,5 раза больше древесины, чем запряжённая лошадью повозка. Фантастическая отчётность в лагерях становилась нормой, с её помощью местное начальство создавало видимость эффективного менеджмента.

Ситуацию осложняла специфика арестантского мира. В 1930-х в ней сложилась своя иерархия. Наверху стояли блатные, или урки — профессиональные воры и грабители. С молчаливого одобрения начальства они не работали, расхищали продукты и медикаменты, грабили товарищей, издевались над ними. Взамен блатные следили, чтобы на износ трудились их товарищи.

Но в послевоенном ГУЛАГе ситуация изменилась. Доля «политических» выросла с 15–20% до примерно 40%. Стал другим и их состав. Перепуганных инженеров и надломленных партийцев сменили прошедшие войну люди: в Красной армии, у немцев или в повстанческих формированиях вроде УПА. Бывшие фронтовики создавали свои банды и противостояли «блатным».

После войны и сами уголовники не ладили между собой. Среди них шла война воров и сук. Первые защищали старые «понятия», запрещавшие любую работу, вторые считали, что сотрудничать с начальством и занимать привилегированные должности в лагерном активе допустимо. Сторонники двух лагерей регулярно избивали, калечили и убивали друг друга.

В начале 1950-х годов даже по официальным данным больше 30% заключённых ГУЛАГа не отрабатывали положенную норму. Многие принципиально отказывались трудиться, требуя пересмотреть их дела и улучшить условия содержания. В 1953–1954 годах по разным лагерям прокатилась волна забастовок и восстаний, наиболее крупными из которых стали мятежи в Воркуте, Норильске и казахстанском Кенгире, при подавлении которых погибли сотни людей.

К концу сталинской эпохи неэффективность и убыточность лагерной экономики осознавали сами руководители советской госбезопасности. По мере роста числа узников увеличивалось и число охранников вместе с административным персоналом. С 1929 по 1953 год только центральный аппарат ГУЛАГа вырос в 18 раз. Расходы на содержание системы превышали доходы на 450 миллионов рублей

5 марта 1953 года диктатор скончался. Его преемники пошли на массовые амнистии и начали одну за другой отменять бессмысленные грандиозные стройки.

В июне 1954 года советское правительство устроило разбор полётов по горячим следам лагерного восстания в казахстанском Кенгире. Высокопоставленные офицеры КГБ открыто признали крайнюю забюрократизированность системы, отвратительное снабжение заключённых и неэффективную организацию их труда. Это послужило началом конца. Лагеря закрывали один за другим.