Ждуны a la Russe. Как средний россиянин приспосабливается к новым реалиям

Во время нацистской оккупации Парижа большая часть его жителей не были сторонниками или противниками немцев. Они были attentistes — «пережидающими», то есть ждунами.

Как пишет историк и эссеист Луис Менанд в своей книге «Свободный мир: искусство и идеи в холодную войну», «они полностью осознавали пустоту внешней стороны существования и хрупкость нормальной жизни, но обнаружили для себя, что есть возможность сосуществовать и иной раз даже брататься с немцами без особых моральных и политических уступок и с сохранением уважения к самим себе».

Это точный портрет пассивных конформистов, к которым сегодня относится существенная часть населения России, что позволяет путинскому режиму по-прежнему опираться на безразличие, оппортунизм и адаптивность большинства.

Непротивление режиму, о котором в последнее время заговорили некоторые социологи в оправдание того тезиса, что вовсе не большинство граждан России за «спецоперацию», противопоставляется поддержке. Но в практическом смысле это и есть поддержка — правда, в обмен на не очень активное вовлечение в окопы.

Мало того, эти ждуны a la Russe вполне готовы «брататься» с властью, когда от них этого требует система принуждения к единомыслию. Ибо таковы правила и такова плата за относительное спокойствие в частной жизни и сравнительно медленное и терпимое снижение уровня благосостояния.

Безответственный налогоплательщик

Возможны ли соцопросы в концлагере? Вопрос сильный — он ставит под сомнение искренность респондентов и достоверность результатов любых исследований. Правда, из него логически вытекает еще один вопрос: считают ли сами респонденты, что они живут в концлагере?

Скорее, россияне убеждают себя в том, что страна находится в ситуации глобального противостояния с Западом, и потому — права или не права моя страна, приходится занимать ее сторону.

То обстоятельство, что страна не равна режиму, а Россия — это не Путин с Патрушевым, — слишком сложная конструкция в положении, когда обычный массовый человек вынужден оправдывать для себя «спецоперацию».

И тем не менее… «Здесь нет никаких “почему?”»; «Здесь никто не говорит добровольно». Так Примо Леви в своей знаменитой книге «Человек ли это» определял отдельные особенности существования в концлагере.

Некоторые аналогии с поведением человека в авторитарном или полутоталитарном, как путинская Россия, государстве возможны. Индивиды здесь не граждане в собственном смысле слова, а подданные, люди с ограниченной субъектностью, причем иной раз добровольно ограниченной.

Сейчас они интересуют государство как источник денег (налоги, идущие на расходы по закрытым статьям и по разделу «Оборона и безопасность», а также на социальные выплаты вовлеченным в «спецоперацию» людям и их семьям); рабочая сила, прежде всего для ВПК; живая сила для боевых действий; электоральная массовка, изображающая участие в процедурах, которые очень условно все еще называются «выборами».

Задача государства — устроить авторитарно-тоталитарное законодательство и правоприменительную практику так, чтобы отбить у основной части населения желание задавать вопросы «почему?» и «зачем?».

Ответ, впрочем, известен заранее и формулируется самими подданными: «так надо» или «вышестоящим лицам виднее». Заведомое снятие с себя ответственности за что бы то ни было — свойство пассивного конформиста. Такого рода типаж не может стать ответственным налогоплательщиком, которого хотя бы в какой-то мере интересует, куда уходят его деньги.

No taxation without representation — это не про массового российского человека. Казалось бы, после признания Путиным гигантского по масштабам государственного, то есть на деньги налогоплательщиков, финансирования Пригожина и его аутсорсинговых функций, возмущение столь произвольным перераспределением средств граждан должно было быть абсолютно естественным.

Но именно в дни пригожинского мятежа респонденты «Левада-Центра» в целом с симпатией отнеслись к практике существования частных (а на самом деле совсем не частных) армий: 57% одобряли использование наемников и столько же опрошенных положительно относились к использованию заключенных в качестве пушечного мяса.

Респонденты плыли по течению государственного мейнстрима — именно в логике пассивного конформизма и сознательного отказа от ответственности за что бы то ни было. Мотивы разные — страх, соглашательство, смена моральных ориентиров, осторожность, — но на выходе, в практическом смысле, это, повторимся, означает прямую поддержку действий власти.

Право на пассивность

«Добровольно» (по формуле Примо Леви) в авторитарно-тоталитарных обстоятельствах говорят не столько пассивные приспособленцы, сколько активные конформисты. Человеку этого типа крайне важно продемонстрировать свою поддержку режима и публично заклеймить человека с отклоняющимся политическим поведением, например, написав на него донос.

Молчание в знак согласия — основная линия поведения пассивного конформиста, желающего остаться в стороне от политики. Именно на его равнодушии держится авторитарная составляющая системы Путина.

Тоталитарная составляющая востребует человека более активного. И активировать спящего конформиста, превратить его в агрессивного — задача пропаганды, образовательной системы, технологии принуждения к соучастию методом военной мобилизации/найма/призыва.

Однако возможности таких превращений ограничены — все-таки большинство, как бы оно ни выражало поддержку гимну, флагу и воюющему за суверенитет России против Запада президенту, хотело бы жить не в окопе, а у себя в городской квартире со всеми удобствами.

Поэтому, чтобы не повышать градус тревожности внутри социальной базы режима, важно сохранить хотя бы за частью населения право на пассивный конформизм, право на пассивность.

Понимание важности этого сюжета пришло к кремлевским манипуляторам не сразу. Поначалу уверенность в скорой «победе» как раз имела своим следствием успокоительные пассы в сторону основной массы подданных — мол, профессионалы решат все задачи «спецоперации».

Но потом, по мере превращения «спецоперации» в «экзистенциальное» противостояние с Западом, «всегда мечтавшим уничтожить Россию», режим в логике трансформации в гибридно-тоталитарное образование потребовал прямого, физического соучастия граждан в военной авантюре.

Соучастия собственным телом в результате частичной мобилизации сентября-октября 2022 года. Избежав протестов, но не избежав беспрецедентного уровня тревожности населения, Кремль решил чередовать мобилизационные (в политико-эмоциональном смысле) мероприятия с демобилизационными.

Именно поэтому начиная с весны 2023 года Путин лично сосредоточился на хозяйственно-социальной повестке. Режиму важно было сохранить впечатление нормальности обычной жизни обычных пассивных конформистов — без угрозы их здоровью путем вовлечения в окопы.

В начале лета представители власти стали подчеркивать тот факт, что дополнительная военная мобилизация не нужна, поскольку армия успешно пополняется добровольцами и контрактниками.

Однако, прямо противореча этим тезисам, к концу парламентской сессии власти адаптировали законодательство к задачам военной мобилизации. Общество ушло на каникулы в межеумочном состоянии: все указывало на продолжение «спецоперации» и острую нужду в живой силе, и в то же время все свидетельствовало о желании властей успокоить подданных, избежать ненужной тревожности и усталости от милитаризованного фона существования, вернуть обывателю ощущение хотя бы какой-то стабильности.

Это противоречие снималось пропагандой мотива добровольности: самые смелые идут воевать, остальные патриоты остаются в тылу и поддерживают наших героев морально, не сомневаясь в правильности политики Путина.

В стране сформировалась среда почти тотального принуждения к единомыслию — новые учебники истории и обязательное патриотическое воспитание в школе, «Основы российской государственности» в вузе, атмосфера, способствующая порицанию и прямому преследованию тех, кто выступает против режима или просто сомневается в адекватности его политики.

Средний обыватель может не быть в окопе, но поддерживать путинский режим в целом — обязан. Такая модель гибридно-тоталитарного государства и полумобилизованного общества кажется массовому российскому человеку вполне приемлемой. Во всяком случае к этой модели можно приспособиться, в том числе в экономическом смысле.

Тем более что опыт понижающей социально-экономической адаптации накопился огромный — с момента начала стагнации экономики, социальной сферы и доходов в 2014 году. С этого времени медленное ухудшение социально-экономических стандартов жизни сопровождалось оценкой гражданами очередной ступени, ведущей вниз в уровне жизни, как новой нормальности.

Что же до метафоры концлагеря, то, находясь в сравнительно комфортной зоне, где среднему обывателю все еще позволяют жить Кремль с Лубянкой, пассивный конформист, не говоря уже об активном, не рассматривает свое положение как концлагерное. Конечно, он «за».

Разумеется, он находит своему поведению миллион оправданий перед самим собой. Безусловно, считает свое поведение рациональным, потому что непротивление режиму методом молчания и поддакивания в нужные моменты является морально поощряемым, а значит просто правильным — раз уж человек живет в стране здесь и сейчас, в тех обстоятельствах, на которые он повлиять не может, а главное, не хочет.

Это, скорее, поведение не узника концлагеря, а заложника, который в логике стокгольмского синдрома проникается логикой и правотой того, кто его захватил.

Главное — суметь переждать, пересидеть период неприятностей, а там все как-нибудь само образуется. О дальнейших переменах население будет проинформировано вышестоящими инстанциями. У парижских attentistes в августе 1944-го это получилось — им даже не пришлось менять дислокацию в городских кафе.