Вера Полозкова: «Эти люди для себя уже все выбрали, но у них есть дети, и этим детям жить после них»

— Когда ты сегодня читаешь новости, ты холодеешь и покрываешься наледью: отобрать ребенка за антивоенный рисунок, посадить за спектакль, или человек убил свою жену, сел на 16 лет, был призван в армию, освободился, награжден какой-то медалью — и он на свободе. Но он маньяк! — недоумевает поэтесса в интервью на канале Дождь. — То, что мы видим, это жесть, это какой-то страшный сон.

Там (в России) сейчас абсолютно оруэлловское двоемыслие, ты не можешь вслух произносить то, что ты думаешь.

Никто из нас не мог вообразить, что так повернется. Никто не мог представить, потому что да, очень циничные, да, очень ретроградно устроенные и невероятно алчные люди у власти.

Но кто знал, что они настолько маньяки и самоубийцы, потому что они сами себе отрезают любые возможности хоть что-то исправить.

Это люди, которым не жалко не просто чужих, но и своих не жалко, и себя самих не жалко, потому что они понимают, что у них поезд едет строго в одну сторону, больше развилок не будет.

Мы надеялись, что они думают о своей корысти. Но если бы они думали о своей корысти, то им нужно было бы сохранять отношения со всеми, у них же у всех деньги в оффшорах, им это самим не выгодно.

Я чувствую ужас, все скатывается в какие-то такие средневековые бездны.

Поэтесса рассуждает о мотивах коллег и медийных личностей, которые поддерживают войну. 

— Если немножко посмотреть вглубь каждой такой судьбы, кто сейчас взвесил те и другие шансы и, рационально подумав, перешел на сторону тьмы, то я ничего, кроме сострадания, не могу испытывать даже не к ним, а к членам их семей, к их детям.

Они унаследуют весь этот багаж, который те сейчас производят в полной уверенности своей правоты, в полном таком захлебе — еще больше ада, стало можно говорить все, всю черноту, которой ты был полон, всю обиду, всю ср**ь, которой ты переполнен, можно прямо выпустить.

И, ладно, про них все понятно. Они выбрали уже все для себя, но у них есть дети. И этим детям жить после них.

Сейчас контекст такой, когда можно абсолютно все, когда выдана лицензия на самое дрянное, что в человеке сидело. И это тебе официально разрешают с первого канала телевидения.

То есть если вдруг тебя душила какая-то обида, если ты был полон какой-то черной зависти, если ты ненавидишь кого-то за то, что ты неудачник, вот сейчас то время, когда можно все, можно предъявить эту меру.

И они больше не скрывают никакой риторики. Тот же Антон Красовский — это уже какой-то космос открытый. И на самом деле — эта пещера бездонна, — говорит Полозкова.

Несмотря на весь ужас происходящего, она признается, что не утратила всего оптимизма и приводит еще одну метафору, которая, возможно, сможет кому-то помочь.

— Мне пришла в голову такая метафора и я все время сравниваю с ней происходящее. Помните, когда в детстве ехали на юг с родителями, поезд рано или поздно влетал в какой-то длинный туннель.

Это на самом деле было супер страшно, потому что становится очень темно, грохот, ты едешь среди тьмы — и все, что тебя, маленького, заставляет не бояться, это то, что ты не видишь, но чувствуешь, что твои родители или друзья, кто-то тебя приобнимает в этот момент.

Вот сейчас такое время — мы едем через туннель, мы даже не видим, но чувствуем, что нас кто-то родной приобнимает, и это все, что у нас есть, чтобы не помешаться от ужаса, потому что туннель длится уже в четыре раза дольше, чем мы рассчитывали.

Каждый раз, когда тебе кажется, что начинает брезжить хоть какой-то просвет, прилетает новость про то, что ракета летит в дом в Днепре или в дом в Виннице, или еще где-нибудь, что нет половины какого-нибудь города, нет Бахмута… И понимаешь: нет, показалось, мы все еще едем и едем.

Те люди, которые с тобой сидят в купе, ты их не видишь, но можешь взять за руку. И, как выяснилось, это самая большая роскошь и драгоценность. Никакие вещи, никакие контракты, никакие деньги — ничего не дает такого ощущения, чем просто те, кто рядом с тобой сидит в купе.

И все понимают, что мы проедем через это и обязательно будет свет, — уверена поэтесса.