Сергей Шнуров: «У нас в стране все - пародийный жанр»

В декабре 2008 года Сергей Шнуров неожиданно для всех распустил легендарную группу «Ленинград». И вплотную занялся новым проектом с «ленинградскими» клавишником Андреем Антоненко и звукорежиссером Денисом Можиным, который теперь стал барабанщиком. 30 января в московском клубе Ikra новый коллектив Шнурова сыграет первый сольник, а 1 февраля у группы выходит виниловая пластинка. Новая группа «Рубль» играет более тяжелую музыку и поет более веселые тексты. Зачем Шнуров отказался от очень успешного и прибыльного «Ленинграда», он рассказал корреспонденту Newsweek Елене Мухаметшиной.

- Почему вы распустили «Ленинград»?

- Я не знаю почему. Можно назвать это творческим кризисом, а можно - общественным. Мне кажется, группа «Ленинград» перестала быть тем, чем она была еще год-полтора назад. Как-то крайне резко и сильно изменился мир. «Ленинград» стал восприниматься неким подобием музыкального Comedy Club или «Наша Russia». В сознании обывателей это явления одного порядка. А мне бы в этом ряду стоять не хотелось.

- Какой же это творческий кризис, если вы запустили новый проект?

- Ну да, как такового его нет. Мне по-прежнему интересно заниматься музыкой и ставить перед собой невыполнимые и сложные задачи. Просто как бы мы ни пытались уйти от формата, мы все равно в него попали. Это произошло не в наших головах, а в головах слушателей.

- «Ленинград» делал музыку протеста, «Рубль», судя по текстам, тоже. Что изменилось-то?

- «Ленинград» перестал быть протестной группой, а стал обслуживающим элементом массовой культуры. И протеста как такового не получалось. Что ни вытворяй, все равно это определялось словом «прикольно». За эти рамки уже нельзя было выйти.

- А вы какого протеста хотите? Социального? Политического?

- Когда нет гражданского общества, любой политический протест превращается в бучу. Он будет бессмыслен. Да и вообще ничего хорошего из политического протеста за всю историю этой страны не получалось.

- Тогда какой? Культурный?

- Ну да, наверное. Я еще помню те времена, когда популярны были программы «Авторского телевидения». Когда вообще ничего не было и люди сидели, обсуждали какие-то темы. Сейчас, понимая, что большинство смотрит «Танцы на льду», мне становится страшно. Я не вижу своего слушателя вообще.

- Но на концерты же люди ходят?

- Но они опять же ходят за другим. Потому что «прикольно». Я ничего не хочу донести. Просто лакеем не хочется быть, вот что. Я никогда ничего не пытался донести, но обслуживать и угождать я не собираюсь.

- Разве это не функция любого артиста – обслуживать в какой-то степени публику?

- Я не думаю. Возьмем Джимми Хендрикса - что он, кого-то обслуживал? Вряд ли.

- Вы ведь уже несколько раз распускали и приостанавливали «Ленинград»? Сейчас тоже временно?

- Я не знаю, это может быть временно, а может, и не временно. Время покажет. Такой вот каламбур. Я действую согласно своей интуиции, а она штука такая, что неизвестно, что завтра будет.

- Появление «Рубля» – тоже интуиция?

- Он появился по каким-то непонятным причинам. Просто захотелось поиграть забубенный хард-рок. Но точно так же создавался и «Ленинград».

- Группа с таким названием появляется прямо к кризису. По крайней мере, актуально.

- Не хотелось бы привязывать это к кризису. Да и название этимологически не связано с кризисом. Я придумал название от слов «рубиться», «рубить», а не денежной единицы, по большому счету. Хотя она тоже имелась в виду.

- Не боитесь начинать новый проект, когда вокруг кризис?

- Боюсь, конечно.

- А что же тогда взялись?

- Я так подумал: говно я на палочке или все-таки могу? Все-таки могу (смеется). Здесь я решаю задачи, поставленные перед самим собой. Не хочется никому ничего ни доказывать, ни навязывать. Я так вижу просто.

- Чем «Рубль» будет отличаться от «Ленинграда», кроме состава и звучания?

- Большинство «ленинградских» песен, грубо говоря, звучат в миноре, а «Рубль», как ни странно, написан в мажоре. Этот стиль диктует писать в мажорной гармонии, но с минорными ходами. Весь хард-рок такой.

- Вы верите, что кризисные времена – момент расцвета для культуры?

- Доля правды в этом утверждении, наверное, есть. В кризис должно возникать что-то новое, потому что во внекризисные моменты появляется очень много шелухи, побочных эффектов. Когда народ потребляет больше, чем он готов, тогда и продуктов возникает больше. Но 90% из них - полная ерунда. А из огромного количества получается суета, броуновское движение, и ты уже не можешь отличить интересное от неинтересного.

- А в российской музыке можно ждать чего-то нового?

- Не знаю. Русская музыка всегда находилась в фарватере западных течений и никогда не была впереди. Не была законодательницей. Да и сама по себе музыка не несет уже в себе того заряда, эмоциональной составляющей, как это было еще 20 лет назад. Музыки стало так много, что в ней уже невозможно разобраться. Музыка перестает быть рулевым культуры. Она некий побочный эффект - для того, чтобы нескучно было ехать в машине, а не для того, чтобы с утра просыпаться, включать пластинку и понимать, что, не послушав ее, ты вообще ничего не можешь делать.

- Но остались же люди, для которых музыка важна?

- Да, остались, но это динозавры просто. Молодежь слушает плеер, причем каждую музыкальную композицию секунд по 20. Альбом как законченная музыкальная форма, состоящая из некоторого количества песен, уже себя изжил.

- Вы как-то сказали, что «Рубль» через год будет очень популярен в Москве.

- Это моя бравада какая-то, скорее всего, пьяная. Узнаю себя (смеется). Не будет он популярнее «Ленинграда». А по части денег… Ну, ведь есть система координат. Деньги я люблю очень, но не больше же, чем маму.

- А с «Рублем» уже выступали где-то?

- В Петербурге и в Москве на кинофестивале «Завтра», который [режиссер Иван] Дыховичный делал.

- И как приняли?

- Есть очень точное слово: народ ох***л. Когда люди видят что-то непонятное, им становится не по себе. «Рубль» ведь довольно непонятная штука. Вроде вот тот самый, близкий, знакомый, уже фактически родственник Шнур - и такую х***ню несет со сцены, жужжит на гитаре, словно малолетка. И это не укладывается в их головах. Что произошло, что случилось? И народ начинает кипеть.

- Почему? Ведь ваши слушатели и раньше были далеки от социальных тем, о которых пел «Ленинград», белые воротнички например.

- Ну это неправда. Я не могу себе представить нашего слушателя. У нас все в стране пародийный жанр. Даже белые воротнички в сравнении с американскими выглядят жалкой пародией. Все не так и не о том. Когда нет каких-то фундаментальных основ, то все получается так, как получается. Люди же нас самые разные слушают.

- Вы могли бы так же спокойно распустить «Рубль»? У вас, похоже, все от настроения зависит.

- «Рубль» не хотелось бы распускать, потому что он близок к спорту. Приближаясь уже к 40 годам, ходим каждый день репетировать, при этом получаем удовольствие и не платим никакому фитнес-тренеру. Это физкультура. Если штангист, который всю жизнь поднимал штангу, резко бросит этим заниматься, то быстро обрюзгнет и у него станет плохо с сердцем. Мы так же. Будем ходить и играть в «Рубле», как некоторые ходят играть на бильярде.

- На московском концерте песни «Ленинграда» не будете играть?

- Нет, это было бы свинством по отношению к моим партнерам. Тогда это было бы связано с кризисом, причем с кризисом совести. У меня была практика, когда я играл сольные концерты один под гитару. В смысле финансов это замечательное занятие, но в ситуации с «Рублем» - невозможное. Я еще не дошел до ручки (смеется).