«Наши чекисты не снимут Лукашенко с довольствия»

Профессиональный диссидент Валерия Новодворская признается, что ей «совершенно наплевать на то, что думает большинство». Ее также не волнует, что многие ее считают «не от мира сего» — потому что «пусть лучше считают юродивой, чем последней сволочью». Но, по-моему, главная фраза в понимании личности Валерии Ильиничны звучит так: «Если не думать о себе, тогда все просто».

«Я счастлива, что могу читать по-белорусски»

– Вы родились в Барановичах. Что это для вас — только факт биографии или что-то большее? Вы ощущаете какую-то связь с Беларусью?

– Я жила в Беларуси до 8 лет, а потом регулярно приезжала на каникулы к бабушке в местечко Молчиц под Барановичами. Так что для меня это не просто географический эпизод.

Я счастлива, что могу читать по-белорусски. Мне очень жаль, что меня не отдали в белорусскую школу, иначе бы я и говорила, и писала по-белорусски.

Для меня это было соприкосновением с Великим княжеством Литовским, с Речью Посполитой, с «западенцами». Я впервые в жизни увидела не до конца советскую территорию, в 50-е годы это было очень заметно. И хотя у меня нет белорусской крови, но есть одна шестнадцатая польской крови, и эта ниточка привязала меня очень крепко к Беларуси.

Мой любимый пейзаж — цветущая картошка. В России такого не увидишь. Картошка с фиолетовыми, желтыми и белыми цветочками.

– Где, по-вашему, проходит раскол цивилизаций? Образно говоря, эта граница проходит у Бреста или у Смоленска?

– Боюсь, она проходит у Минска. Вы ближе к Европе. Ведь это ваша молодежь, а не российская, придумала лозунг — «Беларусь в Европу»…

Европа близко, там можно работать, учиться — это рядом, «через забор». Ваша молодежь настроена не просоветски. А у нас, в России, нет ни «Молодого Фронта», ни «Зубров».

– Россияне, приезжая в Беларусь, обращают внимание прежде всего на чистые улицы и на то, что белорусы не переходят улицу на красный свет. Это имеет отношение к европейской культуре?

– Это к культуре не имеет никакого отношения. Это скорее имеет отношение к тоталитаризму. В Северной Корее тоже очень чисто. Да и у нас, когда начальство приезжает, моют тротуар и траву красят в зеленый цвет. Это примета тоталитарных государств или таких, как Швейцария или Сингапур, где бросишь бумажку и получишь штраф сто долларов.

Архитектура — это да. «Черный замок Ольшанский» — я очень рада, что могла прочитать Короткевича в оригинале. В России тоже есть европейский город — Петербург, но нам это не помогло.

«Я — это необъяснимая мутация»

– Откуда берутся революционеры? Почему вы, 19-летняя советская девчонка, вдруг в 1969 году разбрасываете в Большом театре антисоветские листовки?

– Это не революционеры, это контрреволюционеры, считайте, недобитые остатки Белой армии. Человек родился случайно, мутация произошла. Это меньшинство, но оно способно мыслить критически.

У таких людей три варианта действий: первый — сломать себя, приспособиться, второй — убежать, третий — бороться. Я выбрала третий вариант.

– Но почему произошла эта «мутация»? Это влияние кого-то в семье, книги, зарубежные «голоса»?

– Это необъяснимо. Семья абсолютно не диссидентская, родители — члены партии, дедушка — старый большевик. Самиздата тогда особенно не было, единственное, что было — «Один день Ивана Денисовича» Солженицына.

Так что собственным умом дошла. Чехословакия, дело Бродского, процесс Даниэля-Синявского. Все окончательно стало ясно в 68-м году.

К тому же я хорошо знала историю, власть не запрещала Ключевского, Соловьева, все это было в читальных залах. Лежала Римская история, Плутарх.

Для того чтобы сформировать свою личность и понять, в чем заключается гражданский долг, достаточно было тех материалов, которые были в открытом доступе.

– Но сотни тысяч, читая Ключевского, становились нормальными историками КПСС…

– Мутация на то и мутация, что она необъяснима. Человек рождается свободным.

«Мне совершенно наплевать на то, что думает большинство»

– Насколько это трудно — высказывать то, что не нравится большинству?

– Да нечего делать! Очень просто. Мне совершенно наплевать на то, что думает большинство. Если большинство расходится с истиной, тем хуже для большинства. А я не ищу его благосклонности. Я баллотироваться никуда не собираюсь, тем более, что у нас и выборы давно отменены.

– Как вы относитесь к тому, что многие, пожалуй, как противники, так и сторонники, считают вас немного «не от мира сего»?

– Пусть лучше считают юродивой, чем последней сволочью. На Руси юродивые всегда были в чести.

– Как бы вы определили свою роль в общественной жизни России? Есть политики, есть правозащитники, есть журналисты, публицисты. Вы как-то однозначно не попадаете ни под один из этих видов деятельности.

– Я диссидент, вольнодумец, прогрессор. Вспомним Стругацких, они же писали о советской ситуации, просто отправили всех на планету Саракш, чтобы цензура пропустила. Так что я прогрессор.

(Справка из Википедии: Прогрессоры в научно-фантастической литературе — представители высокоразвитых разумных рас, в чьи обязанности входит содействие историческому прогрессу цивилизаций, находящихся на более низком уровне общественного развития. — В.Ц.)

– А демократ ли вы? Вы как-то написали: «Я всегда знала, что приличные люди должны иметь права, а неприличные (вроде Крючкова, Хомейни или Ким Ир Сена) — не должны. Право — понятие элитарное»…

– Писалось это сразу после путча 1993 года. Речь шла о том, чтобы создать общественное мнение и запретить коммунистическую и фашистскую деятельность. Чтобы демократия не убила сама себя, следует иметь ограничители, люстрации. Простите, если в абсолютно левой стране, голодной, не вышедшей из авторитаризма, проводить свободные выборы, то к власти придут коммунисты или фашисты и скажут вам большое спасибо, что вы применили к ним нормы демократии.

«Ничего хорошего в сегодняшней России нет. Сегодняшняя Россия — это монстр»

– Многие вас обвиняют, что вы ненавидите Россию. И приведут тут не одну цитату…

– Я не люблю совдепию. России пока еще нет. Я люблю древний Новгород, древний Псков, люблю Киевскую Русь. А России еще нет. Она попыталась возникнуть в 1991 году, но СССР утопил ее в полынье. Потому что России было мало, а Советского Союза много. И русские — исчезающее меньшинство, потому что Россию населяют совки.

– И что мешает нынешней России стать Россией?

– Отсутствие нормальной ментальности. Отсутствие западного выбора, византийская и ордынская традиции, имперский вектор, нежелание учиться у других, нежелание признавать свои ошибки, полное отсутствие христианского менталитета раскаяния.

– Что-нибудь хорошее вы видите в сегодняшней России?

– Ничего хорошего в сегодняшней России нет. Кроме отдельных островков — Театр на Таганке, Ленком, Борис Немцов, иногда «Эхо Москвы». Хорошего мало, прямо скажем.

Березы — это не бренд России. Березы я видела и в Германии, и в США. На березах уже не выедешь, и на балете, на ракетах не выедешь.

Сегодняшняя Россия — это монстр. Россия — это этикетка, приклеенная с чужого флакона. На самом деле — совдепия. Грузинская и чеченская войны это только доказали.

«Только не надо идти путем Милинкевича и Пазьняка»

– В одной из своих статей вы писали: «Значит, цепочка такова: толерантность власти — сотрудничество — угодничество — соучастие — сообщничество». Этот путь вы признаете порочным, но что тогда остается? У нас приближаются президентские выборы, и такая дилемма стоит перед белорусской оппозицией. Как нужно относиться к власти?

– Надо призывать народ стать под свои знамена, если у вас честное знамя, незапятнанное. И конечно, не идти путем Милинкевича, который вдруг решил сотрудничать с Лукашенко. Вот чего не ожидала... И конечно, не идти путем Пазьняка, не бежать из страны для сохранения собственной жизни. Вести себя честно, призывать народ к тому же, не использовать никакие властные ресурсы. Думать не о том, как получить место под солнцем, а о том, как просветить страну, спасти ее. Если не думать о себе, то все просто.

– Но логика может быть такая: чтобы что-то сделать хорошее для страны, нужно иметь какие-то возможности. А их даст только сотрудничество с властью…

– Слышали уже. «Я вступлю в КПСС и буду делать добро. А заодно одобрю вторжение в Чехословакию». Эти аргументы, по-моему, выдуманы подонками.

Никто не ждет от оппозиции, что она будет стены белить и сантехнику ремонтировать. Это не дело оппозиции. Дело оппозиции — указать правильную дорогу. Для этого во власти быть не обязательно.

– Когда случаются газовые и молочные войны с Беларусью, то происходят странные вещи. Российские оппозиционеры, поскольку они выступают против своей власти, становятся на сторону белорусского руководства…

– Признаться, не замечала — по крайней мере, у вменяемых людей.

Лукашенко оказался очень хитрым правителем. Ласковое теля двух маток сосет… Россия его содержит. Но хочется больше, хочется, чтобы содержание увеличили. Значит, надо угрожать: если вы мне не дадите, то я пойду и попрошу у Евросоюза, мне там больше дадут.

Но это не означает, что Москва снимет его с довольствия. Потому что на свободных выборах Беларусь, глядишь, пойдет своим путем в Европу. А наши чекисты этого ужасно боятся — хотя непонятно, почему. Поэтому, увы, они не снимут его с довольствия.

И Евросоюз не готов раскрыть объятия Лукашенко — слишком много за ним числится.

«Я умею обходиться без надежды — я профессиональный диссидент»

– Вы всегда говорите жесткие вещи. А в чем вы видите надежду? Или вас не волнует, что ваш голос останется не услышанным? Мол, я сделала все, что могла? Дождемся ли мы снова время перемен?

– Богу может надоесть делать чудеса, если уж мы до такой степени не можем ими воспользоваться. Бог не любит бездельников, как сказал Жан Ануй.

Но я умею обходиться без надежды — я профессиональный диссидент. В 1968 году, когда мы начинали, у нас вообще никакой надежды не было.

У Ибсена в трагедии «Бранд» есть очень полезный абзац:

Мы приговор не знаем свой,
Но вечно блещут письмена,
Иди, будь верен до конца,
Не купишь сделкою венца.
И должен в муках
ты стремиться
Пройти огонь и холод льда,
Что ты не смог —
тебе простится,
Что ты не хочешь — никогда.