Михаил Шемякин: «Человек, пересидевший наверху, — это страшно»

Художник Михаил Шемякин, высланный в 1971 году за инакомыслие из СССР, впервые посетил родину Марка Шагала — Витебск. Корреспондент «БелГазеты» встретилась с мэтром, чтобы побеседовать на темы власти и искусства, гения и злодейства, таланта и правителей — обо всем том, что он с лихвой изучил за неполные 65 лет своей жизни.

ВЫПУЩЕН НА ПОРУКИ

— Вас часто называют «художником-воином». Войны и гонения нужны творцу?

— Всякого страдания должно быть в меру. Избыток его убивает. Мне часто говорят: у вас была жизнь страдальца — все эти обыски, аресты, сумасшедший дом, депортация… А я понимаю, что, с одной стороны, все это меня убивало, а с другой — закаляло, делало бойцом.

Первый раз я был арестован в 16 лет, меня доставили в КГБ; потом в 17 лет я был брошен в сумасшедший дом на принудительное лечение… Много всего было, за что я благодарен судьбе. Да-да, именно благодарен: если бы я рос в кисельном климате, художника Шемякина не было бы.

Но если бы в какой-то момент в КГБ не поняли, что все, пора прекращать эксперименты над этим человеком, меня тоже не было бы. От смерти меня спас тоже КГБ: тот самый полковник Попов, который меня выгонял из страны, оказался коллекционером моих работ. И если бы он силой не вытолкнул меня тогда на Запад, желая спасти, в России я мог бы только спиться.

Хотя условия «спасения» были нечеловечески жесткие: мне было запрещено говорить родителям, что я уезжаю навсегда. Мне выдали 50 долларов, с которыми я — без чемоданов и прощаний — ступил на землю Парижа.

Но тем, кто сегодня во всем винит гэбэшников, я отвечаю: КГБ — исполнительный орган, доносы строчили не они. У меня было шесть выставок, и все были закрыты по доносу моих же коллег из Союза художников. В КГБ мне прямо в лицо сказали: у вас есть три пути — уехать навсегда из России, попасть в психушку на принудительное лечение или в лагерь, из которого вам не выйти.

— Вы полгода провели в психиатрической клинике. От чего вас там лечили?

— При КГБ были отделы, занимавшиеся спасением молодежи от религиозного дурмана и растленного Запада. У меня был и тот, и другой диагноз: я был тяжело болен. Поэтому и лежал в клинике им. Осипова, куда свозили сливки «сумасшедшего» общества.

Я был доставлен туда как персонаж, который мало того, что пишет странные картины, явно свидетельствующие о душевном расстройстве, так еще и посещает Никольский собор, ездит в Псково-Печерский монастырь — болезнь налицо. В 17 лет меня упекли на три года. Если бы мама с помощью адвокатов через полгода не вырвала меня «на поруки», то вышел бы я из клиники душевным инвалидом.

Даже за довольно короткий срок пребывания в психушке я так прочувствовал действие психотропных препаратов, которыми нас накачивали, что после выписки, как герой «Мастера и Маргариты», готов был бежать обратно: делайте что хотите — связывайте, колите, только избавьте от этих видений и мук. Но я вспомнил, что, когда собака отравится, она уходит в лес и оттуда или возвращается тощая вся, но живая, либо не возвращается никогда. Я сделал то же самое: улетел в Сванетию и жил там, как животное: ел, что с деревьев срывал, спал в пещере, приучил свой организм не чувствовать холод, просто сказал себе, что не буду в этой пещере замерзать ночами, и в тонком подряснике спал на полу в окружении змей…

Так я год бродяжничал, выгоняя из себя всю эту химию. Работать я не мог: брал в руки карандаш, и у меня от беспричинного страха пот просто ручьями бежал. И не работать я не мог: понимал, что или покончу с собой, или умру. Как ни пафосно это звучит, но искусство — это моя жизнь.

Я никогда не считал себя политическим деятелем и, когда меня называют диссидентом, всегда поправляю: я был инакомыслящим, т.е. имел наглость мыслить иначе и смотреть на мир своими глазами, а не так, как нам рекомендовал Союз художников. Я брезгливо отношусь к политике как к делу грязному и вонючему. Я всегда боролся только лишь за свободу самовыражения, а это было наказуемо.

«ТАКИХ, КАК Я, РАССТРЕЛИВАЛИ»

— Я — абсолютный аутсайдер. Не могу плясать под чью-то дудку. Интеллигенция вообще во все времена склонна к проституции и продажности.

Если бы я смирился, мог бы стать членом Союза художников СССР, но предпочел пять лет работать на городской помойке, сгребать снег и лед в страшные зимы, когда морозы у нас на Неве были до минус 40. У меня отморожены руки и ноги, кожа изуродована холодами, но я ложусь спать с чистой совестью.

— С тех времен вы не изменились и не стали конформистом. Как сегодня складываются ваши отношения с властью?

— В сталинские времена таких, как я, расстреливали. При Хрущеве лечили (это называлось «карательная медицина»). Во времена Брежнева — арестовывали и высылали, это было уже гуманно. При Горбачеве мы вернулись. Ельцин лично вручил мне высшую награду — Госпремию.

Путин дал мне мастерскую, которую я использую под свой фонд. Как-то на встрече он спросил меня: «А где вы останавливаетесь, бывая в России?» — «В отеле». Он тут же позвонил и сказал: «Шемякину найти большое помещение для его мастерской во время пребывания в России».

Я слышал этот разговор. Человек на том конце провода переспросил: «В какой срок?» ВВ (Владимир Путин. — А.К.) — человек остроумный — ответил так: «Мы его выгнали в 71-м. Очередь подошла. Так что, пожалуйста, в десятидневный».

Но это был первый срок президентства ВВ. И хоть сейчас я очень мало с ним встречаюсь, но изменения в его личности наблюдаю большие.

Помню, как сказала дочь Хрущева: «Первые четыре года у власти мой отец был нормальным человеком, а потом стал превращаться в монстра». И это не его вина. Просто сбоку, сверху, снизу торчали головы, которые пели ему хвалебные оды. И человек начинает ломаться. Должна быть очень сильная воля, чтобы не воспринимать эту лесть.

Я видел ВВ недавно в Калининграде: это был совершенно иной человек. Было ощущение, что он готов целовать весь мир от умиления, что все так хорошо. Он просто весь светился и словно плыл по университету им. Канта, и всех благословлял своим взглядом…

Вот почему так важно избирать правителей на короткий срок: лучше он потом вернется к власти, но человек, пересидевший наверху, — это страшно. И одно дело, когда семь лет у руля Миттеран, а другое дело — русский парень, который становится монстром от осознания владения такой страной.

«ДУХ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ ПОШЛОСТИ»

— Сегодня вы, хоть и часто бываете в России, являетесь уже гражданином мира. А какой вам видится родина?

— То, что происходит в России сегодня, — феномен истории. В деле хищений россияне дали фору всему миру, и со временем имена этих жуликов войдут в энциклопедии высокого и низкого ворья, мошенничества и преступлений.

Если в России и дальше будет продолжаться это беспредельное воровство и шириться колоссальная дистанция между богатыми и бедными, то может случиться очередная революция. А ведь любая революция — трагедия, ибо на смену плохим приходят худшие. У меня нет надежд, что что-то будет в стране меняться: слишком далеко мы зашли…

То, что происходит сейчас в России, омерзительно! Если раньше интеллигенция плясала под дудку компартии, то сейчас пляшет под нуворишей. Все, что творится в искусстве в России, вызывает не то чтобы тревогу — брезгливость.

Все очень убого, провинциально, вульгарно, особенно в Москве, которая потрясает своей развязностью: дух провинциальной пошлости просто витает над этим городом. Я хоть сам москвич по рождению, но не могу подолгу находиться в этом городе: мне кажется, у меня начинает портиться вкус. Я счастлив, что учился в Петербурге, и всегда подчеркиваю, что я принадлежу к петербургской культуре.

— Тем не менее мэр Москвы — один из постоянных ваших заказчиков…

— Да, именно Лужкову принадлежала идея многофигурного монумента «Дети, жертвы пороков взрослых» на Болотной площади. Помню, он вызвал меня и вручил листок со списком тринадцати пороков. Это был неожиданный заказ, ошеломивший меня.

Я знал, что сознание постсоветского человека привыкло к реалистичным городским скульптурам, а мне предстояло изобразить пороки — «садизм», «проституция»… Я даже хотел отказаться, т.к не представлял, как можно это воплотить. Педофилия — что же, мне лепить Свидригайлова с девочкой на коленях?

Через несколько месяцев я пришел к решению, что только символические образы могут быть в композиции. Причем обратился я к старым символам, античным и средневековым: к примеру, разврат символизировала лягушка в платье, необразованность — осел, танцующий с погремушкой…

Единственный порок, который мне пришлось облекать в придуманную форму, — наркомания, потому что до нашего времени его не изображали. Ангел смерти с ампулой героина встал на левом входе в это страшное сборище пороков.

По моей задумке, фигура журналиста Сергея Доренко должна была воплощать порок лживости, на что Лужков категорически заявил: «Велика честь!»

— Удивительно, что этот заказ Лужков сделал вам, а не придворному Зурабу Церетели!

— В этой связи могу рассказать такую историю. Во время второго путча 1993г. мы с моей женой Сарой де Кей были в Москве на баррикадах, дежурили перед мэрией, строили какие-то дурацкие заграждения из газет.

Вскоре я был вызван в мэрию. «Что бы вы хотели иметь в Москве?» — спросил меня Лужков.

Я попросил у него лист бумаги и написал: «Мне ничего не надо, я прошу моему старшему собрату по искусству, гениальному художнику Михаилу Матвеевичу Шварцману, выдать мастерскую».

Лужков взял бумагу, прочел, наморщил лоб и сказал: «Гениальный? Шварцман? Не знаю, кто такой. У меня есть три гения: Церетели, Шилов и Глазунов. Но раз вы просите…» Лужков сдержал слово, и Шварцману дали мастерскую.

СИЛЬНЫЕ МИРА СЕГО

— Вы не раз встречались с президентом США Джорджем Бушем. Поделитесь впечатлениями о его персоне?

— Начну издалека… В Мариинском театре есть церемония поднятия большого занавеса. По традиции, если премьера успешна,большой занавес опускают трижды. На премьере моего балета «Щелкунчик» его поднимали и опускали восемь раз, к рампе мы выходили тридцать семь (!) раз.

Такого приема за всю историю театра не было. На второй день я открываю газету и читаю: «С первой минуты было понятно, что спектакль провалился…» Однако постановка была выдвинута на «Золотую маску» и выиграла в нескольких номинациях.

Спектакль привезли в Москву, и посмотреть его пришел Путин. После он пригласил меня выпить чаю вместе с актерами и сказал: «Зная, что вы человек необузданной фантазии, я ожидал чего-то необычного от вас, но такого! Позвоните Валерию (Гергиеву. — А.К.) и попросите, чтобы 25 мая, когда в Питере будет президент Буш, шел «Щелкунчик»: я хочу, чтобы он увидел этот балет».

На спектакле Буш вел себя, как ребенок, и даже дал по рукам своему охраннику. Дело в том, что когда балет закончился, присутствующие видели, как охранник попытался увести президента из царской ложи, а тот дал ему по рукам: мол, отстань, не мешай кричать браво. Потом мы в компании двух президентов пили чай, и Буш радостно хлопал меня по плечу…

Человек он незамысловатый, и это его качество принесло много горя не только Америке, но и всему миру. Я об этом всегда говорил, когда меня спрашивали, что я думаю о том, что Буш-младший может стать президентом США. Я еще в то далекое время говорил, что, судя по его физиономии, можно понять, что он принесет много горя — так и случилось. Тем не менее этот техасский бизнесмен, хлопая меня по плечу, кричал: «Great show! Great man!», а Путин восклицал: «Джордж, ты посмотри на него — он всегда так и ходит, в сапогах! Даже в театре!» А мне, зная, что я американский подданный, восторженно говорил: «Миша, у вас такой шикарный президент! Почему же ты хочешь уезжать из Америки?»

— Во время пребывания в Витебске у вас состоялась встреча с президентом Лукашенко. Тоже вместе пили чай?

— Дело в том, что со стороны вашего Минкульта я получил предложение открыть здесь филиал Института философии и психологии творчества, где я смогу делать тематические экспозиции, демонстрировать фильмы, которые мы производим вместе с каналом «Культура». Недавно я заключил контракт на создание еще десяти фильмов, итого это будет двадцать три картины в моей коллекции. Если мне удастся просмотреть работы молодых белорусских художников, то я хотел бы брать их к себе на практику в США и Францию.

На встрече с президентом Лукашенко я вручил ему инкрустированный кубок. «Это вы сделали?» — «Я». И президент предложил, пообещав, что будет горячо поддерживать эту идею, создать в Беларуси ювелирную мастерскую, в работе которой я смогу принимать активное участие: обучать творцов, приглашать мастеров… Думаю, в ближайшее время мы будем этим заниматься.

— Позвольте напоследок философский вопрос: что для вас счастье?

— Для меня эта философская категория очень опасна… Я прошел через психушку, где видел много абсолютно счастливых, вплоть до эйфории, людей, которые просто не осознавали глубины своего несчастья…

Помните у Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Так вот, покой и воля — это то, к чему я стремлюсь в своей жизни. И если иногда мне удается ощутить состояние философского покоя — в тот момент нет человека счастливее меня.