Мир под соснами

Летним днем 1988 года в редакцию «Родника» («Крынiцы») на Киселева зашел какой–то человек и его привели в мой кабинет, редактора отдела публицистики журнала. Он никак не отрекомендовался, просто, как говорят журналисты, предложил «тему». За деревней Цна, сказал человек, есть небольшой лес, так это вовсе никакой не лес, а кладбище, там в конце 30–х было расстрельное место НКВД. Сосны посадили позже, для маскировки.

Больше человек ничего не сказал и ушел. Редактор "Родника" Володя Некляев загорелся, коротко кивнул: "Действуй".

На редакционных "жигулях" мы подъехали к Цне, дороги не было — лес и лес, кругом поле. Походили–походили да уехали... Но в воздухе тогда носились разоблачения мрачной эпохи, на волю вышли "Архипелаг ГУЛАГ", "Крутой маршрут" и "Колымские рассказы". Мы тоже отбросили сомнения и послали в набор маленькую заметку о бывшем "спецучастке" НКВД под Минском.

Но журнал делался — тогда, во всяком случае, — почти три месяца, и человек, пришедший в "Родник", не дождавшись материала, пошел в Академию наук, к археологам, которые, оказывается, уже кое–что слышали об этом загадочном месте. И вскоре в "ЛiМе" появилась статья З.Позняка и Е.Шмыгалева "Куропаты — дорога смерти", были проведены первые поверхностные раскопки и в окрестностях деревни Цна–Иодково подтвердился факт тайного массового захоронения. После статьи в "ЛiМе" захоронение получило мировую известность как "Урочище Куропаты".

Газетную новость встретили в штыки. Ортодоксы, а их тогда было не счесть, изо всех сил стали опровергать простую в сущности истину: раз людей расстреливали, а с этим и тогда уже, после ХХ съезда КПСС и массовых посмертных реабилитаций, никто не спорил, значит, их и хоронили.

"Возможно, так и было, — кричали ортодоксы, — но где–то, только не у нас. У нас такого быть не могло..."

Почему "не могло"? Что, здесь в 37 — 38-е годы процветала отдельно взятая "эра милосердия"?

На этот простой вопрос защитники чужого "мундира" отвечать не хотели, потому что не могли. Но и не отступали, зачем–то взвалив на себя роль непрошеных адвокатов событий, которые, безусловно, нуждаются в серьезнейшем — без гнева и пристрастия — осмыслении, но никак не в бессмысленном их отрицании...

Так в конце 80–х Куропаты оказались в центре острейшей полемики, впрочем, даже не полемики, а самой настоящей борьбы. Причем, как это водится в наших широтах, безо всяких правил и приличий... Помню, как один из секретарей минского горкома партии с исказившимся от ярости лицом втолковывал мне, что поскольку, мол, БНФ "родился в Куропатах", то там же "мы должны его и похоронить"...

И хотя правда всегда острее того легендарного шила, которое не утаишь в мешке, приверженцы идеи, что Куропаты — вовсе не кладбище, а нечто "иное", т.е. абсолютно не представляющее общественного интереса, вызывали из тьмы такие уродливые мифы, что даже тогда, в начале 90–х, они казались совершенно кощунственными. Пиком идиотизма было появление в Минске "очевидца", который уверял, что в 41–м году "лично был в Куропатах", где "отбывал срок" по гестаповскому делу... Константина Заслонова.

"Очевидец" в ярких деталях вспоминал, как урочище под Цной было превращено в концлагерь, и убедительно рассказывал, что с дороги в лагерь вели написанные готическим шрифтом и по–русски указатели "Нах Куропатен". Несмотря на то, что в 41–м году никто и слова такого не слышал, кроме местных крестьян, по–свойски называвших полевые цветы, — "очевидец" бросил на угли разгоряченных умов свежую мысль. Вроде бы в ноябре 41–го года из Гамбурга в Москву везли немецких евреев, которых вермахт должен был использовать в качестве "переводчиков". Но когда немцев погнали от Москвы, то нужда в "переводчиках" отпала, их, по смелой версии "очевидца", привезли под Минск и расстреляли.

"Очевидец" все это "лично видел", ручался и потому немедленно стал любимцем "правоверных". Поскольку "подтверждал" простую и приятную мысль, что НКВД, может, и не церемонился с "врагами народа", но никого не убивал, не хоронил, и, стало быть, вообще о чем шум? Не плакать же, в самом деле, о каких–то "гамбургских евреях"?

Эта дикая история была широко растиражирована в тогдашних минских газетах, "очевидца" чуть ли не носили на руках, но никто почему–то не задал ему самого простого вопроса: а что и, главное, кому вообще могли "переводить" зимой 1941 года под Москвой евреи из города Гамбурга? В вермахте все и сами неплохо знали немецкий, а русские крестьяне в подмосковных деревнях вряд ли нуждались в услугах несчастных гамбуржцев, которые вообще не могли связать по–русски двух слов... Кому нужны были под Москвой такие "специалисты"?

Правда, один любопытный нашелся и задал "очевидцу" парочку острых вопросов... Ответы просто ошеломили неразборчивый идеологический бомонд. Выяснилось, что "друг Заслонова" вовсе не был ему другом, а служил всю оккупацию полицейским на Кубани, затем в суматохе прибился к Красной Армии и теперь звякает фальшивыми медалями и нагло получает фронтовую пенсию. Следователь прокуратуры Янис Бролишс, способный человек (жаль, не знаю его дальнейшей судьбы), сильно прищучил тогда очумевшего от безнаказанности "очевидца", и, как я понимаю, у того были немалые неприятности.

А сеча продолжалась... Причем любое историческое и фактическое сомнение толковалось против истины.

Например, когда археологи обнаружили в Куропатах немало женских останков, история приняла совсем уж гротескный оттенок. Ведь тогдашний шеф КГБ БССР Э.Ширковский публично и ответственно заверил общественность, что за всю эпопею 37 — 38-го годов по решению внесудебных "троек" и "двоек" в Беларуси была расстреляна всего лишь одна женщина — стало быть, Куропаты никак не могут относиться к "расстрельному спецучастку".

Эта "справка" вызвала очередное ликование ортодоксов. Но ненадолго, на пару лет. По личному разрешению Б.Ельцина в Минск, в прокуратуру, прибыли из Москвы рассекреченные документы, а именно "списки № 1", выездных заседаний военной коллегии Верховного Суда СССР. Этот "карающий меч" Вышинского каждый месяц заглядывал в Минск, и заготовленные местным НКВД расстрельные списки–приговоры, скрепленные на трибунальских заседаниях подписями армвоенюриста Ульриха и диввоенюриста Матулевича, немедленно приводились в исполнение.

Тогда и выяснилось, что военная коллегия в каждый свой визит приговаривала к расстрелу и по 30 — 40 женщин, обвиненных в "измене Родине", "терроре", "шпионаже". Вот почему из земли извлекли столько женских останков.

Надо полагать, что Ширковский все это знал, но Ширковский знал и другое: от него, "старого чекиста", ожидают не правды, о которой он, несомненно, был хорошо осведомлен, а нужной порции густого тумана.

Но все равно одна за другой тайны Куропат раскрывались...

Шли годы, однако борьба не утихала. Для установления истины понадобилось несколько официальных расследований... Ортодоксы по–прежнему настаивали: почему это среди останков покоятся христианские крестики, еврейские магендавиды, даже монеты? "Ведь если людей везли из тюрьмы, — кричали они, — то там их должны были обыскать, изъять лишнее".

Историки и другие знающие люди терпеливо разъясняли фомам неверующим, что пик расстрелов пришелся на 1940 год, когда с территории Западной Белоруссии и Виленского края сюда привозили людей, которых по "классовым критериям" в Минске лишали жизни. Это были коммерсанты и политики, чиновники и судьи, крестьяне–землевладельцы и фабриканты. В Белостоке, Волковыске, Гродно и Вильне, им объявляли о направлении в сибирскую ссылку. Но поезд с запада шел только до Минска, затем обреченных "в пешем порядке" гнали с вокзала во двор тюрьмы на Володарского. Чин чином оформляли вещи, даже выдавали какие–то квитанции (две, на имя Мовше Крамера и Мордехая Шулескеса, были несколько лет назад найдены при очередном расследовании), затем их сажали в грузовики и везли в направлении деревни Цна–Иодково за высоченный зеленый забор...

Обыски были не нужны. Судьба "классово чуждых элементов" уже была решена в Москве, сообщена в УНКВД западных областей и Виленского оперсектора, освящена подписью небожителей из всесоюзной лубянской "тройки" — комиссаров Кобулова, Меркулова и начальника первого спецотдела майора ГБ Баштакова.

Так было!

Но тайное становится явным, а время лечит всё, даже раны, которые так старательно разрывали и которые так остро тревожили общество.

Сегодня Куропаты утратили огнеопасную составляющую, которая в конце 80–х являлась инструментом борьбы. В сегодняшней суверенной Беларуси совершенно иная общественно–политическая ситуация. Новые поколения политиков, каких бы взглядов они ни придерживались, никоим образом не несут моральной и юридической ответственности за эксцессы 30 — 40–х годов.

Нынешние ответственные (!) политические элиты уже не мучает вопрос 20–летней давности — написаны сотни книг и монографий, мемуаров, исследований! — все уже ясно. И пусть — по христианским канонам — "мертвые сами хоронят своих мертвецов".

Другое дело, что, очистившись от скверны, приобретя иммунитет, научившись наконец ценить человеческую жизнь, все мы должны понимать, что и очередная "охота за призраками", и всевозможные спекуляции на трагедии не несут ничего нового, а лишь способны вывести общество на новый виток противостояния. Который, в конечном счете, неизменно приводит к новым Куропатам.

Сегодня еще есть люди, которые бредят "демократическими трибуналами", однако почти что в духе Василь Василича Ульриха, и мечтают о расправе со "сталинщиной", которая давно уже стала историей. Есть и люди, которые видят будущее только в прошлом — не для них пишутся эти строки, — они ничего не забыли, но ничему не научились.

Война за свое, сугубо личное толкование истории уже не горит, но кое-где тлеет "прысакам" неаргументированной злости. В избытке — версий, догадок, фантасмагорических комментариев на заданную тему. Вместо многолетней стены молчания низвергаются водопады не всегда умных интерпретаций...

Но имена палачей известны!

Но абсолютно все жертвы "красного колеса" на сегодняшний день реабилитированы...

Зачем же тащить мертвых с погоста?

Здесь необходимо важное уточнение: в Беларуси жертвы реабилитированы юридически, но место их упокоения — Куропаты — так и остается для некоторых ареной для сведения политических счетов!

Работая в "Народной газете", я не раз выступал на эту тему, помнится большой материал 1990 года под заголовком "Пляска на костях".

Но кого может убедить газета?..

В Куропатах как в зеркале отразились все парадоксы и противоречия времени. Пока одни продолжали защищать "престиж" ушедших времен, другие с еще большим пылом воевали с тенями прошлого.

И как всегда, в нашей истории причудливо смешивались романтизм с прагматизмом, матерое политиканство с искренней попыткой молодых понять общее прошлое, отцов и себя. Юные, горячие волонтеры бесстрашно ложились под колеса равнодушных грейдеров, расширявших дорогу, расчетливые политические вожди возглавляли колонны и произносили пылкие речи, окрестные жители устраивали под соснами пикники, энергичные девелоперы пристраивались под шумок возвести в "живописном месте" (в Куропатах!) изысканные виллы для богатых. Глупые и бесчувственные окрестные подростки раскапывали могилы и ломали установленные добровольцами памятные кресты.

К сожалению, по ходу этого многолетнего мрачного спектакля не очень–то напоминала о себе местная власть...

По–моему, пришло время громко и внятно сказать: Куропаты — это кладбище, причем кладбище, если можно так выразиться, общенационального масштаба. Здесь, под соснами, покоятся останки очень разных людей, детей великого и трагического XX века. Последний приют в Куропатах нашли крестьяне и чекисты, священники и поэты, атеисты и верующие белорусы, евреи, поляки, русские, украинцы. Бог весть их имена!

Безжалостная судьба века–волкодава, века утверждения и краха политических доктрин объединила судьбы Куропатами.

Мир их праху!

...На кладбищах не принято шагать колоннами, петь песни и повышать голос. Кладбище заставляет быть добрее, задуматься о вечном и помолиться в душе. Безмолвные куропатские сосны, кроме того, в любую пору года навевают доброму сердцу мелодию, которая органично ложится на простые слова: "Это не должно повториться!"

В нашей стране есть много больших и малых мемориалов, обращенных не только к героическим, но и к трагическим вехам общей истории.

Куропаты с ними в одном скорбном ряду.