Марина Адамович: «Позвонила и попросила его: Николай, не иди домой»

Марина Адамович рассказала «Салідарнасці» что она делала на Площади, почему лишь спустя десять месяцев после ареста Николая Статкевича открыто заговорила о браке с ним и отчего не надеется на его освобождение.

– На недавней пресс-конференции вы отмечали, что администрация колонии любыми способами препятствует регистрации вашего брака.

– Все, что требуется, от администрации – заверить подпись Николая на заявлении и передать его мне.

Начальник колонии, господин Ермолицкий, в ответах правозащитникам и мне откровенно лукавил – якобы препятствия чинит ЗАГС Шкловского района, и колония вообще ни при чем.

Я по своему второму образованию – юрист, и могу утверждать, что количество статей, по которым могут быть квалифицированы действия администрации, достаточно впечатляющее. Почему люди не думают, что в будущем, в другой Беларуси это будет оценено «по достоинству»?

– Желание зарегистрировать брак обусловлено нынешней ситуацией или вы планировали это с Николаем еще до 19 декабря?

– Мы с Николаем знакомы очень давно, и мы давно вместе. И он, и я – люди нелегкие. Я суеверно боюсь слова «брак», а еще больше – слова «супруга». Мы считали, что на наши отношения отсутствие регистрации никак повлиять не может, никому из нас в голову не приходило, что это можно использовать против нас.

Все эти 10 месяцев я вообще не хотела, чтобы эта тема как-то озвучивалась. Но поскольку нам искусственно создали такую ситуацию и создали такое давление, то я вынуждена об этом говорить открыто.

К слову, в истории Шкловской колонии это первый случай, когда отсутствие официальной регистрации давало повод отказать близкому человеку в любых контактах с осужденным.

– Чем может помочь Николаю и вам регистрация брака?

– В колонии разрешены свидания только с близкими родственниками. Остальные встречи – по разрешению начальника колонии. Начальник Шкловской колонии до сих пор ни одного свидания мне не дал. Кроме того, те же пищевые посылки также принимаются только от близких родственников либо по разрешению начальника колонии.

То есть, чтобы передать Николаю передачу, мне нужно ехать в Барановичи за его слабым 85-летним отцом, и везти его туда-обратно 800 км.

Кстати, несмотря на то, что уже прошло много месяцев после вступления приговора в силу, Николай до сих пор не получил разрешения на получения пищевой передачи.

– Руководитель «Платформы» Андрей Бондаренко в недавнем интервью «Салідарнасці» говорил о «странных» звонках, которые поступают вам.

– Часть из поступающих мне звонков несут дезинформацию. Психологически тяжело, когда у тебя нет практический никакой информации, а тебе говорят, что Николаю плохо, что все его бросили… Зачастую (я не могу понять, почему) мне вбрасывают информацию, о которой я точно знаю, что она неправдивая. Хотя, насколько я понимаю, люди искренне стараются помочь.

Нет, я все выдержу, но тяжело, когда ты десять месяцев не видишь человека, когда тебя лишают даже писем и телефонных разговоров с ним… Ему не дали возможности написать мне даже после смерти моей мамы. А письмо, в котором он рассказал, как люди поздравляли его с днем рождения, зачитали публично и уничтожили. Даже это невинное сообщение привело к тому, что в локальной зоне отряда спилили турник, на котором занимались заключенные. По моим сведениям, его так до сих пор не восстановили.

Только от адвоката я могу узнать, что Николай получает какие-то мои письма. От него же не доходит ничего! Через адвоката он может передать мне мизер информации. Любое лишнее слово, и их разговор останавливают. Но я хотя бы знаю, что он жив.

– Был ли готов Статкевич к такому повороту событий?

– Если вы говорите о возможном заключении, то, безусловно, он совершенно четко отдавал себе отчет о характере существующей власти. Меня удивляет, почему большинство людей не видело в риторике господина Лукашенко накануне выборов совершенно неприкрытых угроз.

Мне очень горько, что никто за десять месяцев не озвучил некоторые вещи, в частности то, что при нападении на колонну, шедшую от офиса кампании «Говори правду!», Николай получил сотрясение мозга, тяжелую травму ноги и травмы рук. До суда я даже не знала о характере его травм – пять месяцев была в полном неведении. Несмотря на это, до Площади он дошел.

– Вы пытались отговорить Николая от его планов на счет Площади?

– Нет, Николая нельзя отговаривать, я могу его только поддерживать. Я полностью разделяю его позицию. Это человек с большой буквы, который объединяет в себе многое. Почему-то его личность всегда представляют как-то однопланово, но я не думаю, что среди других наших политиков есть человек, у которого в 36 лет была бы готова докторская диссертация по системам управления, эргономике и взаимодействии человек-машина.

– Вы виделись с Николаем на Площади?

– Я пыталась держаться как можно ближе к нему, но старалась не мешать и не пробовала заговорить. Вы прекрасно знаете, что человек, обремененный присутствием близких, более уязвим.

Когда закончился разгон, позвонила и попросила его: Николай, не иди домой. Потом я позвонила ему, когда уже разбили стекло машины, на которой он уезжал, и выбросили водителя. Около часа ночи его телефон отключился.

– Читатели спросят: а не жалеет ли Марина Адамович, что связала судьбу с этим человеком?

– Знаете, все это время я счастлива, даже сейчас. Разве это можно объяснить? Я просто счастлива. Он рядом со мной, даже если находится за высокой стеной.

– У вас взрослый сын. Как он относится к этой ситуации?

– Но это же мой сын: он меня полностью поддерживает.

– Каждый день ждете освобождения Николая?

– Я, конечно, жду его каждый день, думаю о нем каждый день, но сказать, что надеюсь на освобождение, на милость… Признаться – нет. Пусть это будет огромным радостным сюрпризом, чем очередным не оправдавшимся ожиданием.