«Лишать статуса политзаключенного человека, отбывающего «домашнюю химию», – несправедливо. Спать не могла ни я, ни дочка»

Ольга Горбунова, принимая участие в дискуссии о политических заключенных в Беларуси и России, употребила термин «насильственное исчезновение», когда рассказывала о беларусских политзаключенных, о которых нет вестей уже несколько месяцев, обратила внимание журналистка «Радыё Свабода».

— Насильственное исчезновение — это международный термин, которым пользуются с 1980 года… Мне кажется, беларусы и беларуски должны называть вещи своими именами, — комментирует Горбунова свое высказывание в интервью Свабода Premium.

Мы можем смиряться с тем, что у нас столько политзаключенных и мы как будто не можем им сейчас действенно помочь — открыть тюрьмы и освободить людей, но нам нужно учиться называть вещи своими именами.

Пытки — это пытки. Насильственные исчезновения — это насильственные исчезновения. Ведь то, что происходит с Бабарико, Знаком, Колесниковой, Тихановским, Статкевичем и другими — это люди, которые исчезли и уже 200-250 дней их близкие и адвокаты ничего не знают об их судьбе. Они не знают, живы ли те, в каком они состоянии, как у них здоровье, подвергались ли они насилию.

Такое лишение связи с внешним миром Горбунова называет одной из форм пыток.

— Эти люди исчезли. По международному термину, если государство либо отрицает, что лишило свободы такого человека, либо скрывает информацию о реальном положении дел человека, его местоположении — это классифицируется как насильственное исчезновение. Это абсолютно то, что происходит с нашими лидерами, которые сидят в местах несвободы.

С этим сталкиваются не только знаменитые политзаключенные, мы получаем очень много сигналов от различных семей. И это огромный риск для политзаключенного, потому что в этот момент он теряет последнюю надежду на защиту, потому что ничего не может рассказать своим близким и адвокату. Безусловно, это повышает риск применения насилия и пыток, когда мы не можем даже зафиксировать последствия и получить эту информацию.

Представительница ОПК также обратила внимание, что с политзаключенных, приговоренных к «домашней химии», правозащитники снимают статус политзаключенного.

— Да, с одной стороны, я согласна с правозащитниками: невозможно давать один и тот же статус человеку, который как бы находится дома, и человеку, который мерзнет и сидит голодный в ШИЗО. Это очень разные условия.

Но лишать статуса политзаключенного человека, который отбывает «домашнюю химию», считаю крайне несправедливым. Это не соответствует реальности, это никакая не свобода.

Я отбывала «домашнюю химию» не так долго — несколько месяцев. Но это был очень тяжелый опыт как для меня, так и для моей несовершеннолетней дочери. В какой-то момент я смотрела на ее лицо, а у нее были темные круги под глазами.

Я спросила, что случилось, а она сказала, что боится крепко спать ночью, потому что если мы не услышим, как они (силовики — С.) постучали в дверь или тихонечко позвонят, это будет нарушением прохождения «химии» и меня отправят в колонию.

Спать не могла ни я, ни дочка. Ты никогда не знаешь, в какой момент придут к тебе домой. Войдут ли они в квартиру, задержат ли, отправят на сутки или поставят замену режима и отправят в колонию.

Каждую неделю необходимо ходить в РУВД, и ты никогда не знаешь, выйдешь оттуда или нет.

Также практически невозможно трудоустроиться с «политической» статьей. И многие домашние «химики» вынуждены работать на низкооплачиваемой и низкоквалифицированной работе. Я, например, прошла курсы бариста, но меня не брали в многие кофейни. Только незадолго до выезда я смотра устроиться на работу, — рассказала о своем личном опыте Ольга Горбунова.