Костюченко: «Мне кажется, что за души людей надо бороться. Нельзя сказать: они орки мерзкие, а мы — котики»

Российская журналистка «Новой газеты» и «Медузы» дала большое интервью Юрию Дудю. В нем она, среди прочего, рассказала о работе в Украине во время полномасштабной войны, приказе ее убить, отравлении, и почему продолжает общаться со своей мамой, несмотря на различные взгляды на происходящее.

О картинках войны

— Я помню, когда я пересекла границу Польши с Украиной, в ту сторону стояла гигантское количество людей. Толпа, тысячи человек. И все это — женщины и дети.

Я помню женщину, у которой на руках был младенец, месяца три. Было очень холодно, и они там стояли много часов. Она присела на землю, приложила себе младенца на колени и накрыла собой. 

Вспоминаю девочек в Николаевском бюро судмедэкспертизы. Не были морги Украины рассчитаны на такое количество тел. Поэтому, когда я туда пришла (это была, наверное, третья неделя войны), тела лежали везде, во много слоев. Освободили еще гараж, и вот там тоже тела лежали. Какие-то просто на улице лежали.

Санитар водил нас по моргу и, когда мы проходили через один холодильник, я увидела, что он старается быстро пройти. Я, наоборот, остановилась. И я увидела, что на груде тел лежит ребенок, из-под ребенка высовывается рука, и она тоже очень юная. Я остановилась и смотрела на них, санитар тоже остановился. Я увидела по его лицу, что он их знает. Я спросила: «Кто это?». Он ответил, что это его крестница, что это сестры. Веронике, которая лежала под слоем тел — было 17 лет, а Арине — три.

Я смотрела на эту девочку — она была голая, и по телу были маленькие входные отверстия осколков, и, несмотря на это, она казалась живой. Может быть потому, что мозг не может обозначить трехлетнего ребенка как мертвого.

О том, как и почему выехала из Украины

— После Херсона я собиралась ехать в Мариуполь. И я уже нашла, как можно туда заехать. Тогда это можно было сделать через Запорожье. Я доехала до Запорожья, между Запорожьем и Мариуполем была дорога, там не было эвакуационных рейсов, но люди сами организовывались в колонны, чтобы спасти своих родственников. Я договорилась с людьми, которые туда ехали, что они меня завезут, а через два дня заберут.

За день перед тем, как я должна была ехать, мне позвонила коллега из «Новой газеты». Она сказала, что ее источники ей сообщили, что кадыровцы, которые на тот момент активно участвовали в битве за Мариуполь, получили приказ меня найти и убить, что у них есть на меня ориентировка, фотография, данные. И что именно не задерживать, а убить.

Коллега сказала источникам, что не верит им, тогда они ей проиграли аудиозапись моего перехваченного разговора с человеком, с которым я обсуждала мою поездку в Мариуполь. И она узнала мой голос.

Буквально через 40 минут мне звонит мой источник из военной разведки Украины и говорит, что по их каналам прошла информация, что в Украине готовится убийство журналистики «Новой газеты» на Мариупольском направлении. Потом мне позвонил Муратов и сказал: «Лена, твоя поездка в Мариуполь не состоится, и ты прямо сейчас выезжаешь из Украины».

Я задержалась еще на сутки, искала еще какие-то пути проехать в Мариуполь, но понимала: если я сяду в машину и меня повезут, то тех людей тоже не пощадят. Что это не только про мою жизнь, и я не могу человека, который согласился меня подвезти, поставить в такой риск. И потом я выехала из Украины.

Елена Костюченко также сообщила о том, что ее, возможно, отравили, когда она находилась в Германии. В поезде журналистике стало плохо, через время ее состояние стало ухудшаться и она обратилась к немецким врачам. По результатам обследований врачи выдвинули версию об отравлении, сейчас над этим работает полиция.

Об отношениях с мамой противоположных взглядов на происходящее

— Мы очень любим друг друга и идем друг другу навстречу, и разговариваем про все то, с чем мы не согласны. Это бывает сложно и для меня, и для нее. Но она делает это усилие, и я делаю.

Я всегда помню, что я ее люблю, и всегда помню, что она меня любит. И я помню, что на то, чтобы ее обмануть, работает гигантская, накаченная деньгами и талантливыми работоспособными людьми, индустрия пропаганды. Моя мама смотрит телевизор. Она включает телевизор и видит совершенно другую реальность.

То, что я хочу, во что бы она поверила — это очень страшный шаг — поверить, что тебя обманывали и обманывают, и ты много лет в это верила. Поверить, что твоя страна от твоего имени вторглась в другую страну и убивает там людей. В том числе насилуя их и пытая. Что в твоей самой любимой стране фашизм, с которым воевал твой отец. А сейчас фашизм у тебя дома. Ей 76 лет, я совсем не такой жизни для нее хотела сейчас.

Я точно хочу, чтобы мы не потеряли ту любовь, которая есть между нами. И я буду разговаривать с ней столько, сколько нужно. И она будет разговаривать со мной. Хотя бывает тяжело друг друга слушать и еще тяжелее слышать.

Мне кажется, что за души людей надо бороться. Что это тоже какой-то процесс. Нельзя сказать: они орки мерзкие, а мы — котики. Они за Путина, а мы все правильно понимаем. Так можно сказать, но, по-моему, эта дорога не ведет ни к чему хорошему. Это тоже какое-то признание своей беспомощности. Ты просто берешь и отдаешь людей вот этому всему. Зачем это делать?

Я прекрасно понимаю: бывает, не хватает сил. У меня тоже бывает такое. Бывает, мы орем друг на друга. Потом на следующий день перезваниваемся: как дела, как ты себя чувствуешь?