«Фландрия» // Хлев мой – дом мой

У каждого фильма свой конец, у каждого мэтра – свой концепт. Обласканный фестивальными жюри в Каннах, Чикаго, Сан-Пауло и Валенсии француз Бруно Дюмон всю свою жизнь - начиная с дебютной «Жизни Иисуса» (1997) - снимает один очень длинный фильм. Про ушибленных жизнью людей, мутные чувства, внезапные порывы и механический секс. Его новый продукт «Фландрия» четко следует намеченным ранее курсом. И не разменивается на игры со зрителем. Здесь все убийственно серьезно.

Фестивальное кино – вообще отдельный мир и особый жанр. Фестивальное кино каннского разлива – тем более. Оно не стремится нравиться публике и делать деньги на широком прокате. У него есть дела поважнее: фестивальные авторы, как правило, примеряют тогу обличителя общественных пороков и внушительно заявляют о любви к малым мира сего. Иными словами, они не делают фильмы, а выступают с официальными заявлениями.

Именно такое, социально озабоченное кино особенно популярно среди европейских авторов – и сочувствующих им продвинутых критиков. Ну а зритель? Зрителю предлагают не насладиться зрелищем, а выслушать очередное сообщение от «властителей дум». Так работает евроавтор Михаэль Ханеке (помните «Пианистку»?). Так работает и евроавтор Бруно Дюмон.

«Фландрия», странным образом попавшая у нас в программу «Радикальное кино», абсолютно не радикальна. Более того – вызывает в памяти давние образцы публицистического авторского кино типа «Карабинеров» Годара. Живут себе потихоньку в сельской местности обыкновенные фландрийцы (именно так точнее перевести название фильма) – помятые жизнью старики, туповатые грузные парни и покладистые девицы, готовые отдаться прямо на ворохе грязной соломы или лесном пригорке. Держат хозяйство, пьют в местном кабаке, жгут костры в ближайшей роще, любятся в машинах.

А потом парней зовут на какую-то непонятную войну под жарким солнцем – то ли в Африке, то ли в Иране. Они не против: надо – значит надо. Уходят трое. Вернется один. Чтобы сказать их общей подружке, успевшей за это время побывать в психушке: «Я люблю тебя».

Очередное кино под потрепанным пацифистским транспарантом «Война – плохо, любовь - хорошо»? Психологический экскурс в человеческую природу? Не тут-то было: фактура сопротивляется авторской воле. Быт – из жизни, война – из снов режиссера. И они плохо рифмуются.

Дюмон не хуже записных российских «чернушников» рисует дремучий идиотизм жизни в глубинке. Его герои – ребята с интеллектом утенка Дональда и девочки с жизненными планами Минни Маус: секс, дети, дом. Их короткие мысли просты как мычание, их желания невнятны им самим. Смотреть на это очень быстро надоедает. А для кино скука – это смерть.

В похожей по атмосфере «Эйфории» Ивана Вырыпаева косноязычных провинциалов «пробивало на любовь» - и такой ход вызывал, как минимум, интерес. Но французские дауны из «Фландрии» принципиально не способны на резкие движения. Они живут, не приходя в сознание. И поэтому абсолютно соразмерны той домашней скотинке, которую выращивают в своих хлевах.

Для этнографического очерка этого вполне достаточно. Для полноценной игровой ленты – слишком мало.

За время действия фильма не изменится ровным счетом ничего: даже под огнем врага эти «мясные машины» будут озабочены только самосохранением. И все тем же сексом. Просто абсурд жизни сменился абсурдом смерти.

Персонажи «Фландрии» пожизненно прописаны в мире основных инстинктов. Это сделано настолько убедительно, что мало веришь в попытки Дюмона разбудить своих героев. И, более того – абсолютно не понимаешь, зачем это нужно.

Хотелось притчи – получился один большой стоп-кадр. То, что можно наблюдать во «Фландрии» мы видели и раньше, в самых разных версиях. Что остается? Авторский почерк? Но неспешное монотонное письмо Дюмона – на очень большого любителя.

Хотя я знаю, кому понравится фильм: записным интеллектуалам, нервно вздыхающим «Ах, Канны!» и способным даже из «Тома и Джерри» вытянуть бездну потаенных смыслов. В добрый путь, ребята! Всем прочим рекомендую что-нибудь повкуснее.