«Дядя был параноик»

В России Сталин в моде: о нем снимают фильмы, делают телепередачи. По правилам политического гламура уже неуместно вспоминать, каким катком проехала сталинская эпоха по миллионам судеб соотечественников. В том числе — по судьбам его родственников. Об этом рассказывает Кира Аллилуева, племянница Иосифа Сталина.

-- Кира Павловна, как вас арестовали?

-- Сначала арестовали мою маму. Ее звали Евгения Александровна Аллилуева. Это папина фамилия, Павла Сергеевича Аллилуева, родного брата тети Нади. А вообще мама была Земляницына, и она была такая румяная, что все говорили: «Ты земляничка настоящая»...

Арест случился 21 декабря 1947 года, в мамин день рождения! Мы были дома. Раздался звонок в дверь, входит высокий мужчина, с ним еще двое, и говорит: «А где ваша мама?» Я отвечаю: «А мама вон там — шьет платье, сидит в комнате».

Я в это время репетировала для Малого театра какую-то роль, для водевиля, и вдруг слышу, мама говорит: «Ну, от тюрьмы и от сумы не отказываются », — и идет. Я когда услыхала «от тюрьмы», выскочила к ней навстречу, а она меня оттолкнула… Оказывается, она хотела броситься с восьмого этажа в лестничный пролет, а я ей не дала. Так случайно получилось.

Потом я стала ходить и искать маму. Как и все. Потому что тогда очень много было арестов. И нигде ее фамилии не было, в общем, так я маму тогда и не нашла.

Потом пришли и за мной. Это было уже в 1948 году. Был вечер, я уже готовилась спать, и вдруг опять звонок в дверь. Мой маленький брат Сашенька открыл дверь и мне говорит: «Кира, это тебя спрашивают».

Мне сказали: «Кира Павловна, оденьтесь тепло». Я не помню даже, что взяла. Кажется, совершенно не то, что надо было. И вот меня посадили в машину и повезли на Лубянку. Потом меня отправили в «Лефортово».

-- А следователи знали, что вы племянница Сталина?

-- Ну еще бы они не знали! Иосиф Виссарионович все и затеял. Папа уже умер к этому времени, а Сталин решил, что мама отравила папу. И всех нас надо было посадить. Все-таки дядя был параноик, и у него были такие периоды, когда он всех ненавидел и не хотел никого видеть.

Итак, я оказалась в «Лефортово». Завели меня в какую-то комнату и говорят: «Снимите все, разденьтесь догола». Забрали мою одежду на дезинфекцию…

Я просидела всю ночь вот так, потом мою одежду вернули, воняющую химикатами и со срезанными пуговицами. С меня все падало, и надо было держать руками. Представляете, какой ужас? И в камеру меня…

Там внизу очень кто-то кричал. Наверное, били их... Были ужасные крики. А куда их спрячешь? Знаете, что такое «Лефортово»? Это огромная тюрьма, и там все слышно.

-- Вы не пробовали обращаться к Сталину?

-- Вы что, с Луны свалились? Я в тюрьме! Куда обращаться? Какое там обращение? Я только думала, чтобы больше ничего не случилось.

Нет, без его распоряжения волос бы с моей головы не упал. Он меня знал с 19-го года, маленькую совсем. Вот понимаете, что значит политика и что значит царь.

-- Вы часто с ним до этого общались?

-- Ну а как же. Он меня с детства знал. Мы все жили в Кремле. У всех разные комнаты, но одна общая кухня. Все рядом. И мы, и Сталин со своей Надеждой Сергеевной, и Анна Сергеевна — все жили в куче. Мы ходили в гости к нему. Мама звонила, он — «конечноконечно», и шли в гости.

-- А как вы оказались в ссылке?

-- Я была полгода в «Лефортово». Потом меня вызвал какой-то энкавэдэшник. И так сказал: «Кира Павловна, вы не волнуйтесь. На вас сегодня Сталин рассердился, а завтра он вас выпустит». Я говорю: «Нет, не знаешь ты моего дядю. Он не такой — уже не выпустит».

И он мне говорит: «Куда тебя отправить в ссылку?» А я ему: «Вы знаете — куда угодно, только туда, где есть театр». Он подумал: «Ну вот, в Шуе есть». Я отвечаю: «Вот и прекрасно, давайте меня в Шую».

И я туда приезжаю. Кошмар был, конечно, я никого не знаю, меня никто не знает. Да и арестованная все-таки. Ссылка на 5 лет. Ну, нашла я себе квартиру, в театр поступила, стала своих любимых старушек играть. Я была довольна, что все-таки я там в театре.

Но о маме ничего не знаю, это был ужас... И я очень долго не знала о маме ничего, пока я не вышла и пока меня не вызвали и не сказали: «Вы поедете сейчас за вашей мамой».

-- Вы вернулись в Москву?

-- Да, но мне уже не разрешали жить в Доме правительства, доме на набережной, как его еще называют. Квартира у нас там была. Я могла только днем пойти, а уж ночевать там я не имела права. Но так как у меня там жили оба брата младшие, то меня туда пускали.

Я стала жить у своей тетки. Пока Сталин не помер, маму и не выпустили… Она была во Владимирской тюрьме, оказывается.

Мне позвонили и сказали: поедете за Евгенией Александровной. Я, жутко волнуясь, надела шотландскую юбку и что-то к ней неподходящее. И вот мама идет ко мне навстречу, я к ней, а она мне говорит: «А ты более безвкусно не могла одеться?» Я говорю: «Ну, мама, ты у меня и фрукт!» Вы представляете себе — такая встреча…

-- Почему Сталин вообще сажал Аллилуевых, как вы думаете?

-- Не знаю. По-моему, он параноик был. Я не знаю, за что… Он ведь тоже когда-то сидел, и дедушка его прятал, дедушка ему посылал еду. Вот мы и удивлялись, никогда не могли понять — как он мог нас посадить? Когда дедушка ему помогал...

-- Скажите, а со Светланой, с Василием, с Яковом вы как-то пересекались?

-- Обязательно. Помню, у Светланы была нянечка — очень пожилая, такая толстенькая, и, видно, с сердцем у нее было нехорошо. И вдруг мне звонит она (это уже после ссылки): «Кирочка, ты не выйдешь погулять?» Я говорю: «Да, я сейчас выйду». — «Хорошо».

Я вышла. Она мне говорит: «Ты знаешь, Светлана думает, что ты ее не хочешь видеть». Я говорю: «Что она, с ума сошла?» И Света вышла, мы с ней расцеловались и стали опять дружить, ходить друг к другу.

А Ваську куда-то услали. Он пил, был алкоголиком и ненадежным. Мы с мамой давно решили, что не будем с ним общаться, потому что он черт-те что говорит. Ну, у него вообще с головой было плохо.

-- А Яков?

-- Ой, Яшенька, любовь моя. Яша был замечательным. Но он не лез никуда. Он женился на какой-то украинке из какого-то маленького города, и он там жил. Он никогда не лез, он был совсем другого нрава. Они совершенно разные. Хоть и от одного отца. Это все-таки много значит.

-- Скажите, а в семье какое было отношение к Иосифу Виссарионовичу?

-- Очень хорошее, ну, до арестов, конечно. Он же нам ничего плохого не делал. Мы просто были поражены. Решили, что все-таки параноик. Он расстреливал, потом перестал, потом опять… какая-то на него волна находила такой жестокости.

Когда я в Сочи была, я всегда к нему бегала. У него там был особняк, и меня туда, конечно, пускали — пожалуйста. Все знали, что я приду. Он всегда про маму спрашивал, потому что всем очень она нравилась — такая ягодка-земляничка. И она такая была боевая, никого не боялась.

Как-то она сказала, уж не помню по какому поводу: «Да что ты хочешь? Опять он чего-то там наговорил… Этот Иосиф опять дурака валяет». Ему, конечно, Берия быстренько передал. Царя обидели...

-- Вы простили его?

-- Да, я его давно простила. Во-первых, я скажу — я незлобная. И во-вторых, я никогда его нигде не ругала. А что я его буду ругать? Мне от этого легче будет?

-- Сейчас опять с любовью стали говорить о Сталине. Как вы к этому относитесь?

-- Народу нужен фюрер. Хотят какой-то силы — чтобы хозяин был сильный, чтобы его все любили и уважали. В нашей стране это, по-моему, естественное состояние.