Донатас Банионис: «Культура выше национальностей!»

28 апреля легендарному литовскому и советскому актёру Донатасу Банионису исполнилось 86 лет. Сейчас народный артист СССР, почётный гражданин Паневежиса живёт в Вильнюсе в одном доме с сыном и его семьёй.

фото www.delfi.lt

— Из ста ролей в театре и более восьмидесяти в кино разве что злодей из «Приключений принца Флоризеля» — персонаж очевидно отрицательный. И, кроме председателя сельсовета, ваши герои аполитичны. Неужели вам не предлагали играть партийных вождей, а потом — политических лидеров?

— Никогда. Скорее всего, я бы отказался, даже если предложили. Не предлагали, и не надо было.

Политика для меня чужое. Мой режиссёр Юозас Мильтинис всегда говорил, что художник должен быть человеком, а не принадлежать партии, должен быть выше партии. Сам он никогда никакой партии не принадлежал. И умер беспартийным.

За то, что Мильтинис не хотел вступать в компартию, его уволили из театра. Пять лет скитался, а потом, в связи со сменой политической власти, ему разрешили вернуться в Паневежский театр.

— Тем не менее, есть вопросы, по которым стоит иметь мнение. Которое, как ни крути, будет политическим. Скажем, вопрос о русском языке, русской культуре. Как вы считаете, надо ли в литовских школах уделять больше внимания русской культуре?

— Надо со всей культурой знакомить. И с российской тоже. Я ещё в детстве прочитал Достоевского «Преступление и наказание», правда, в переводе на литовский. Мне было 15 лет. Я был потрясён! Такая культура! Толстой, Достоевский, Чехов…

Надо на общую культуру человечества смотреть, а не делить её: российская — не российская… Культура выше национальностей. Если автор поднимает общечеловеческие вопросы, он становится выше этих узких национальных рамок.

— Уважаемый Донатас, вы как раз в СССР и были наднациональным явлением культуры. Получить такого актёра мечтали лучшие киностудии и, возможно, театры страны. А вы всю жизнь проработали в скромном, провинциальном Паневежском театре.

— А зачем мне уходить, если мне хорошо здесь?! Я не видел смысла идти куда-то в другой театр. Хотя предложения такие были. Мало, но были. Мне нравился и сам театр, и его направление, и те театральные принципы, которые нам предлагал Юозас Мильтинис.

Тут надо вспомнить его историю. Мильтинис уехал из Литвы, поссорился с театральными деятелями того времени. Он бросил Шяуляйский театр и в 1932 году уехал на Запад. Сначала он остановился в Германии, где намеревался учиться у Макса Рейнхардта. Но не застал его там.

Тогда Мильтинис поехал дальше, во Францию. Там учился, дружил с Шарлем Дюлленом. В 1939 году Мильтинис вернулся в Литву. С приходом советской власти ему предложили создать театр. Так появился Паневежский театр.

Во время войны театр продолжал работать. И при Советах, и при немцах у нас была бронь — актёры были освобождены от воинской повинности. Спектакли всегда шли на литовском языке. Только при немцах театр назывался городским, потому что принадлежал не министерству культуры, а городскому самоуправлению.

— И вы пришли в этот театр с самого первого дня его основания?

— Тогда я учился в Каунасе в ремесленном училище. Когда был основан Паневежский театр (в декабре 1940 г.), в него приняли моего друга. И когда в конце мая 1941 года театр приехал в Каунас на гастроли, друг представил меня Мильтинису и сказал, что, мол, я тоже хочу играть в этом театре. Мильтинис меня пригласил. 29 мая 1941 года я уехал из Каунаса в Паневежис и был принят в театр актёром-кандидатом.

— Паневежский театр многие считали чисто литовским. А у вас ставили русскую классику?

— Конечно, ставили. Мильтинис очень любил и уважал Чехова. Другое дело, что при Советском Союзе в театрах был план. Надо было за год сделать 5 постановок: советского автора, русского, зарубежного, литовского и одну пьесу на усмотрение режиссёра. Вот и выбирали. Из русской классики играли Чехова, Гоголя, Островского. По плану: «Как закалялась сталь», Симонова.

Кажется, в 1946 или 1947 году мы первый раз с театром поехали в Москву. Всей труппой пошли в МХАТ. Смотрели «Три сестры». Играли: Степанова, Иланская и Тарасова. Весь спектакль Мильтинис нам говорил: вот как надо играть! Смотрите! Вот пример того, как мы должны играть. Вот таким должен быть наш театр! И настроение человеческое, и тоска человеческая. Не театральная! А именно человеческая.

Смотрели и другие спектакли. Были в Театре Красной Армии, видели Владимира Зельдина в роли учителя танцев. Это были наши примеры, эталоны игры.

В Паневежском театре я сыграл в 93 спектаклях. Из них очень много было русских.

— Но это были спектакли на литовском, не так ли? Вы играли на русском языке?

— Нет. И не хотел никогда. Зачем? Это уже трудно. Ведь это должна быть моя речь: реальная, человеческая. Чтобы были слышны все интонации.

— Насколько литовским режиссёрам легко или, наоборот, сложно ставить русскую классику?

— Смотря кому. Всё зависит от человека. Кто как смотрит на этот мир. Мильтинису была ближе французская и западная литература. Из российских авторов, кроме Чехова, он любил Толстого, Гоголя. Мы несколько раз возобновляли постановку «Ревизора». Мильтинису была важна глубина произведения.

— Сейчас литовские театральные режиссёры очень популярны в России. Как вы можете это объяснить?

— Для меня это — загадка. Те режиссёры, которые сейчас работают в России, они совсем не мои режиссёры. У Мильтиниса были другие принципы. Он был уверен, что в театре должно быть, как в жизни.

Некоторые критики и зрители нас в этом упрекали: «В театре должны быть позы, интонации». А Мильтинис учился во Франции и, наоборот, стремился к естественности.

«Вы не умеете играть!» — так нам говорили. А мы не хотели играть. Мы хотели быть жизнью.

А современные литовские режиссёры именно театральные. Акцент делается на то, что на сцене должны быть не люди, а какие-то театральные персонажи с театральными позами и интонациями. Те-ат-раль-ны-ми.

Я смотрю современные постановки классических произведений и не узнаю их. Это, конечно, не значит, что я всегда прав. Просто это не моё. Я не могу требовать, чтобы всё было так, как мне нравится и я привык.

— Но в советском кино вы не могли говорить по-литовски. Вы много снимались не только на литовской киностудии. Насколько сложно вам было говорить по-русски?

— Вначале было трудновато, а потом была большая практика. Я уже привык и играл по-русски. Меня только озвучивали. Потому что акцент оставался. Но играл я на русском. Так, как написано в сценарии. Полностью дублировались только литовские картины, такие как «Никто не хотел умирать» или немецкие — «Гойя, или Тяжкий путь познания».

Меня часто озвучивал Александр Сергеевич Демьяненко. Он озвучивал меня уже в фильме «Никто не хотел умирать». Фильм сам на литовском, и его дублировали. Демьяненко очень хорошо справился. Я когда посмотрел, даже обрадовался, что он в определённом смысле играет даже лучше, чем я сам. Мысль такая промелькнула: «Как хорошо он меня озвучивает! Как будто это я говорю. С правильными интонациями». А потом я играл так, что можно было и не озвучивать.

— Старались избавиться от акцента?

— Нет. Главное ведь — игра. От акцента сложно избавиться. Если человек с детства говорит на другом языке, то переучиться сложно.

— Бывали случаи, когда в кадре звучит ваш голос?

— Да, было. В фильме «Берегись автомобиля». По сценарию фильма был персонаж, который не из России, а из Прибалтики. Пастор. В России же пасторов нет. Меня привезли в Одессу, на Чёрное море, и я должен был говорить не по-русски. Я тогда пересчитывал купюры по-литовски.

— А Тарковского сложно было понимать? Сложно ли было работать с человеком, которого признали гением кинематографа?

— Сложно. Я тогда много думал: «Что он хочет?». Он ничего не объяснял. Только говорил: «Нет-нет-нет… Не то…» А как — не понятно. Было трудно, потому что я не знал, что получится. И многим не понравился фильм. В начале.

Я же получил это известное письмо, которое мне женщина написала: «От имени ВСЕХ зрителей просим: больше в такой халтуре, как «Солярис», не снимайтесь!». Да, такое письмо из России. Ну а на Каннском фестивале в 1972 году было очень приятно!

Это сложный фильм. Он не штампованный. Вроде даже сам автор книги не был доволен картиной.

А Тарковский хотел сказать: вот, учёные, вы стремитесь познать космос, но посмотрите, что творится на земле, в семье этого человека. Вот это надо исследовать, а не космос. Такая была мысль.

Я не всегда сразу понимал, чего Тарковский хочет. Конечно, я всё делал так, как он говорил. До съёмок я не видел его фильмов.

Когда меня пригласили сниматься на пробах, я попросил, чтобы мне показали фильм «Андрей Рублёв». Фильм был запрещён. Мне дали ключ и сказали, чтобы я заперся в монтажной и там посмотрел. Я был потрясён! Такого хорошего фильма я больше в жизни не видел! В нём глубокий смысл: вокруг грязь, творятся жуткие вещи, а Рублёв пишет «Троицу».

Красота для художника — самое главное. Это он и хотел сказать: что советская власть такая грязь, но человек должен быть выше всего этого. Поэтому фильм и был запрещён.

— Вам самому нравится роль в «Солярисе»?

— Да. Сложно было, но я понимал, что это не поверхностная роль, не штампованная. Как внешне, так и внутренне. Я очень благодарен Богу и судьбе, что я попал в этот фильм! Он даже перечислен в книге «1001 фильм, который надо посмотреть». И там именно моя фотография. Это очень большая радость для меня.

— Но страна узнала вас по роли председателя сельсовета в фильме «Никто не хотел умирать». Интересно, а изменилась ли ваша оценка фильма из-за признанного всеми изменения отношения к сути событий, которые в фильме изображены — советская власть, репрессии…?

— Моя оценка и фильма, и роли не изменилась. Я лично знал людей, которые попали в лес не потому, что у них были какие-то убеждения. Они верили, что скоро придут американцы и не будет Советского Союза, что надо только несколько месяцев переждать в лесу. Так многие думали. Я считаю, что этот фильм именно об этом.

Роль получилась очень хорошая. За неё я получил награду на фестивале в Киеве, а потом и в Карловых Варах в 1966 году. В Карловых Варах такие звёзды были! Мировые актёры. И когда мне один из членов жюри вечером сказал, что завтра мне вручат награду, я не поверил. Подумал: «А! Ты хочешь меня разыграть! Нечестно так! Не надо так высмеивать».

Но действительно, на следующий день председатель жюри объявил мою фамилию… «О, Господи!!!» Так тепло стало. Таких я звёзд мировых победил!

Там, в Карловых Варах, никто на политику не смотрел. Важно было искусство. Политические взгляды там не существовали. И приз я получил не из-за политических убеждений, а потому, что это хороший художественный фильм. Фильм о человеке, который попал в такое время. И его убили.

Почему его убили? За что? Потому что две стороны воевали. А он не хотел быть ни с теми, ни с другими. Он хотел быть человеком. И за это его убили.

Мне очень понравилось работать над этим фильмом, потому что я там от души играл. Там не надо было играть. Там надо было быть. Я знал таких людей и воплощал их.

— В фильме показаны 40–50-е годы. Это было сложное время?

— Сам фильм мы снимали в 1965 году. Тогда уже всё изменилось, Сталина не было. Так с людьми поступать, как это делал Сталин… Треть Литвы вывез в Сибирь! С маленькими детьми! Только родились и должны были в Сибирь! За что?!

Я не мог согласиться с этим. Я молчал, конечно, иначе меня бы тоже в Сибирь выслали. Я только одного не понимаю. Почему сейчас все говорят, что это русские виноваты? Русские сами страдали. Тот же Тарковский.

Сегодня отношения между Россией и Литвой не очень хорошие. Думаю, это след тех времён: ссылок, Сибири, тюрем, расстрелов… Но у меня другое отношение. Я не виню Россию. Это был такой строй, созданный на основе Маркса и Энгельса.

Я не хочу вмешиваться в политику. Для меня россияне — прекрасные люди, с которыми я работал, общался, создавал фильмы.

— А вы дружите с российскими актёрами, с которыми сталкивались на съёмочных площадках?

— Ну, так…Иногда мы встречались. С некоторыми были ближе, с другими не очень. Особо тесных контактов не было. Хотя я их помнил и любил.

С Мариной Влади снимались в одной картине. Эта француженка очень хорошо говорит по-русски. С ней было очень приятно общаться.

Ролан Быков тоже был приятный человек. Только на площадке он себя выше других ставил. Ведь он одновременно с «Мёртвым сезоном» снимался в нескольких картинах. Приезжал на площадку, когда уже всё было подготовлено и всё переделывал, говорил, кому где надо стоять, что говорить… А если ему говорили, что не он режиссёр — обижался. Он был хорошим актёром, но хотел быть главным.

Со Смоктуновским мы снимались только в небольшом эпизоде в «Берегись автомобиля». Смоктуновский — приятный человек и прекрасный актёр! Только после того, как уехал из Ленинграда, перешёл в МХАТ, стал уже не тот, слабее. Значит, для него режиссёр тоже много значит, как и для меня.

Когда снимались с Олегом Далем, он уже был в депрессии, мало общался, закрывался в гостинице, приходил только на съёмочную площадку и сразу после съёмок опять возвращался к себе в номер. Вскоре после этого он и покончил с собой.

Такая же ситуация была и с Владимиром Высоцким. Когда мы вместе снимались в фильме «Бегство мистера Мак-Кинли», он тоже уже был в депрессии. Потом Марина Влади, во время съёмок в фильме «Пьющие кровь», мне много о нём рассказывала. Я знал, что она звезда. Мы гуляли по Ленинграду, и я представлял её, все удивлялись, никто её не узнавал!

Она много рассказывала про Высоцкого: как они познакомились, как дружили. И с такой болью. Она его очень любила, а он… алкоголь, наркотики… Она говорила: «Ах ты, Господи, так жаль!»

— В свой день рождения вы строите планы на будущее? Собираетесь ли сниматься?

фото «Panevėžio balsas»

— У меня нет никаких планов. Дожив до таких лет, я ничего не хочу планировать.