Кураев: православная элита служит тому хану, который сел на шею

Соответственно, культура это не всегда прекрасно и далеко не всегда хорошо. Есть культуры человеческих жертвоприношений, уголовного шансона и психоделики. Если озоновая дыра над Антарктидой – следствие нашей экономики, то и она тоже – часть культуры, а не натуры.

А основы культуры – это культурные сценарии обыденной жизни. Как пеленают младенца, как отец общается (или не общается) с дочкой, как дерутся мальчишки, как ухаживают за девушкой, как работают и как болеют…

И вот среди сотен таких сценариев есть и тот, который передает, как принято «вести дела» с начальством. Православный византинизм наполовину урезал заповедь «не лжесвидетельствуй»: сообщение злых сведений о человеке продолжает считаться грехом, а вот сообщение заведомо недостоверных возвеличивающе добрых сведений грехом не считается.

Лесть – это та форма лжи, которая у нас не считается грехом. Этому занятию можно предаваться публично, прямо на площадях и перед телекамерами и даже в присутствии начальства.

В итоге в православной традиции цена комплиментов девальвирована до нуля. Это деньги, фальшивость которых известна всем, так что никакого обмана. Сладкие потоки патоки льются на каждого юбиляра и заезжего почетного гостя, а уж тем паче начальника. Надо быть совсем уж дураком, чтобы воспринимать их всерьез. Но эти подделки все равно в ходу…

В матрицу православной элиты накрепко вшит сервилизм. Служим тому хану, который сел на нашу шею вне зависимости от степени законности и нравственной вменяемости его правления. Причем это вполне искренне, поскольку церковная элита со времен императора Константина инкорпорирована в светскую элиту. По своим связям, идентичности, интересам и обязательствам епископы это часть элитного класса. Конкретные имена здесь ничего не значат. Это функции, запрограммированные столетия назад.

Это – система, «субкультура», которая подбирает под себя нужных людей, взращивая в них угодные ей качества характера и вытравливая неугодные. Исключения бывали – но это не более чем исключения. Матрица именно такова.

И требовать от какого-то одного современного митрополита, чтобы он стал таким исключением – невозможно. На вершине церковной пищевой цепочки он оказался именно потому, что явил в себе воплощение традиционных культурных сценариев.

Августовская белорусская история ничего нового не показала. Только в одном случае епископская «матрица» допускает сбой: если митрополитам неясно, кто же сегодня – власть. Как честно сказали епископы соловецкого лагеря в 1927 году: выступая против большевиков в первые годы советской власти, мы просто не знали, что вы – власть, а не бандиты. А сейчас мы понимаем: вы тут надолго, и поэтому сейчас церковь с советской властью.

Минский митрополит Павел, недавно отозванный патриархом из Беларуси, на секунду тоже потерял верную классовую ориентацию. Поначалу он поздравил Лукашенко с победой. Потом, когда на выходе из храма его окружили протестующие прихожане, он их заверил, что отозвал назад свое поздравление. А потом его пресс-служба опубликовала сообщение о том, что информация об отмене поздравления не соответствует действительности. «Затея не удалась. За попытку – спасибо».

Эти его метания показали, как непросто православным прелатам выйти из привычной колеи. Максимум, на что хватает мужества наших риторов, – это причитание на тему «все мы грешные, а жертва с палачом равно виноваты друг перед другом». Дать простую нравственную оценку и сказать, что избиение безоружных людей и пытки уже арестованных есть преступление, ни у митрополита, ни у патриарха не получилось.

И это при том, что католический архиепископ Тадеуш Кондрусевич это сказал достаточно громко – достаточно, чтобы ему, гражданину Беларуси, запретили в нее въезд. Но ни старый, ни новый минские митрополиты и тут не увидели повода для протеста.

У католиков тоже выше головы такого сервилизма в их истории и современности. И все же не все свои льготы и блага они получали от ханов. Был у них и свой опыт экстерриториальности, равно как и опыт бодания со светскими феодалами. Их прелаты выходили не из «смиренных послушников», а из гордых графьев. Была у них и теология революции (реальная, а не словесная, как в «Журнале Московской Патриархии» советской поры). Были и мятежные кардиналы в советской Восточной Европе.

В общем, у католиков и православных разные стратегии выживания. Как в мире животных: притвориться дохлым или выставить иголки? Зарыться в норку, убежать или расправить крылья, имитируя атаку очковой змеи?

Если речь идет о противостоянии Абсолютному Хищнику типа Сталина или Гитлера, то на короткой дистанции побеждает скорее стратегия православного «сергианства» (патриархия дождалась легализации, а уния была ликвидирована). Но если речь идет о диктаторах более опереточных и менее автаркических, то больше перспектив у стратегии католического ежика.

И еще различие в вопросе о том, что именно считать нападением. Угрозу своим доходам и недвижимости, или же угрозу своим прихожанам? Можно ли протестовать не за оскорбление икон, а за оскорбление людей? В иных случаях мы так сладко говорим, что в храме священник равно кадит и иконам и прихожанам, ибо и в тех и в других видит святыню. Как дружно всколыхиваются православные, если кто-то прикурил от подсвечника или потоптал икону. Но если на их глазах топчут людей, тут «мы вне политики, мы молимся». Не забывая при этом возгласить воеводе Дракуле «многая лета».

Для религиозной жизни разные реакции православного и католического лидеров означают, что в городах Беларуси вырастут симпатии к церкви Римской, а не Московской. «Москвичи» глушат совесть сивухой доморощенной геополитики: мол, нас ненавидят за нашу эксклюзивную духовность, и потому всюду засылают агентов тлетворного Запада.

Предпочтение самогона итальянскому вину – это дело вкуса. А вот запрет самому себе на простые совестные реакции ради «геополитических интересов Державы» – это ровно то, что осуждается Евангелием. Хотя бы той его строкой, что повелевает не заботиться о завтрашнем дне, видя беду ближнего сегодня.