Чья-то чужая смерть

Семь лет назад в Баренцевом море, в 150 километрах к северо-западу от Североморска, затонул противоавианосный подводный атомный ракетный крейсер К-141 «Курск». На его борту находились 118 подводников.

Через семь дней после затопления к спасению моряков наконец привлекли специалистов из Норвегии. Но было уже поздно. 23 августа 2000 года в стране был объявлен национальный траур. Государственная комиссия, расследовавшая причины и обстоятельства этой трагедии, пришла к выводу, что «произошел самопроизвольный взрыв торпеды, повлекший за собой взрыв всего торпедного отсека».

Владимир Путин на вопрос ведущего американского телеканала CNN Ларри Кинга о том, что же произошло с подлодкой «Курск», ответил: «Она утонула». Реакция властей на трагедию с подлодкой была совершенно неадекватной.

Сообщения о тяжелых больных из понедельничного поезда «Невский экспресс» перемежаются в новостном потоке с новостями об августейших развлечениях Путина и Альбера II. Августейшим приятелям, например, понравилось горловое пение. И им спели. И диски подарили нечаянно припасенные. Правда, здорово? Я вспоминаю Путина семь лет назад — подавленного, раздраженного, ищущего способ казаться адекватным — сразу после трагедии с подлодкой «Курск».

Почему он боялся тогда и не боится сейчас? Чего именно он боялся тогда?

«Наняли за сто долларов — шлюх»

Программа моя (программа «Время» на канале ОРТ — ныне Первый канал), первая после отпуска, должна была выйти в эфир 2 сентября. И надо было прорываться в Видяево, в гарнизон, где базировался прежде «Курск». И надо было заручиться поддержкой всяких начальников: в Видяево пускали тяжело — и военные, и пограничники, и особисты.

Я встретился с Борисом Березовским, тогда еще совладельцем ОРТ. Попросил о помощи. Скорее даже просил совета. Потому что Борис к тому времени уже затеял непрерывно писать Путину публичные письма на манер князя Курбского, только Путин не отвечал своему Курбскому в письмах.

Так что аппаратного проку от Бориса большого не было. Он и сам понимал. Сказал: «Позвони Волошину, а канал чем сможет — поможет. Экстренно наймет самолет до Мурманска, когда надо будет».

Еще рассказал Борис, что, пока меня не было, у Татьяны Кошкарёвой с Рустамом Нарзикуловым — они тогда руководили программой «Время» — был сюжет, где две молоденькие вдовы офицеров с «Курска» говорили о черствости и неискренности начальства. Жаловались вдовы. А не знали они еще, что вдовы они теперь. Они себя не очень осознавали в этом качестве. Они были в ситцевых платьицах в горошек какой-то глуповато оптимистичный. Девчонки — лет по 25. Они детей отвозили к родителям в глубинку свою. Что-то в этом роде.

Так вот, Березовский рассказал, что после этого сюжета позвонил начальству программы «Время» сам Владимир Путин: дескать, телевизионщики наняли за сто долларов шлюх, которые на него клевещут, чтобы его свалить. Вроде так ровно и выразился: «наняли шлюх, чтобы его свалить».

Звонил Путин именно Березовскому, или Шабдурасулову (бывшему главе Первого канала), или Косте Эрнсту — не помню и не хочу сейчас выяснять. Потому что для меня в моей истории про «Курск» важно было не это, а мое впечатление о внутреннем мире Путина и о его способности чувствовать чужую боль.

Я пошел и посмотрел в архиве этот сюжет с вдовами. Платья выше колен. Не черные, само собой. Девчонки хорошенькие — жалобные, несчастные, но хорошенькие. Чистенькие и на шлюх не похожи нисколько. Путин-то сам видел сюжет? Его их платья смутили?

Но я-то вырос в гарнизонах, понимаете? Я знаю, что у лейтенантских жен нет траурных нарядов. И вот почему: мамины и бабушкины траурные платья хранятся далеко, в родном городе, а в самом гарнизоне траурного не держат — из суеверия не держат.

В гарнизонах люди готовятся всю жизнь встретить смерть и всю жизнь уговаривают ее, смерть, не приходить. Мой отец, например, брился и мылся дополнительно перед полетами, надевал чистейшее нижнее белье. «Стыдно, — говорил, — если найдут потом в несвежем и с дырявыми носками, ведь я боевой летчик».

А у друга моего, Володьки Докучаева, отец никогда не переодевался специально перед полетами — считал, накликать беду можно, если переодеваться. Так вот, представьте себе, что наши бы матери — моя и Володькина, например, — обзавелись бы траурными платьями. Я так думаю, отцы бы отправили их в сумасшедший дом мгновенно.

«Мы можем платить — и так и так»

Теперь скажите, зря ли я злился на Путина за вдов? Может, Березовский преувеличил чего, а я повелся? Но я уже злился.

И я не позвонил Волошину. А наоборот, Волошин мне позвонил. И позвал поговорить. Долго говорили. Почти два часа. От разговоров о «Курске» уходил тогда Волошин, а о телевидении расспрашивал много. Время тянул, как потом выяснилось. Отошел, позвонил, потом говорит: «Не зайдете к Владимиру Владимировичу?» Я согласился. Отчего же не зайти?

Это было 31 августа 2000 года. Путин опять о «Курске» ни слова. Начал с того, что Березовский неадекватен. Заявил твердо — и стал ждать моего ответа. Я же подтвердил немедленно, что уже слышал такое и от Юмашева, и от Волошина и что Чацкий тоже был неадекватен, но дело было не в Чацком до какой-то степени, хотя и в нем тоже.

Путин сказал: работать будем теперь по-другому, он лично будет руководить Первым каналом. Я согласился и с этим. Сам так сам. Если бы еще апостол Петр заявил мне, что и Путин устраняется от руководства Первым каналом, а апостол лично отруководит, я бы еще пуще обрадовался — это же полная бесконтрольность и анархия, а нам того и надо.

«Вы будете членом моей команды», — сказал Путин. Тут я возразил. Команды все эти — интриги, подсиживания, я так не умею, в командах прежде не состоял и в новых не хочу.

«Тогда будем работать с вами напрямую», — предложил Путин. Я очень это поддержал. Прямо с готовностью и восторгом. «Тут, — говорю, — еще такое удобство, что ничего менять не надо, ведь мы с вами и прежде работали напрямую, вот и продолжим старое».

Дальше Путин сказал что-то странное, чем отмел весь предыдущий разговор. «Мы хотим сделать так, — сказал президент, — чтобы ваша жизнь была комфортной… Чтобы вы не нуждались… Я хочу, чтобы вы знали, что у нас с этим, — он пошевелил в воздухе пальцами, как будто считал деньги, — что у нас с этим проблем нет».

Тут пауза затянулась. Я молчал, и он молчал. Потом он как бы — жестом — положил две стопочки на стол и пояснил: «Мы можем платить и так и так». Имелся в виду официальный заработок и черный нал, как я понимаю.

Я совсем смутился. Рыскал тупо глазами по флагу моей страны и по гербу на стене. Он спросил: «Так вы в моей команде?» «Нет, я лучше в команде телезрителей», — ответил я.

«Ну, я вижу, вы еще не определились», — подытожил Владимир Владимирович.

Так стало понятно — разговор окончен. Уже у двери сказал: «Я хочу завтра поехать в Видяево». Путин: «Поезжайте».

За дверью меня встречал Александр Волошин: «Вы обо всем договорились?»

Я сказал: «Да, президент посылает меня в Видяево. Позвоните, пожалуйста, предупредите, скажите генералам, что буквально все — особисты, замполиты, командиры и погранцы — должны построиться, надеть кокошники и ждать меня с хлебом-солью».

Позвонил Березовскому, сказал, что мне нужен самолет на утро. Сказал, что мне только что Главнокомандующий предлагал деньжат под гербом. Прямо по телефону шел и орал в Кремле. Кричал: «Понимаешь, Боря, если бы он промолчал, а уже бы Волошин сказал, что у него есть специально устроенный еврей, который позаботится о моих гонорарах, я бы не обиделся, но он же офицер и главковерх, понимаешь?»

«Ничего личного»

Я передернул. Президент не посылал меня в Видяево. Но Волошин навел страшный ужас на генералитет. Меня и вправду встречали как главковерха.

На атомной лодке «Воронеж», помнится, особист взял меня за рукав и сказал, что у него приказ пустить меня на какой-то там пульт, но есть должностная инструкция не пускать. «Пожалейте, Сергей Леонидович, — молил он, — сейчас одна команда, а завтра другая, а меня же посадят. Прошу вас, не ходите в это помещение с видеокамерой».

Я попросил операторов не ходить и сам не пошел. И это было единственное помещение на подводных лодках или в квартирах вдов, куда меня не повели. Всё: детские садики, сослуживцы, учебные классы на земле и подводные лодки — всё было мобилизовано для нас Волошиным.

Выдали в эфир эту программу 2 сентября. Останкинская телебашня горела весь день, а работать начали в восемь вечера в субботу, а в девять пошла программа видяевская.

Через неделю попросил меня зайти начальник, Костя Эрнст. Стал говорить, что я должен снять кучу материалов из новой программы. Про видяевскую — ни слова.

Я слушал рассеянно и с сожалением. Незадолго до этого я сильно рекомендовал Путину Костю оставить на Первом канале и говорил, что Костя парень хороший и не продаст. И так далее. И смотрел я на Костю как на племянничка какого-то забывшегося. Сказал: «Костя, мы без тебя вопросы решаем. Ты не бери на себя лишнего. Это не твои дела. Что пойдет в моей программе, я с тобой обсуждать не хочу».

Костя говорил дежурным громким голосом, как под запись. А когда проводил меня до двери, тихонечко и человеческим голосом сказал, наклонившись: «Старик, ничего личного, nothing personal». И еще что-то добавил хорошее. И я пообещал на него никогда зла не держать.

Так почему Путин был в панике после «Курска», почему даже и не старался скрыть растерянность? А потом, вы помните, во время «Норд-Оста», он опять был в панике, по свидетельству близких к нему людей, но не выносил этого на люди. А во время Беслана уже просто нервничал, отдал вожжи, но действовал по лекалу и без паники.

А теперь уже такая мелочь, как поезд, идущий под откос, вообще не прерывает милого гламурчика с Альбером II. Привычка? Или семь лет назад он действительно был уверен, что его может снять телевидение? И вдовы и погибшие моряки его интересовали только с этой точки зрения: опустят они ему рейтинг или нет, свалят или нет?