Чернобыльский мираж

«Салідарнасць» побывала в населенном пункте, которого нет на карте.

В дорогу на Гомельщину накануне очередной годовщины Чернобыльской трагедии мы отправились вместе с председателем Объединенной гражданской партии Анатолием Лебедько и экс-кандидатом в президенты Виталием Рымашевским.

Маршрут был намечен такой: Минск—Хойники—Брагин. Нам хотелось собственными глазами увидеть, и в буквальном смысле понять, каким воздухом сейчас дышат и как живут люди на территориях, загрязненных радиацией.

Нужно ли говорить о том, что уже на подъезде к Хойникам к нашему автомобилю «приклеилось» милицейское сопровождение? Под неусыпными взорами стражей порядка политики возложили цветы к монументу в память о жертвах Чернобыльской катастрофы.

Хойники встретили нас кристальной чистотой и суетливостью дорожных рабочих. По их признанию, благоустройство города длится уже без малого месяц «без выходных и проходных». Населенный пункт готовится к приезду Александра Лукашенко. По неофициальной информации, руководитель страны должен посетить Хойники аккурат 26 апреля…

В итоге было решено: вместо «намарафеченных» Хойников, которые будет инспектировать Лукашенко, отправиться туда, куда глава государства и его свита не заглянут точно. И такой населенный пункт был найден — мы отправились в Соболи.

«Работать с радиацией не страшно»

Деревня Соболи Брагинского района — типичный «чернобыльский мираж». Найти ее на карте Беларуси невозможно, поскольку село считается «похороненным» после трагедии на Чернобыльской АЭС. О том, что деревня находится в списке «погребенных», свидетельствуют и надписи на мемориальной доске в Брагине.

Однако здесь и через 27 лет после аварии на ЧАЭС живут люди. Конечно, не так много, как в 1986-м, когда Соболи были большим населенным пунктом с развитой по сельским меркам инфраструктурой: в деревне был преуспевающий колхоз, баня, прачечная, магазин…

Сейчас ничего этого нет. Здесь едва наберется с полтора десятка «живых» дворов и около 50 человек населения. В основном это люди пожилого возраста, доживающие свой век на малой родине. Одни вернулись сюда, как только советская власть посчитала, что деревня «реанимирована» от радиации, другие же, хоть и хотят уехать, а некуда…

На въезде в деревню в глаза сразу бросаются кучи свежего, явно только что привезенного сюда песка. Что это: начало строительства новых домов на загрязненной территории? Ответ подсказывают местные жители. «Настилы» свежего песка — это все что осталось от домов, которые здесь стояли раньше.

Замер радиационного фона на земле, где недавно стоял дом, ошарашивает: вместо допустимых 0,15-0,20 Микрозиверт в час (эта цифра эквивалентна 20 микрорентгенам) дозиметр показывает 38 микрорентген в час…

Деревенский пейзаж удручает: по обе стороны главной дороги Соболей стоят полуразрушенные лачуги, когда-то бывшие домами, от местного магазина также остались только стены…

Где-то вдалеке раздается гул работающей техники: работы по утилизации радиоактивных отходов проводят рабочие «Полесья» — согласно постановлению Совета министров Беларуси эта организация наделена правом утилизации радиационных отходов.

Бригадир Сергей, молодой розовощекий парень (наотрез отказавшийся фотографироваться), рассказывает:

— К сентябрю этого года деревня Соболи практически исчезнет с лица земли. Здесь останутся только те дома, в которых живут люди. Что такое процесс утилизации? Говоря по простому — это снос дома. На его место ввозится песок, площадка засыпается и разравнивается, а сами отходы вывозятся в могильник на спецтехнике.

«Спецтехника» в данном случае — это обычный МАЗ, на кабине которого нарисован знак, предупреждающий о том, что машина работает с радиационными отходами.

— Страшно ли иметь дело с радиацией? — спрашиваю у Сергея.

— Нет, абсолютно не страшно, — говорит он. — Платят по местным меркам хорошо (точную цифру собеседник не назвал, но сказал, что 5 миллионов рублей в месяц не выходит — прим.авт.). Сам я из Гомеля. На работу в загрязненные районы выезжаю регулярно. Обычно график такой: пять рабочих — два выходных. Бывая в командировках мы живем естественно не на месте, где проходят работы, а обычно в гостинице, которую для нас снимает предприятие: сейчас, например, в Брагине.

«Картошка у меня своя, воду беру из колодца… »

78-летняя Анна Чигеревская прожила в Соболях всю жизнь, проработав на полеводческих работах в местном колхозе. После аварии на ЧАЭС она ненадолго уехала из деревни, но, как только появилась возможность, вернулась.

— Соболи — это деревня, которой как бы нет, — говорит Анна Степановна. — Сначала мы относились к Брагинскому сельсовету, но оттуда деревню «выкинули», селиться здесь запретили. Позже Соболи отнесли к Бурковскому сельсовету, вот мы вроде и есть… Много домов здесь было. Всё закопали. Радиация? Знаете, что я вам скажу, в свое время, сразу после аварии здесь было много комиссий, приезжали из МАГАТЭ. Вроде сказали жить можно… Я вот до сих пор картошку у себя на огороде выращиваю, воду из колодца беру. Честно говоря, не помню когда последний раз здесь замеры радиации были.

(Мы замерили радиационный фон во дворе у бабы Ани. Дозиметр показал 35 микрорентген в час — прим.авт. ).

Как живу? Дрова мне на зиму колют — молодых прошу. Автолавка приезжает 3 раза в неделю — можно купить хлеб, молоко… Никаких «чернобыльских» доплат нет. Пенсии хватает. Одна беда: доктора здесь на месте нет. Если что-то со здоровьем не так, то нужно ехать в Брагин. И еще можно «заказать» себе социального работника. Чтоб присматривал. Правда, я сама пока справляюсь. Да и не дешево этого. За визиты социального работника надо платить 30% от пенсии…

По просьбе Виталия Рымашевского Анна Степановна вспомнила за кого голосовала на прошлых президентских выборах:

— За этого, как его? Ну, самого справедливого. За Лукашенко. Он пенсию платит, повышает. И на следующих выборах за него голосовать буду…

Переубеждать бабушку у Виталия времени не хватило, потому что внезапно и естественно «совершенно случайно» в Соболях появилась белая иномарка, из которой вышла заместитель председателя Брагинского исполкома по идеологической работе Анна Бобринева.

«Нельзя сделать так, чтобы повсюду было чисто…»

— Вот это по наши души, — проницательно заметил умудренный опытом подобных встреч Анатолий Лебедько.

Политик не ошибся. Начался диалог.

— Чего вас тянет сюда? — после приветствия спросила у Лебедько идеолог.

— Люди у вас хорошие здесь живут, — парировал политик.

На это Анна Бобринева сказала, что «они тоже не плохие люди». Правда чиновница так и не смогла ответить на вопрос, как «похороненная» деревня Соболи стала вновь пригодной для жизни.

— Честно говоря, я не занималась этим вопросом, — призналась она. — И вообще, не нужно меня «ловить» на исторических событиях. Я вам скажу самое главное: я тут живу всю свою жизнь, вместе с народом. Перед аварией на ЧАЭС я работала учительницей в школе, вместе с детьми выезжала отсюда… Вернулась.

Анна Бобринева, как работник государственной вертикали уверена: жить в этих местах можно. Также здесь можно сеять и выращивать хлеб. Аргументация была «железной»:

— А почему нельзя сеять и выращивать? Раз люди это делают, значит можно. Все контролируется и проверяется. Да, есть разные уровни загрязнения… Дело в том, что пятнами падала радиация и нельзя сделать так, чтобы всюду было чисто. Я занималась международной проектной деятельностью, разговаривали и с норвежцами и с французами, которые работали здесь у нас по радиоактивному загрязнению. И наши цифры, наши размеры загрязнения еще далеки от тех, которые есть в Норвегии. Я имею в виду продукты питания…

Что касается проживания людей в Соболях, то поймите, есть такое понятие, как «малая родина». Все кто хотел отсюда уехать — уехали. Никто насильно никого здесь не удерживает.

Вот это и есть государственный подход. Согласиться с госпожой Бобриневой можно, пожалуй, в одном: на самом деле нельзя сделать так, «чтобы повсюду было чисто». Вот только почему дома в деревне, где можно «жить и выращивать», в спешном порядке ровняют с землей? Почему людям не сообщают об истинном уровне радиации на их земле? Неужели государство заинтересовано в медленной гибели своих граждан? Ответов на эти вопросы нет…