Зачем России масштабная бомбардировка Украины

Несколько дней, на протяжении которых Россия активно обстреливала всю территорию Украины, породили очередную волну прогнозов, обещающих начало новой фазы боевых действий или даже перелом в них (правда, стороны расходятся в оценках, в чью пользу происходит этот перелом).

Такие комментарии поистерлись от частого употребления, а любые экспертные оценки теперь теряют актуальность за день-два. Поэтому, не углубляясь в военные тонкости происходящего, попробуем посмотреть, каких политических целей пытались достичь российские власти с помощью этих обстрелов.

Не по плану

В сентябре — начале октября ход боевых действий создал для Кремля сразу несколько новых и незапланированных проблем. Прежде всего, масштабное отступление под Харьковом и Лиманом застало врасплох большинство российских наблюдателей, независимо от их взглядов.

Пускай итоги первых шести месяцев были довольно противоречивы, но разговоры о возможности украинского наступления в России воспринимали скептически.

В результате крупные военные неудачи в Харьковской и Херсонской областях не могли не вызвать растерянности. А российская привычка объяснять любые поражения «изменами» и «договорняками» породила массовое желание найти крайних и вообще спровоцировала представителей истеблишмента на повышенную разговорчивость.

Это, в свою очередь, сильно расширило границы дозволенного в оценке эффективности военной кампании, которую еще недавно полагалось считать исключительно «победоносной».

Мало того, также обнаружилось, что российский истеблишмент вовсе не готов выступать единым фронтом, реализуя объявленную Кремлем мобилизацию, хотя реакция общества на нее была несколько спокойнее, чем многие предсказывали. Публичная критика военного руководства, не готовившегося к мобилизации последние 40-50 лет, оказалась настолько масштабной, что поставила под сомнение казавшийся самоочевидным тезис о сплочении вокруг власти во время боевых действий.

В сочетании с неврозом от военных неудач все это создавало впечатление, что российский политический класс вообще теряет способность выступать как единое целое по острым вопросам.

При этом присоединение «новых территорий» не вызвало особой общественной эйфории и вообще прошло мало замеченным на фоне мобилизации.

Причин тут много: начиная с того, что в исторической памяти российского общества нет какого-либо внятного образа Донбасса или Херсона (в отличие от Крыма), и заканчивая неудачной драматургией публичной части процесса. Вполне возможно, что объяви Кремль о присоединении после подрыва Крымского моста, оно было бы воспринято как более удачный и энергичный шаг и не прошло бы мимо общественного внимания.

Наконец, очевидным стрессом стал взрыв Крымского моста 8 октября, где версия об украинском следе сразу стала выглядеть самоочевидной. Казалось бы, гибель весной крейсера «Москва» была куда более значимым и драматичным событием, но психологически она была гораздо менее болезненной для российского общества, которое только к осени начало замечать в украинской стороне относительно соизмеримого по силам противника.

Успехи или нет

Перед тем как перейти к ответным действиям 10 октября, российское руководство взяло затяжную и тревожную паузу, но в итоге она оказалась почти незамеченной, заслоненная масштабами обрушившихся на Украину ударов.

Эти бомбардировки стали чем-то вроде сеанса аутотренинга для российского истеблишмента. Попыткой убедить самих себя, а заодно и окружающих, что у России по-прежнему достаточно решимости, энергии и ресурсов, чтобы вернуть себе военную инициативу.

Бомбежки должны были не допустить конвертации нарастающей тревоги в российском обществе в негатив по отношению к власти, которая оказалась достаточно сильной, чтобы объявить мобилизацию, но явно не соответствовала стереотипу о ее «всесилии» в глазах обывателей.

Кремль попытался прекратить начавшийся разброд в рядах наиболее лояльных групп населения — женщин, жителей «глубинной России» и национальных республик.

Все они до сих пор составляли важнейшую социальную опору режима, но отнюдь не пришли в восторг от объявления мобилизации. Бомбардировки должны были репозиционировать в их глазах действия Москвы как «защитные» и обеспечивающие безопасность собственных граждан в ответ на «унижающие достоинство» действия противника.

С военной точки зрения масштабные обстрелы Украины дали Кремлю шанс усилить интригу вокруг российских намерений.

Бомбардировки 10–11 октября должны были продемонстрировать решительность Москвы, но не сопровождались разъяснениями, чего именно планируется ими достичь.

Защититься от украинского наступления под Херсоном? Предотвратить возможное разрезание российских войск под Бердянском или Мелитополем? Зафиксировать статус-кво для будущих переговоров? Растянуть конфликт в надежде на укрепление армии после переподготовки мобилизованных или создать повод для перехода к ядерному дижестиву?

В целом при всей спонтанности событий 10–11 октября они позволили Москве изменить эмоциональную ситуацию. Похожим образом российское руководство действовало во время пандемии коронавируса, когда главной задачей федеральной власти было показать, что она не бездействует.

Те, кто и так высоко оценивал военный потенциал России, получили возможность поверить в подтверждение тезиса «мы еще не начинали». Те, кто считал подрыв Крымского моста очевидным унижением, увидели, что обида не была проглочена.

Другое дело, что сама по себе демонстрация активности не гарантирует изменения ситуации. Большая часть старых проблем никуда не делись.

Военная результативность обстрелов украинской энергетической инфраструктуры остается спорной. Трудности в отношениях с соседями по постсоветскому пространству не преодолены. Тезис о перерастании мобилизации в повышение боеспособности вооруженных сил по-прежнему нуждается в доказательствах.

Не преодолен и обозначившийся в сентябре разлом в российском обществе. Апатичное большинство тратит все больше сил на то, чтобы не замечать происходящее, но по-прежнему уклоняется от присоединения хоть к антивоенному, хоть к радикальному провоенному меньшинству.

Нет общего мнения и о том, есть ли у России достаточный запас ресурсов и энергии для новых радикальных шагов. Тем более российская элита не торопится брать на себя особую ответственность — даже Минобороны осталось на удивление равнодушным к перспективе потерять кураторство над процессом, если «специальную военную операцию» переименуют в «контртеррористическую».

Общий дефицит радикализма в России может стать еще более серьезной проблемой, если Киев продолжит использовать тактику «встречного радикализма», которая уже проявляется в подрыве Крымского моста и недавних заявлениях Зеленского о превентивных ударах.

Так что пока бомбардировки не дают ответа на главный вопрос: готова ли Москва вернуть себе военную инициативу и начать действовать более результативными методами или она лишь реагирует на действия Киева, рискуя угодить в очередную ловушку.