Валерий Леонтьев: «У меня никогда не было таких амбиций, которые мешали бы мне уважать других»

Певец Валерий Леонтьев, проживающий в Майами, вспомнил детство на Крайнем Севере, а также рассказал о своей первой записи в трудовой книжке и первом интервью.

Никогда не думал, что задержусь на этой работе на 40 лет.

Детство — это всегда что-то додуманное и досочиненное. Я практически ничего не помню из детства. Мы вели кочевой образ жизни и так часто меняли дома, что я не успевал ничего запомнить. Детство для меня — это белая пустыня, потому что все наши места жительства были связаны с Крайним Севером.

С отцом, который работал ветеринаром и лечил оленей, мы иногда участвовали в праздниках оленеводов. Помню, как я пил дымящуюся оленью кровь. Вкуса в памяти не осталось, но кровавую алюминиевую кружку я помню до сих пор.

Детские игры на севере были весьма специфические. Хорей — это такая длинная отполированная палка, с помощью которой управляют оленьей упряжкой, — нужно было метнуть параллельно снежному сугробу так, чтобы он вошел в сугроб, прошел сквозь него и вынырнул. У кого хорей дальше вынырнет, тот и победитель.

В поселке Хальмер-ю — это в 70 километрах севернее Воркуты — была другая игра — прыжки с крыши в сугроб. Самый высокий дом там был в три этажа, и вот мы сидели на краю крыши и поглядывали друг на друга, думая, кто же все-таки прыгнет первым. Потом кто-то делал обманное движение, и все прыгали, а он — тот, кто это спровоцировал — оставался сидеть. Сейчас этого поселка не существует: там были только угольные шахты, и они уже давно выработаны.

Там, где мы жили, были тюрьмы. Когда я выходил из дома, то по левой стороне дороги была зона: забор с колючей проволокой и вышки с автоматчиками. Сердобольные матери, отправляя детей в школу, давали им мешочек с сахаром, печеньем или чаем, чтобы дети перебрасывали его через забор. А автоматчики на вышках делали вид, что этого не замечают.

Помню свое первое сольное выступление — в первом классе школы я пел песню рыболова. Вместо проруби на сцену положили табуретку, и я между ее ножек забрасывал удочку. Но потом крючок зацепился, леска запуталась, и все кончилось слезами. Вот это я хорошо помню.

Я не сразу захотел стать артистом. Моя первая запись в трудовой книжке — разнорабочий. На кирпичном заводе я возил кирпичи: только что разрезанные тащил к печи, а обожженные — на склад. Потом я работал на прядильной фабрике по специальности тесемщик-смазчик. Был почтальоном. Потом — чертежником и подсобным рабочим на стройке. Здание школы в станице Анапской Анапского района построили мы. Находится она недалеко от трассы, и, когда едешь из Краснодара в Анапу, ее видно. Если я еду мимо на машине, я всегда говорю: «А эту школу я строил».

Свое первое выступление в статусе профессионала я помню очень хорошо. Это было лютой зимой в деревне Лойма в Коми АССР. В здании бывшей церкви был клуб с печкой и лавками, но холодно там было, как на улице. Так что первым делом мы отрыли дрова из сугроба, полили их бензином из автобусного бака, растопили печку и с нетерпением стали ждать, кто же придет. Пришли человек двадцать, и я пел им то, что звучало тогда в эфире. «Шубейка с чужого плеча» — вот как это называется.

Когда-то я даже представить себе не мог, что буду выступать с Пьехой на одной сцене.

В 1979 году я ездил на гастроли с Клавдией Ивановной Шульженко. Она была очень строгой дамой и всегда выглядела великолепно: маникюр, накладные ресницы. Она величественно вела себя на банкетах и на приемах. Она восхищала меня тем, как позволяла окружать себя вниманием и поклонением.

Аплодисменты — это момент чистого, ничем не омраченного редкого счастья.

Я был таким дураком, когда давал первое интервью. Она говорит мне: «Я из «Литературной газеты». Мне нужно взять у вас интервью». И вот она приходит, а я купил шампанское и ничего не понимаю — не знаю, что говорить. Она сидит час, два, пытает меня. Потом все шампанское выпила и ушла. А к двери прикрепила записку: «Я пошутила».

Я никогда не одевался, чтобы выпендриться. Все мои костюмы были подобраны под репертуар. Я не выходил на сцену в трико, если пел песню о родине.

Майкл Джексон в свое время произвел на меня такое огромное впечатление, что я даже не пытался его копировать.

Ощущение бесконечного океана времени не покидает тебя до тех пор, пока все, что с тобой происходит, происходит впервые.

Однажды я действительно пел с Путиным. Конечно, у него не такой голос, чтобы взяли в Большой театр, но он спел «Надежду» приятным тембром и атонировал правильно. Поп-звездой, наверно, ему не стать, хотя, если очень упрется, то возможно.

На моей памяти сменилось много правителей. Хорошо хотя бы то, что сегодня наши правители моложе меня. А раньше всегда были старше.

У меня никогда не было таких амбиций, которые мешали бы мне уважать других.

Миллионы людей просыпаются, ненавидя будильник, идут на нелюбимую работу. В этом смысле я счастливее многих.

Дружба — это когда не приходится много говорить. Вы сидите с другом, и с вами третий человек, который что-то сделал или сказал. Вы с другом переглянулись — и этого достаточно.

Я ленивый и считаю, что если я что-то и сделал в своей жизни, то только благодаря лени. Превозмогая ее, ты понимаешь, нужно тебе браться за то или иное дело или нет.

Я пока не готов уйти со сцены. Потому что самый кайф там, под прожекторами.

Приятные вещи мне говорят гораздо чаще, чем я заслуживаю.

Если ты хочешь докричаться до современников, ты должен кричать особенно проникновенно.