Воспитатель из списка «экстремистов»: «Когда все изменится, этот список можно будет отправить в музей, чтобы будущие поколения никогда не забывали об этом»

Ирина (имя изменено) — многодетная мама. Более двадцати лет она проработала учителем в школе, еще десять — воспитателем в детском саду. На родине у женщины был свой дом — она с воодушевлением вспоминает, как строила его и выращивала свой сад.

В 2020 году одна из дочерей Ирины стала активной участницей протестов, за что была неоднократно задержана и осуждена по административным делам. Женщина не могла мириться с тем, что делает власть и правоохранительные органы с ее ребенком, и обивала пороги госучреждений, пытаясь донести о всевозможных нарушениях.

Однако со временем пришлось отстаивать и собственные права, поскольку Ирина оказалась под уголовным преследованием.

В интервью «Салідарнасці» женщина рассказала, как пыталась бороться сначала за свободу своего ребенка, а потом и за личную, но в итоге была вынуждена уехать из Беларуси и дважды начинать жизнь с нуля.

Свой рассказ она начинает, вспоминая о работе педагогом. Признается: до 2020 года политическими событиями в стране особо не интересовалась, но в силу профессии понимала — государство негативно влияет на детей, не давая им раскрыться.

О педагогике в Беларуси

— Когда я уходила работать из школы, мне не нравилось, как государство влияет на умы наших детей.

Стала наблюдать тенденцию, что в учреждения образования поступают люди с низкими баллами, которые больше никуда не смогли пройти. И очень часто в этой сфере остаются «гибкие» люди — они могут отстаивать только то, что приходит «сверху», но не собственные взгляды и убеждения.

Поэтому я подумала, что детей нужно воспитывать в более раннем возрасте, и устроилась в детский сад. Казалось, если пойду в дошкольное образование, там можно будет научить детей отстаивать свое мнение и убеждения, но это был ошибочный взгляд на ситуацию — у нас детей с первых шагов загоняют в жесткие рамки необходимостей. И потом многим сложно быть свободными в своем выборе.

Как пережила 2020 год

— 2020 год серьезно ворвался в мою жизнь. Дело в том, что воспитатели детских садиков работают на износ, потому что не хватает кадров. И общественная жизнь проходит мимо.

Перед выборами в детские сады, где я работала, приходили, забирали паспорта и просили проголосовать досрочно. Дважды я отказывалась, сказав, что буду голосовать 9 августа на своем участке.

Накануне выборов много общалась с молодежью, соседями — и все были едины в том, что стране нужны перемены. Поэтому, когда обнародовали результаты голосования, поняла, что выборы прошли «как обычно».

Я не ожидала, что люди это не примут и выйдут на площади. Не ожидала, что мой ребенок будет там же, что все будет так жестоко и что власть сможет замахнуться на молодежь. Все, что я могла делать — это бороться за молодежь, за своего ребенка.

О борьбе за дочь

— Мою дочку часто задерживали на акциях протеста или во время рейдов после них. Я решила не сидеть просто так: ходила на беседы в правоохранительные органы, доказывала, что наши люди имеют право свободно высказываться. Думала, так можно повлиять на власть.

Со временем понимала, как сильно закручиваются гайки. Если сначала со мной говорили нормально — вроде бы понимали и даже сочувствовали, то с каждым новым приходом становилось все жестче, начинали давить и запугивать.

Тогда я поняла, как сложно все это вынести детям, если было сложно для меня, которой за пятьдесят. В РУВД я встречалась с родителями несовершеннолетних, которые тоже оказывались задержаны и подвергались неадекватным методам воздействия — они плакали и не знали, как бороться.

Я пыталась бороться в рамках закона: писала жалобы в областные организации, прокуратуру, управление по делам молодежи на людей, которые неправомерно вели себя с молодыми людьми, подростками.

В какой-то момент меня стали предупреждать: если не прекращу, окажусь там, где мне и «положено» быть — в тюрьме. Потом мне пообещали не трогать мою дочь, если она перестанет ходить на митинги.

Но все это оказалось пустыми словами, и дочку задерживали снова и снова. А я продолжала бороться: не принимают вещи и лекарства — пишу жалобу и требую встречи с начальником СИЗО. Забирают матрасы и постельное белье — пишу жалобы в прокуратуру.

Им, кстати, все же пришлось провести проверку условий в СИЗО, но после нее ничего не изменилось. Ну, кроме того, что начали серьезно давить на меня.

О задержании и судах

— В феврале 2021 года в час ночи ко мне домой ворвались люди — они были по гражданке, но говорили, что пришли с обыском. Предъявили бумагу, в которой даже не фигурировала ни моя фамилия, ни фамилия моей дочери. Визитеры сказали, что будут искать в доме оружие и наркотики, но я запретила проводить незаконный обыск.

Тогда они начали меня провоцировать, а потом напали — даже повредили руку. Я отбивалась, чтобы защититься. Тогда они надели на меня наручники и вызвали следственную бригаду.

Ирина смогла добиться, чтобы к ней в РУВД попал адвокат. После этого женщину осудили по двум административным статьям. «Думала, на этом все закончится», вспоминает собеседница «Салiдарнасцi», но по выходу из зала суда ее ждали конвоиры — они арестовали женщину в связи с возбуждением уголовного дела за нападение на сотрудников милиции.

Несколько дней после той самой ночи обыска женщина провела в РУВД, СК, залах суда. От стресса и условий во время этапа в СИЗО ей стало плохо. Врач в изоляторе отказалась принимать Ирину и направила в больницу. Из-за проблем со здоровьем женщина смогла дожидаться суда на свободе, а не в заключении.

— В третьей по счету больнице у меня взяли анализы и госпитализировали до их готовности. Но мои конвоиры оказались очень деятельные — несмотря на нехватку мест в больнице, попросили выделить отдельную палату, чтобы лечь вместе со мной.

При этом они оделись в полное обмундирование, какое было у врачей, чтобы не заразиться.

По заключению медиков, мне было положено лечение в домашних условиях. Меня отвезли в СК, где предложили два варианта: я еду на ночь в СИЗО, а потом меня отпускают под подписку о невыезде и неразглашении, либо я опять буду ездить по больницам, где меня никто не примет. Я чувствовала себя так плохо, что выбрала первый вариант. Благо, не обманули и на следующий день я вышла.

Пока по уголовному делу Ирины шли следственные действия, она продолжала писать жалобы в различные учреждения, заявляя о неправомерных действиях сотрудников, которые на нее напали. Но это только усугубило ситуацию, и женщине переквалифицировали статью в более тяжелую.

— Обо мне даже написали статью в госгазете. Вот, мол, женщина избила сотрудников милиции, при этом двух из них укусила. А на одном из судов прокурор сказал, что я оскорбила и унизила всю систему правоохранительных органов.

— Вы много общались с сотрудниками правоохранительных органов. Какими вы видели этих людей?

— Я встречала разных. Кто-то в этом участвует, потому что не знает, как выйти из системы. Например, мой следователь видел, что происходило в ночь обыска в моем доме, и все понимал. Но потом его подперли, и он стал говорить неожиданные для меня вещи.

Я сказала: «Вы же все видели и все знаете, зачем сейчас врать — боитесь?». Он ответил, что да, боится — за жизнь, семью, детей.

Женщина, которая описывала мои вещи в РУВД, вела себя культурно, но потом обронила фразу: а у вас что, тоже украли голос?

Были люди, которые старались как-то помочь: поднести вещи, не так сильно застегнуть наручники, придержать дверь, подать руку. Были интересующиеся, которые спрашивали, зачем и почему я так делаю.

Были те, кто пытался перетянуть на свою сторону, говорили, мол, адвокаты гребут деньги, а они работают за копейки, за идею, поддерживая в стране порядок.

Конечно, встречались и агрессивные. Например, когда меня этапировали, сопровождающий спросил: «Все это закончится, и что вы себе думаете дальше?». Я ответила, что знаю, что делать, и задала ответный вопрос. Сразу же подключился водитель, стал орать: «Мы — за президента. Мы таких как вы на куски порвем».

Есть также те, кто пытается улучшить свое положение за счет других. Дают ложные показания в суде, потом выходят довольные, их весело встречают с вопросом: «Ну что, звездочку заработал?».

Есть, как я уже упоминала, очень деятельные. Например, я покинула Беларусь два с половиной года назад, но мне до сих пор с периодичностью звонят сотрудники, в последний раз это был звонок с оскорблениями. Приходят к моему сыну, родителям, бывшему мужу и свекрови.

Возвращаясь к тому, как проходили суды, собеседница «Салідарнасці» вспоминает, что сначала заседания были редкими.

— Я была не очень дальновидна и глупа в этом плане — считала, если добиваться справедливости по закону, то у меня все получится. Но после того, как обошла все инстанции, заседания стали частыми и нам с адвокатом стали отказывать в экспертизах.

Когда прокурор запросил мне три года колонии — у меня слезы потекли градом, я поняла, что это — край.

На оглашение приговора Ирина не явилась, о решении суда узнала из смс-ки — три года химии с направлением:

— Тогда я подумала, что больше в этой стране мне делать нечего. Но было очень сложно и страшно решиться уехать. Во-первых, в тот момент моя дочь находилась в СИЗО, во-вторых, я не могла попрощаться с родителями — там меня могли ждать.

Сутки я решала, уезжать или нет. Те, кто был рядом, даже смеялись над тем, что я делала — наводила порядок в доме, сажала клубнику, деревья. Даже не собирала вещи — не знала, что положить в рюкзак.

Адаптация и жизнь в Киеве

Свою эвакуацию Ирина описывает как длительную и страшную: приходилось менять города, нелегально пересекать границу. Осела женщина в Украине, туда же после освобождения с суток приехала ее дочь.

В Киеве Ирина смогла устроиться воспитателем в детский сад, потихоньку налаживала жизнь заново, но не без ностальгии по дому.

— В годовщину выборов в Беларуси на Майдане Независимости в Киеве проходила выставка. Там висел стенд — кто-то писал слова поддержки, имена политзаключенных, а вы написали: «Мамочка, пожалуйста, дождись меня». Разлука давалась вам тяжело?

— Мои родители пожилые, и покидать их в таком возрасте — очень сложно. Вместо того, чтобы заботиться о них, мне приходится налаживать свою жизнь вдали от дома, волноваться и переживать за их здоровье и быт.

Не хочется, чтобы они проводили свою старость в одиночестве. У меня осталась в Беларуси сестра — это плюс. Но все равно мама получает меньше помощи, чем раньше, что для нас тяжело. И, конечно, мне очень хочется, чтобы родители дождались не только моего возвращения, но и справедливости, которая должна восторжествовать.

— Не сказать, что вы быстро адаптировались в Киеве. И тем не менее, там уже была выстроена какая-то новая жизнь. Как она изменилась после российского полномасштабного вторжения?

— Все рухнуло в одночасье. В пять утра вдали от наших домов был такой мощности взрыв, что задрожала моя кровать. Не могу сказать, что это было неожиданно: на работе мы говорили о войне, готовили для детей бомбоубежища, средства защиты, продовольственные пакеты. За день до войны я спросила у коллег: неужели будет? И они спокойно ответили: «Не должно».

Но на следующий день никто из нас уже не вышел на работу.

Мы с дочкой собрали тревожный чемоданчик, но решили не уезжать из Украины. Спали в одежде, собирали бутылки для коктейлей Молотова и носили их в тероборону, покупали продукты себе и ВСУ.

Потом наши наличные деньги закончились, а карты беларусам в Украине заблокировали. Хозяин вошел в положение — первые месяцы не брал деньги за аренду, а позже снизил оплату, к тому же средствами и медикаментами нам помогали различные организации.

Но время шло — детский сад, в котором я работала, так и не открылся. К тому же Россия стала бомбить энергетику, а в нашей квартире все было на электричестве — отопление, плита, чайник. Стало невозможно ни спать, ни есть.

Тогда нам во второй раз предложили эвакуироваться в Германию, и мы согласились.

— С тех пор прошел уже год. Как ваши дела сейчас?

— Мы до сих пор пытаемся легализоваться, в Германии все делается очень медленно. Нас распределили в общежитие, и пока мы не получим окончательный ответ по защите, мы не можем переехать в квартиру и проходить курсы немецкого языка, чтобы двигаться дальше.

Конечно, без языка очень тяжело, тем более, в моем возрасте. Но люди здесь очень сочувствующие и понимающие — в помощь идет переводчик и даже язык жестов. Сейчас мы просто в ожидании, планы пока такие: дождаться документов, пройти языковые курсы.

Конечно, я думала, что буду делать дальше: первый вариант — это в Беларуси все заканчивается, я возвращаюсь и начинаю свой новый этап там. Второй — ничего не заканчивается, и я остаюсь здесь. Вряд ли я уйду из педагогики, поэтому хотелось бы пройти курсы и остаться в профессии.

— Вам немало пришлось пережить и в Беларуси, и в двойной эмиграции. Не жалеете о своем выборе в 2020-м: отстаивать права, добиваться справедливости через жалобы и беседы?

— Мне близка восточная философия: я никогда ни о чем не жалею и всегда иду только вперед. Раз так получилось, надо это преодолевать. Бывает, я ностальгирую. А потом читаю, как люди в Беларуси остались, их посадили, они освободились и сейчас их засасывает в эту воронку по второму кругу. Тогда я задаю себе вопрос: а что бы было, если бы я осталась? И понимаю: то же самое — я бы не молчала.

— Тем временем беларусские власти внесли вас в список экстремистов.

— Да, я есть в этом списке. Конечно, это все на грани фантастики. Когда все изменится, этот список можно будет отправить в музей, чтобы будущие поколения никогда не забывали об этом.

В Беларуси нужно будет сделать, как в Украине: у них есть музей Голодомора, репрессий. Придет время, и у нас тоже будет это сделано на уровне правительства, а не неравнодушных людей.

Но, знаете, больше, чем список экстремистов меня волнует, что сейчас власти делают с нашей историей, писателями и героями…Что пытаются сделать с нашими детьми и их родителями.

И чем больше я читаю новости из Беларуси, тем страшнее и обиднее становится. И что делать с этим, кроме того, что мы уже делаем — непонятно. Сейчас беларусы борются за право на существование как свободной нации.