Светлана Алексиевич о протестах в Беларуси: Свобода — это долгий путь
Известная белорусская писательница дала большое интервью DW. Читайте первую часть — о достижениях и ошибках 2020-го, философии Лукашенко, любви к белорусам и героях ее новой книги.
Белорусская писательница и нобелевский лауреат Светлана Алексиевич уехала из Беларуси больше года назад. Тогда ей казалось, что это всего на несколько месяцев. Реальность оказалась другой.
Сейчас она живет в Берлине, где работает над новой книгой о событиях 2020-го в Беларуси. Тот год, говорит писательница, влюбил ее в собственный народ. «Смотришь на эти лица — и понимаешь, что в этой стране ты хотел бы жить», — написала она после одного из августовских маршей.
В большом интервью DW Светлана Алексиевич рассказывает о героях своей новой книги, признает ошибки, которые допустил Координационный совет в августе 2020-го, и размышляет о том, чем в итоге закончится «белорусская революция».
«Я собираю свидетельства нашего достоинства»
– Вы помните, как провели 9 августа 2020 года?
– В день выборов, ближе к вечеру, я пошла голосовать. У выхода из моего дома (в Минске Алексиевич жила в доме у Троицкого предместья) сидели двое молодых людей, они шли со мной до школы, где находился участок для голосования. Я проголосовала, возвращаюсь домой — эти неизвестные люди следуют за мной.
Вечером было очень тревожное настроение. В часов 10 или 11 я подошла к окну — и не поверила своим глазам. Все небо полыхало, как в фильмах о войне, я не могла понять, что это такое. А потом увидела, как по ночному городу идет военная техника. Так мы оказались в совершенно другой стране.
— Как человек, который видел не одну предвыборную кампанию, чего вы ждали от выборов 2020 года?
— Я была абсолютно скептична. Но считала своим долгом проголосовать, хотя было понятно, что это совершенно бессмысленно. У меня лично — я должна честно признаться — не было веры в свой народ. Мне казалось, что люди не выйдут на улицу, и мы будем жить и дальше так, будто время остановилось.
Когда после трех дней избиений и унижений, после светошумовых гранат и резиновых пуль, которые с десяти метров бьют, как боевые, после трех дней, которые потрясли весь мир, на улицы вышли женщины, а за ними — сотни тысяч людей, я была потрясена. Все мы были восхищены.
Воскресные марши проходили недалеко от моего дома, и с восьмого этажа я видела, насколько фантастически это было. К сожалению, из-за своей болезни я не могла активно участвовать, но один раз все же побывала на марше, чтобы почувствовать дыхание перемен, посмотреть, какими мы стали. Было страшно: все знали, что военная техника далеко не ушла, — и было красиво.
— Что в те дни вас поразило и потрясло больше всего?
— Сотни арестованных находились на Окрестина, и было слышно, как их бьют, но родители сидели под стенами и ничего не делали. Думаю, грузины по кирпичам разобрали бы эту тюрьму. Но наши люди просто ждали своих детей.
Один раз я сходила к Окрестина и была потрясена количеством волонтеров. Там я услышала разговор, после которого поняла, что все будет очень сложно, праздника революции не получится, вместо одной страны у нас теперь две.
Когда из тюрьмы выпустили очередную группу задержанных, их очень быстро разобрали друзья и родители. Осталась только одна девушка. Кто-то из волонтеров спросил: «Мама заберет тебя?». А она ответила, что ей некуда ехать: «Меня не пустят домой, скажут, что так мне и надо».
Потрясло и то, что в протестах участвовало так много молодежи, насчет которой мы все любили побрюзжать. И старшее поколение поразило. На одном из маршей пенсионеров журналист спросил старика, который с трудом передвигался: «Ну а вы чего здесь? Вам же тяжело». А тот ответил: «Я всю жизнь молчал, можно сказать, предал своих детей. Все, что я могу успеть, — пойти и сказать свое слово».
Столько человеческого достоинства было в этих событиях, и я очень хочу рассказать об этом в книге. Я собираю свидетельства нашего достоинства. Это важно для всех нас, особенно сейчас, когда мы в руках военных, когда гражданское общество уничтожено. Я не назову это поражением — скорее, остановкой движения.
Потому что все пережитое нами никуда не исчезнет. Но свобода, как мы теперь поняли, — это долгий путь. Где взять свободных людей после лагеря? Они долго растут, формируются. Вот только подросло новое поколение, которое может сказать о себе: я родился не в СССР.
«Никогда не хотела быть лидером, который поведет народ на кровь»
— Как вы вошли в Координационный совет? Вам кто-то предложил, или это была ваша собственная инициатива?
— Позвонила Маша Колесникова и предложила войти в президиум Координационного совета. Я сразу сказала «да». Это соответствовало моим убеждениям. О чем я и рассказала следователю, когда меня вызвали в СК. Я тогда сразу предупредила, что не буду свидетельствовать против себя, но какие-то вопросы он все же успел задать. Даже высказал сожаление: «Что же вы уходите, я так хотел с вами поговорить».
Был настроен очень доброжелательно и, кажется, даже стеснялся того, что я оказалась в таком положении. В итоге забыл взять у меня подписку о неразглашении материалов дела.
— Координационный совет создавался для мирного транзита власти. На тот момент вы считали, что Лукашенко способен добровольно отдать власть?
— Даже не знаю... В 1990-х годах мы оказались такими романтиками, и тут — то же самое. Каким образом это произошло во второй раз? Я часто думаю об этом: как можно было наступить на те же грабли?
— Как бы вы назвали эти грабли?
— Наш идеализм... Полное отсутствие политической практики. Мы все время имеем дело не с реальностью, а с любимыми идеями. Могу сказать, что у нас не было трезвого представления о том, что происходит. Еще в самом начале, как только Лукашенко пришел к власти, я говорила, что без крови он не уйдет. И многие предчувствовали это. Но за 26 лет так много всего произошло, что мы потеряли бдительность.
— Могут ли такие люди, как Лукашенко, в принципе отказаться от власти?
— Думаю, нет. Власть всегда была его тайной мечтой. Но я помню людей, которые выходили на марши, — они не думали ни о каком вооруженном восстании. Для нас это был праздник — праздник открытия, восторга. Восторга от самих себя.
До этих дней в каждом из нас жило недоверие к собственному народу. Раньше каждый жил в себе и не знал, что нас так много. Мы наконец увидели это и обрадовались. А потом, конечно, потеряли время. Надо признать, что руководства протестами как такового не было. Координационный совет не управлял тем, что происходило. А нам надо было не уходить с улицы, пока бы не ушел Лукашенко.
Я была против крови и все время это повторяю. Иначе мы бы попали в то пространство, в котором у нас не было бы морального приоритета. В те дни мы побеждали мудростью, гандизмом. Мы так победили мир. Нас невозможно было растереть, как площадь Тяньаньмэнь в Китае. А иначе мы дали бы ему право это сделать. И первой бы погибла наша лучшая молодежь.
Я понимаю Машу Колесникову, которая стояла впереди и останавливала многотысячную толпу в сотнях метров от резиденции. Как и она, я не хотела крови. Никогда не хотела быть лидером, который поведет народ на кровь. Я не смогла бы сказать это своей дочери и тем более чужим детям. Ты сам можешь принять для себя это решение, но призывать к нему других — нет, я не могу. Гандизм мне ближе. Ганди, а не Ленин.
— Белорусы оставили за собой моральное преимущество, но это не остановило Лукашенко. То, что сейчас происходит, — не массовые убийства, и тем не менее несколько человек погибло, сотни продолжают сидеть в тюрьме.
— Но тогда, в тот момент, он не применил военную технику. А он бы ее применил. Бронетранспортеры с пулеметами стояли в городе, за городом...
— Вы убеждены, что против своих граждан государство применило бы оружие?
— Не сомневаюсь. У этого человека нет никаких гуманитарных колебаний: убить, не убить. Он, Путин — наследники старой философии власти, культа насилия. Для них быть гуманными — значит быть слабыми.
— Сейчас у многих наступил период разочарования...
— Да, мне уже написали: «Ну и что, помогли ваши шарики-цветочки?»
— Как вы считаете, белорусы в принципе способны на то, чтобы бороться за свободу с оружием в руках?
— Наш народ гордый, он всю свою историю учился защищать себя. И молодежь очень жертвенна, она хочет жить в свободной Беларуси. Но год назад мы не были готовы. Я и сейчас не готова брать в руки оружие. У нас оказался серьезный противник, воюющий без правил, без чести. Мы потеряли много людей, а главное — это такое унижение, такая серьезная травма для народа. Люди терпят, но есть предел.
«После Лукашенко в Беларуси не будет президентского государства»
— Сейчас много говорят о том, что белорусская революция проиграла. Она проиграла?
— Нет, я так не думаю. Во-первых, есть элита, собирается элита — в совершенно новом качестве. Есть белорусский народ, у которого открылись глаза. Люди никогда не забудут, как они сидели во дворах и пили чай, как вместе шли на марши. Многие герои моей книги так и говорят: «Мы жили от одного воскресенья до другого, набирались там такой энергии, что распрямлялись плечи». Началось строительство нации.
Во-вторых, да, сейчас нельзя выходить на улицы, все загнано в головы, но люди все равно ждут перемен. Будет какая-то точка — то ли из-за санкций, то ли из-за самого Лукашенко — а он худший враг самому себе, — после которой все изменится. Думаю, это произойдет мгновенно.
Не надо зашиваться в кокон бессилия, надо готовиться к новому времени. Помогать тем, кто сейчас в тюрьме, помогать их семьям, детям. Не побоюсь здесь этого слова — это дети героев, лучших из нас.
— А, в целом, вы согласны с определением, что это была революция?
— Все-таки да. Необязательно должен измениться уклад жизни. Очень кардинально поменялось сознание людей и их ощущение себя как нации. Это можно назвать революцией.
— Есть мнение, что события 2020 года произошли слишком рано. Что нужно было потерпеть пять лет — и средний класс стал бы еще толще и прочнее, появилось бы больше инициатив, и эта власть выродилась бы эволюционным путем. Вы с этим согласны?
— Знаю эту систему аргументов, когда говорят: «Вспомни, каким был Минск до 2020 года!» Когда к нам приезжали иностранцы и удивлялись: «Мы приехали в европейскую страну!»
Рационально можно принять, что революция началась слишком рано. Но произошедшее с нами нельзя было спланировать. Это был рывок народа, который хотел перескочить в новое время. Жизнь шла вперед, а мы были отставшей нацией, боялись перемен. Наши люди ездили по миру, видели то другое время, в котором там живут, и хотели в него перейти.
Другое дело, что это оказалось невозможно в силу того, что Беларусь даже не Кыргызстан, где президент встал и сказал: «Я не хочу, чтобы мой народ воевал из-за меня». А у нас, как в 1945-м в Германии: если народ оказался недостоин меня, пусть и он погибнет.
Думаю, несмотря на все понесенные потери, мы рванулись вперед. В первую очередь — в сознании. Уверена, что после Лукашенко в Беларуси не будет никакого президентского государства — только парламентская республика. Мы уже наелись единоличной власти. Сейчас белорусы — это другой народ, которым мы все-таки смогли стать.
— «Те, кто однажды узнал, как зовется свобода, уже не смогут об этом забыть». Это примерная цитата с берлинской стены в East Side Gallery. Можно ли репрессиями и страхом заставить забыть, что такое свобода?
— Никогда. Как забыть свое ощущение того праздника и свободы, которое я тоже помню? Как, например, начинается обычный рассказ моих героев? «Я никогда не интересовалась политикой. Но когда объявили, что Лукашенко набрал 80 процентов, я была возмущена и унижена». А потом настали страшные августовские дни. Это был почти физический внутренний протест нового поколения.
И это уже не исчезнет. Лукашенко видит, что никак не удается подавить это внутреннее сопротивление. Он слышит его, его ненависть требует новых жертв. Ты можешь снять красные носки с балкона и посадить за это человека, но это не значит, что он поменяет убеждения.
«В Беларуси сегодня происходит война с собственным народом»
— В конце сентября 2020 года вы написали, что гордитесь белорусским народом. Хотя до этого всегда очень сдержанно о нем отзывались. Что для вас поменялось? И что изменилось лично в вас?
— Помню один протестный плакат, который держала юная девушка. Он в том числе и про меня: «Белорусы, простите меня: еще недавно я в вас не верила и хотела уехать».
Мы как-то разговаривали с Вадимом Прокопьевым, и он сказал: «Раньше так хотелось сбежать из Беларуси, а сейчас наоборот: скорее бы вернуться. Кажется, все бы отдал, чтобы вот так пройтись по минским улицам». Мы все полюбили Беларусь. Полмиллиона белорусов сейчас за границей. Я встретилась тут уже с сотней людей. Мало кто хочет остаться, все ждут, когда можно будет возвратиться домой.
В юности я считала, что мы — первое поколение, которое проживет без войны. Теперь уже так не кажется, потому что слово «война» все время фигурирует в речи наших политиков. Они им пользуются и постоянно вызываются ее духи. В Беларуси сегодня происходит война с собственным народом.
Что касается меня, то жизнь показалась мне еще более драматичной, чем прежде, несмотря на то, что я всегда исследовала зло, войну, Чернобыль. Было ощущение, что ты очищаешь эти авгиевы конюшни, но оказалось — они бесконечны.
В книге «Время секонд-хэнд» есть глава «Конец красного человека». А сейчас я пишу продолжение и думаю: последняя ли это книга о нем?
— Светлана Алексиевич до 2020 года и после — это один и тот же человек?
— Не думаю, что это разные личности. Мои убеждения не изменились. Только ощутила, что жизнь короткая, и как жаль, что путь к свободе очень долгий.
Знаете, я мечтаю, чтобы наши люди жили, как в Германии. Когда я поднимаюсь из-за своего письменного стола и выхожу на улицу, вижу, как они сидят в кафе, смеются и улыбаются. Наступит ли у нас когда-нибудь такая беззаботность? Немцы говорят о жизни, мы же сядем за стол — и разговариваем не о том, что прочли, где побывали, в кого влюбились или как разлюбили, а о Лукашенко, о кошмарах, которые происходят в нашей стране.
Раньше казалось, что это временно и коротко. Сейчас ощущение, что путь к свободе длинный. Но этот путь начат. Только, оказывается, он опять требует крови. Хотя казалось, что в 2021 году противостояния должны происходить в более цивилизованной форме — голосованием, дискуссией. Это старый способ — брать почту и телеграф. Должны быть новые формы сопротивления. И белорусские женщины предложили эту форму.
Во всяком случае, я никогда не думала, что против нас по улицам родного города будет «дефилировать» военная техника. И что лично я буду вынуждена жить в эмиграции.
Оцените статью
1 2 3 4 5Читайте еще
Избранное