Спорное наследие царя Бориса

Чем больше проходит времени, тем более смутной, неотчетливой становится фигура Бориса Ельцина. Казалось бы, все должно быть наоборот: время, как правило, вносит ясность. Но тут, в этой исторической интриге, отчасти виноват даже не он, а то, что случилось после.

Сквозь ельцинский туман мы видим политическую роль его преемника. Если бы Путин не превратился в вечного президента, ушел бы на покой после положенных двух сроков, на Ельцина вряд ли стали бы вешать всех собак с разных сторон. А так, видимо, он почти всем не угодил.

Для путинских друзей-соратников с течением времени он сделался символом-жупелом «лихих девяностых», всего того хаоса, с которым они, по их мнению, справляются, - хотя и не без труда. Это лживая, лицемерная позиция, поскольку основная масса путинизма выделилась именно в 90-е.

Нынешняя элита обязана, в первую очередь, этому переходному периоду, куче ошибок, несообразностей, просчетов, которые совершил не слишком дальновидный, в интеллектуальном смысле простоватый первый президент России и которые привели путинизм к власти. В тот переходный период Россия имела реальный шанс вырваться из цепких объятий исторического мракобесия. Ельцин не справился с этой задачей.

Но чем больше ругаешь его, тем больше подыгрываешь друзьям Путина. Демократический лагерь в России в отношении оценки Ельцина расколот навсегда. Ельцину подошел бы такой же черно-белый надгробный памятник, какой сделал Хрущеву Эрнст Неизвестный.

Его деяния половинчаты, открашены в контрастные тона. Демократам и западным исследователям есть из чего выбирать. Шкала оценок Ельцина вмещает в себя как восторги по поводу гениального спасителя России, так и ругань в адрес политического пройдохи, политического самодура, обожавшего власть и водку.

В самом деле, роясь в политической биографии Ельцина, понимаешь, что тут есть из чего выбирать. Можно разделить его на раннего и позднего, на смелого и боязливого, на харизматика и клоуна, демократа и царя Бориса. В зачет можно поставить Ельцину достойный выход из СССР, который не мог не развалиться, и рухнул в какой-то момент стараниями ГКЧП.

Я лично вплоть до первой чеченской войны вполне мог произнести «наш Ельцин», болеть за него и переживать за его промахи и нерешительность (не смог провести свой «юрнбергский процесс» над коммунизмом). Расстрел парламента осенью 1993-го - конечно, чудовищный эпизод, но и сам парламент был не менее, если не более чудовищен.

Но дальше Ельцин все больше становился для меня чужим. Правда, я снова болел за него на выборах 1996 года, понимая, что приход коммунистов - это страшный реванш тоталитаризма. Недвусмысленные угрозы расправы касались и меня самого.

Мне рассказывал в подробностях мой друг Борис Немцов, как «дедушка Ельцин» хотел было сделать его своим преемником, - и тогда путь России стал бы совсем иным. Она могла бы со временем даже внушить доверие своим разуверившимся в ее добродетелях соседям.

Но Ельцина резко потянуло в другую сторону. В рамках квадрата политических сил - демократы-коммунисты-бандиты-силовики - он все больше погружался в управленческий маразм, в котором маячили фигуры его охранника Коржакова и Семьи с большой буквы.

Он стал грузно опираться на силовиков, терять демократические позиции, международное признание. Мы помним, как менялось лицо Ельцина. Из красавца-мужчины, любимца женщин, он превращался в какое-то краснолицее чудовище. Ельцин стал больше всего думать о том, что его и его Семью могут предать суду. Он не нашел ничего лучшего, как отдаться бывшему подполковнику КГБ, суть которого совершенно не просёк.

Конечно, в исторической перспективе Россия будет благодарна Ельцину за героическое поведение во время путча ГКЧП, за Конституцию 1993-го, за свободу слова и поездок за границу, за взаимопонимание с Европой, за дружбу с Польшей, за общий веселый смех на фотографиях с Клинтоном.

Но белая сторона соседствует с черными чертами его правления и характера. Спор между этими половинами составляет сущность самого Ельцина и его наследия.