Шрайбман: «Чувствовалось, что разговор президента тяготит. Оживлялся он всего пару раз»

Разбираемся, о чем говорил Лукашенко.

Лукашенко вчера не сказал почти ничего нового. Добрые процентов 30 его речи дословно повторяли ответы на эти же вопросы с прошлых общений с народом или его отобранными представителями. Вообще, чувствовалось, что разговоры о политике и экономике президента немного тяготят. Опять Россия, опять мова, опять Романчук с его «оголтелой шоковой терапией». Оживлялся президент всего несколько раз — например, когда его спрашивали про хоккей.

Всю политику в заявлениях Лукашенко можно разделить на три части: новая Конституция, старая идеология и как будем жить с Россией.

В мыслях о времени после себя

Ответ про подготовку новой Конституции — единственный сюрприз за вчера. Это вполне мог быть экспромт — Лукашенко переспрашивал у своих подчиненных, подготовлено ли что-то по теме, а то он не следил. Не задай вопрос глава офиса «Радио Свобода», мы бы об этих планах и не узнали. Но вышло как вышло — после 10 месяцев молчания на эту тему президент вернулся к теме правок в Конституцию.

Ее обсуждали в связи с вопросом, кому и как Лукашенко планирует передать власть после своего ухода. Президент пообещал не сидеть на своем посту до смерти и не сажать после себя на трон сыновей. Это подразумевало, что он сам подготовит страну к переменам.

Сроки транзита, конечно, не оговаривались. Не думаю, что Лукашенко ставит себе дедлайны. Но траектория начинает просматриваться. Президент уже несколько лет обдумывает и вчера повторил поручение Конституционному суду — предложить ему версию нового Основного закона страны, где будут перераспределены полномочия между ветвями власти и, возможно, изменена избирательная система.

Впервые Лукашенко оговорил сроки изменений — после президентских выборов, но в течение пяти лет. То есть — между 2020 и 2023 годами. Это не значит, что оно обязательно так и будет. Придет в страну новый кризис — и проекты новых конституций снова лягут в стол до лучших времен.

Не означает это и что Лукашенко начнет паковать чемоданы, как только введет в действие новую Конституцию. Она для него скорее — часть политического наследства для потомков. Документ, по которому он однажды передаст власть выбранному им же человеку, органу или партии.

В любом случае, если президент и вправду настроен создать новую Конституцию в следующие пять лет, за этим важно следить. Этот документ очертит контуры того, как в Беларуси сменится власть. По крайней мере, если это пройдет по ее плану.

Консервация идеологии

Ошиблись те, кто надеялся, что после относительно либерального подхода ко Дню Воли в прошлом году власть продолжит белорусизацию. Отгуляли столетие с размахом — теперь обратно на Бангалор, в парк для выгула собак, нечего на святой стадион «Динамо» покушаться, по сути сказал Лукашенко.

Он мягко и не очень осаживал всех, кто намекал, что властям стоит развивать белорусскую идентичность, переводить законы на белорусский язык и расширять образование на нем же.

Игры в белорусизацию президенту мало интересны, эта тема ему не «болит». Щемить низовые национальные инициативы власть, как делала когда-то, не начнет, но и сама активно включаться в этот процесс не будет.

Лукашенко может использовать эту тему лишь, чтобы демонстрировать России, что в Беларуси возрос запрос на национальную повестку и поэтому продвижение идей «русского мира» наткнется на сопротивление части народа. А власть, соответственно, должна это учитывать и поэтому не надо ее пинать за белорусскоязычные вывески на вокзале. Собственно, ровно это президент и сделал, когда обратил внимание российского журналиста на вопросы экс-депутата Трусова о белорусском языке: мол, посмотри, какие у нас темы людей волнуют.

В то же время, Лукашенко отфутболил пас пророссийского политолога, который предложил ему проводить «Бессмертный полк». У нас своя акция «Беларусь помнит», она была давно, а российскую пусть россияне проводят, ответил президент.

Оба идеологических вагона — национально-белорусский и пророссийский — чужды Лукашенко, он не хочет в них садиться. Ничего сущностного, кроме этих двух проектов, ни он, ни его идеологическая вертикаль придумать не смогли, в чем президент несколько раз вчера и признался.

В идеологах Лукашенко был открыто разочарован, никакие предложения по активизации этой вертикали или проекты национальной идеи из зала его не вдохновили. Вообще, идеология как институт сегодняшнего режима консервируется и атрофируется, и, похоже, продолжит это делать, пока кто-то однажды не отправит последних бойцов этого фронта на биржу труда.

Перечисление обид без планов на будущее

Если судить о «Большом разговоре» лишь по заголовкам в российских СМИ, то покажется, что Лукашенко семь часов давал отлуп России, а в перерыве согласился на единую валюту. На самом деле, он лишь повторил все белорусские претензии и свои прежние позиции.

Президент попенял России на наезды со стороны ее «СМИ нетрадиционной ориентации», отказ вещать белорусский телеканал у себя, отказ бесплатно перевооружать белорусскую армию, высокие ставки по кредитам, барьеры для белорусских продуктов питания и грузоперевозчиков, неожиданный и поэтому подозрительный интерес к Союзному государству. Многое из этого, ровно теми же словами, Лукашенко уже говорил за последние полгода.

Повторил он и новую белорусскую позицию примирения с тем, что компенсации от российского налогового маневра не будет: не хотите, оставим вам эти деньги. Снова сказал, что будем искать другую нефть.

По градусу эмоций было слышно, что Лукашенко очень задевают упреки в нахлебничестве и принудительной дерусификации в Беларуси. Судя по цитированию деталей о спонсируемых из России региональных «матерных сайтах» в белорусских городах, спецслужбы отслеживают пророссийскую информационную активность на местах и кладут на стол президенту докладные.

В Сочи две недели назад Лукашенко сказал, что решать, как глубоко объединяться России и Беларуси, будут народы двух стран. А вчера он закончил эту мысль, сказав, что 98% белорусов вступать в состав России уже не хотят — мол, момент упущен, выросло новое поколение, надо было Москве раньше шевелиться. Собственно, этим президент еще раз поставил точку в подозрениях о его готовности сдать страну «за бочку нефти».

Неожиданно резко Лукашенко прошелся по ЕАЭС. Когда ему задали еще один вопрос-пас о том, как засияет этот союз при белорусском председательстве в следующем году, президент хмуро отрезал: у меня надежд на ЕАЭС не осталось, его политизируют, там куча разногласий и «национального эгоизма». Это была, пожалуй, самая пессимистичная часть всего выступления.

Довольно четко и прагматично прозвучал ответ по Крыму. Официально признавать его российским не хотим, потому что поругаемся с Украиной и не сможем быть переговорной площадкой. 11 лет назад и Абхазию не признали, потому что Запад пригрозил отключить от международной банковской системы, а Москва не захотела компенсировать потери.

Лукашенко уже даже не видит смысла скрывать, что он расчетливо относится к союзничеству с Россией. Ну, а чего скрывать, если Москва сама каждый день новый счет выставляет?

При этом конфликтные моменты, как и всегда, были щедро сдобрены рассказами о том, как нам с Россией суждено быть вместе, как нас на Западе никто не ждет и не любит, что все плохое в отношениях — не от Путина, а от плохих бояр и каких-то лоббистов-олигархов вокруг него. Попытки журналистов навести резкость на угрозы, идущие из России, Лукашенко отбивал своим любимым рассказом о том, как в Польше до сих пор на каких-то картах Беларусь пополам поделена.

Во всем этом не было видения будущего: каких отношений с Россией мы хотим, как мы будем решать сегодняшние споры, на какую степень интеграции мы готовы, если вообще готовы?

В какую сторону не глянь, новый разговорный марафон президента усиливает впечатление от его выступлений за последние годы. Выносливость и бодрость Лукашенко хоть на первом, хоть на восьмом часу мероприятия не могут скрыть того идейного застоя, который все более заметен, о чем бы президент не говорил.