Саша Филипенко: «То, что происходит сейчас, стало возможным ровно потому, что людям не рассказывают их историю»

Писатель Саша Филипенко, который на днях презентовал свою новую книгу «Кремулятор», рассказал о том, какие параллели с современной Беларусью (и не только) могут провести читатели, и почему за 100 лет многое в государственном устройстве не изменилось.

Герой «Кремулятора» Петр Нестеренко — бывший дворянин, позже ставший агентом НКВД и первым директором Московского крематория, а еще позже сам попавший в жернова репрессий. Прочувствуют ли эту историю нынешние силовики и «государевы люди» на службе у режима?

— Так как роман построен на документах допросов, которые идут в 1941 году, то он, безусловно, не актуален. Но, к сожалению, актуально многое из того, что происходило 60 и 80 лет назад. Там есть моменты вербовки, и я перекидываю мостик к тому, что ничего не изменится и через 100 лет, и эти документы будут засекречены — и так оно и есть. А засекречены документы потому, что методы вербовки до сих пор не изменились, и параллелей, безусловно, очень много, — рассказал писатель в эфире Е*рорадио.

— Мне хотелось показать через судьбу первого директора Московского крематория, как человека может метать и бросать в разные стороны в течение жизни, и как решения, которые кажутся правильными, оказываются неправильными, и наоборот. Очень много параллелей я не закладывал, но они появились в связи с тем, что началась война.

…Я читаю материалы судебных заседаний, которые происходят сейчас в Беларуси, и вопросы, которые задает следователь в 1941 году. Это какая-то эстафетная палочка кретинизма и всего прочего, которая передается от одного следователя другому — как тогда задавали совершенно бессмысленные вопросы и обвиняли людей в измене Родины, так и сейчас происходит.

Ничего не меняется долгие годы, и в Беларуси наследство НКВД — это государственная политика. Мы видим, как после протестов 2020 года в отношении силовиков было заведено ровно ноль дел.

По мнению писателя, литература не сможет перевоспитать силовиков и дать осознание, что палачи рано или поздно сами становятся жертвами:

— Вряд ли они это понимают — им кажется, что всегда у них сила и они будут решать, от кого избавляться, и это какая-то вечная история, никто не избавится от них.

В России, которая проводит «денацификацию», на самом деле надо заниматься декоммунизацией. Там сейчас принят закон о том, что нельзя сравнивать Советский Союз с нацистской Германией — это ровно то, что я делаю постоянно в своих книгах, потому что параллелей огромное количество.

Вот мы говорим об ужасах газовых камер — а при этом печи в Московском крематории в 1926-м году, и это очень символично, строила немецкая компания «Топф и сыновья», которая потом строила печи в Аушвице, а душегубку придумали в СССР раньше, чем придумали немцы, в очередной раз опередив их…

Но говорить об этом нельзя, потому что — это любимый конек пропагандистов — якобы обесцениваешь подвиг ветеранов во Второй мировой войне. Хотя вещи, о которых идет речь, происходили задолго до Второй мировой.

Иди вот пример, с которого я начинаю книгу: в Советском Союзе по подозрению в работе на польскую разведку было расстреляно 111 тысяч человек. Хотя весь штат польской разведки по всему миру составлял не больше 200 агентов, и из них половина работала на полставки. Мне кажется, после одного этого примера весь проект Советского Союза должен быть немедленно закрыт, а в ответ начинаются речи про «были перегибы на местах», про масштабные проекты, заводы, образование, развороты русла рек… Но все это можно было сделать без того, чтобы расстреливать 111 тысяч человек.

И безусловно, однажды должно случиться то, что случилось в Германии — хотя это очень длинный процесс. Еще в первые пять лет после войны, когда американские социологи слушали, о чем говорят немцы на местах, не было ежеминутного осознания того, что сделали что-то не так — считали, мол, если бы выиграли войну, то все было бы хорошо. О покаянии заговорили только в 70-е.

В этом смысле, мне кажется, перед нами колоссальная работа. Потому что то, что происходит сейчас, стало возможным ровно потому, что людям не рассказывают их историю. А многие не хотят знать, что происходило, и вырывают какие-то вещи, которые позволяют им существовать спокойно, не делают больно и неудобно в их жизни.