Почему не стоит спрашивать «Как дела?»

Колумнист GQ Валерий Печейкин внезапно для себя обнаружил третий проклятый русский вопрос.

Друг-журналист, снимая репортаж о президентских выборах, подошел к известной телеведущей и спросил: «А за кого вы проголосовали?»

На что услышал в ответ: «Это вопрос неприличный. Спросите лучше, с кем я сплю». Но есть еще один, на мой взгляд, более неприличный вопрос...

Представьте, вы встречаете на улице знакомого, он жмет вам руку и мимоходом спрашивает: «Что есть истина?» или «Бытие субъективно или объективно?»

Вы, скорее всего, решите, что ваш знакомый пьян. Ну или сошел с ума на фоне общественных и политических событий.

Так вот, есть вопрос, который я считаю третьим «проклятым» после «Что делать?» и «Кто виноват?». Это вопрос «Как дела?».

Про него есть прекрасный афоризм. Кто такой плохой человек? Тот, который на вопрос «Как дела?» начинает рассказывать... как дела.

С одной стороны, он, конечно, ритуальный и так заморачиваться по его поводу, наверное, не стоит. С другой стороны, начинаешь думать: а как они, дела мои?

Для этого нужно произвести умственный эксперимент: вспомнить о всевозможных делах, сложить их в миксер собственной головы и устроить фьюжен.

Смешать, но не взбалтывать. Так дела превращаются в абстрактную категорию вроде биржевого индекса, а общение спрессовано в бульонный кубик.

«Рад познакомиться», «С днем рождения», «С Новым годом», «С днем рождения», «С Новым годом»... «Примите мои искренние соболезнования».

  Серьезные и нахмуренные ответы выглядят жалкими и побитыми по сравнению с панибратством вопроса. Тогда на помощь приходит принцип «каков вопрос — таков ответ».

Когда Сальвадора Дали спрашивали: «Что нового?» — он отвечал: «Веласкес!» Ну, мол, художник Веласкес — это всегда ново, прекрасно и пр.

Но это Дали, буржуазный интеллектуал, а воронежская Светка сказала бы: «Пока не родила». Так Светлана и испанский сюрреалист открывают для нас важный философский принцип: отвечая на серьезные вопросы, иногда лучше дурачиться.

Я сам отвечал на него то «сорок пять», то «шестьдесят», вплоть до «семидесяти одного».

В зависимости от курса доллара. Но вскоре любая шутка начинает расходиться Эболой и возвращаться, как передаренный канделябр из чеховского рассказа.

Приходится заряжать револьвер какой-нибудь другой шуткой-минуткой и класть под подушку.

Есть такие анекдоты, которые начи­наются словами: «У меня есть для вас две новости — хорошая и плохая». Как правило, собеседник в анекдоте узнает, что сразу обе новости плохие, но плохая выглядит приемлемо на фоне худшей.

Ну например, плохая новость, что мы живем плохо, а хорошая: другие живут еще хуже. Принцип двух новостей лежит в фундаменте, простите за тавтологию, выпусков новостей. Особенно официальных.

В духе: да, граждане, подгнило что-то в нашем королевстве, но вы только посмотрите, что творится в братском халифате. Поэтому в ближайшие пару лет мы будет слышать о том, что дела у нас хорошо, потому что могут быть хуже.

Как в разговоре двух одесситов: «Сема, помниш­ь, я вчера сказал, что мои дела дерьмо? Так вот это было повидло!»

Здесь, конечно, многое зависит от того, кто сообщает нам о состоянии дел. Если депутат бубнит из шубохранилища, что надо меньше жрать, а больше времени играть с семьей в нарды и крутить хулахуп, тогда мы сразу понимаем, что кругом обман и враки.

Чем больше айнанэ-светит-солнышко на федеральном канале, тем острее чувство мировой скорби.

Но если о хороших делах скажет мудрый блогер, рукопожатный старик, тогда все банальности для школьных прописей становятся вдруг правильными: Россия — наше отечество, не хлеб единый жрет человек, хулахуп — вспомоществование здоровью.

Главное — это, как известно, здоровье. Но и на сей счет есть разные мнения. В рассказе «Русская душа» Пантелеймона Романова профессор московского университета поехал погостить к брату в деревню. И началось!

Началось, собственно, еще в дороге, когда все стало удивлять профессора. То поезд встанет, то мужик телегу остановит и головой вертит. Чего ждут? Непонятно!

А уж у брата в деревне такая обломовщина, что диво дивное. И главное, как они, деревенские, относятся к своему здоровью: «Зубы у них портились и выпадали в сорок лет.

Они их не лечили, видя в этом что-то легкомысленное», «Ей уж четвертый десяток, матушке, а она все зубки свои чистит». С точки зрения авторского протагониста, это несчастные люди.

Болеют и не лечатся. Но с точки зрения деревенских, несчастный человек — это профессор. Он по утрам обтирается холодной водой и делает гимнастику. Тю! «И зачем вы себя так мучаете? Смотреть на вас жалко», — говорят ему. И каждый считает, что другой несчастен, что дела у него плохи.

Не случайно у рассказа Романова такое программное название — «Русская душа». Мол, загадка и всякое евразийство. Тут можно философствовать, что у всякого русского найдешь под православием язычество, а под язычеством — стихийный буддизм. Действительно, противиться выпадению зубов — как про­тивиться выпадению осадков. Дурац­кое богоборчество.

«А в сто лет у тебя тоже все зубы будут целы? Ага! То-то, брат. Два века не проживешь. От смерти, батюшка, не отрекайся». Состояние дел предустановлено в момент рождения. Поэтому все, что с этим состоянием борется, выглядит порочным.

Ладно уж, приучили нас к вилке, но все прочие технологические выверты — это лишнее. Отпадение от благодати. Европа.
В интернете о писателях шутят: есть такая профессия — родину огорчать. Писатель традиционно сообщает читателю, как у него дела. Поэтому еще один пример из литературы.

У Тургенева, автора «Муму», есть замечательное стихотворение в прозе, названное «Щи».

У бабы умер ее единственный сын. Помещица села, в котором жила эта баба, пошла навестить ее в день похорон. И вот она приходит и видит, что та «не спеша, ровным движением правой руки (левая висела плетью) черпала пустые щи со дна закоптелого горшка и глотала ложку за ложкой».

Барыня, которую привело в избу искреннее сочувствие, столь же искренне возмутилась: «Как у тебя не пропал аппетит? Как можешь ты есть эти щи!»

А баба отвечает: «Вася мой помер. <...> Значит, и мой пришел конец: с живой с меня сняли голову. А щам не пропадать же: ведь они посоленные». В последнем абзаце Тургенев объясняет читателю, что помещице не понять бабу по одной причине: «Ей-то соль доставалась дешево».

По сути, Иван Сергеевич пересказал поговорку «у кого-то суп жидкий, у кого-то жемчуг мелкий». Поэтому, когда гла­ва московского департамента торговли и услуг заявляет, что «перебоев с солью в Москве не будет», общественность отвечает ему своим бе-бе-бе.

Мол, перебои с солью — это уже каменный век и кровопускание. Куда еще хуже?!

Мои коллеги-драматурги иногда играют в игру, которая так и называется — «Сделай хуже».

Один человек начинает рассказывать историю, а второй в любой момент может сказать: «Сделай хуже!» Например, мужчина встает утром, идет в ванную чистить зубы. Чистит, чистит, а зуб один выпадает.

Тут приходит эсэмэс от любовницы: «Я беременна...» Потом еще: «И у меня люэс ((». Мужчина охает, поскальзывается и падает, бьется головой о раковину. Вдруг взрывается труба с горячей водой. Телефон тонет в кипятке, мужик с разбитой головой вползает в комнату, а там по телевизору дядя говорит, что наше отечество может превратить Америку в радиоактивный пепел.

И вот лежит мужик на полу с разбитой башкой и думает, может ли быть хуже... Дядя в телевизоре говорит, что да, может.

Но есть надежда, честно. Как-то в раз­говоре с Павлом Лунгиным я разумничался и припомнил, что Будда сказал сво­им веселым ученикам: «Что за смех, что за радость, когда мир постоянно го­рит?» Павел Семенович ответил на это с не ме­ньшим буддизмом: «Если бы мир горел не все время, а только до обеда или пос­ле, тогда стоило бы волноваться. А так...»

Поэтому у меня для вас новости. Первая: в мире непорядок. Вторая: так было всегда.
Желаю здоровья.