Михаил Веллер: «История Беларуси была страшно искажена»

Окончив в 66-м могилевскую школу, сын военного Михаил Веллер уехал поступать на филфак Ленинградского института. Спустя более чем 40 лет он вернулся в Беларусь в статусе самого издаваемого из некоммерческих русских писателей. На встрече с читателями Веллер рассказал, чем Минск лучше Москвы, кого считает великим «политико-интригано» и почему усомнился в необходимости получения российского гражданства.

Первые сутки из запланированного трехдневного визита в Минск для Михаила Веллера прошли тяжело. Приехав утром на поезде, через несколько часов автор нескольких бестселлеров попал под обстрел вопросами от журналистов. На автограф-сессию, что проходила в рамках XVII Минской международной книжной выставки-ярмарки, знаменитый писатель прибыл в не лучшем расположении духа.

– На кой х… мне это? – возмутился Веллер, увидев перед собой на столике тарелки с бутербродом и конфетами.

Назавтра, 11 февраля, явление Веллера белорусскому народу было совершенно другим. Днем он впервые побывал на полиграфкомбинате имени Коласа, где печатается значительная часть его тиражей, и выступил перед студентами Института журналистики БГУ. Вечером на встречу с читателями в книжном магазине «Светоч» писатель прибыл в приподнятом настроении. На вопросы публики, среди которой были и студенты и пенсионеры, отвечал учтиво и искренне, в который раз поразив ее своим остроумием и широтой взглядов.

Для удобства вопросы читателей и ответы писателя мы подаем не в хронологическом порядке.

– Я хотел приехать в Беларусь всегда, но не получалось почти никогда. Я оканчивал школу в Могилеве. В Беларуси много такого, что притягивает навсегда и насовсем. Но поскольку ты сначала учишься в Ленинграде, потом живешь в Эстонии, переезжаешь в Москву (поскольку издательский центр там), то вечно было некогда. Полгода назад я решил: или приеду сейчас или никогда – жизнь короче, чем нам кажется в юном возрасте.

– Я вас очень долго мечтала встретить. Я жила в доме, где жили ваши родители… , – с волнением в голосе начала неизвестная женщина.

– Это, в каком доме?

– В 25-м по проспекту мира.

– С ума сойти!

– Прошло очень много лет, но наша семья несет память о вашем отце, матери. Вы даже помогали нашей семье, потому что мы были немножко другого уровня. Я сохранила образ вашего отца, как доброго, очень эмоционального и приятного человека. Когда я прочитала «Приключения майора Звягина», то мучилась вопросом: несет ли образ основного героя основные черты характера вашего отца?

– А вы в какой квартире жили?

– В 19-й, в первом подъезде.

– А мы жили в 88-й!

– Да! И ваша семья нам помогала – мой брат даже вещи ваши донашивал! Ваш отец был военным врачом-глазником. До сих пор моя мама, когда заказывает очки говорит: кроме Веллера мне никто никогда хорошие очки уже не сделает… Так вот – откуда у вас образ майора Звягина?

– Присказки (из книги – С.) типа – «если ты не трогал вещь два года, она тебе не нужна, смело можно выкидывать» – это, безусловно, отцовское. Но, в общем, образ майора Звягина условный и чисто собирательный.

– Как вы относились к белорусской литературе, когда учились в школе?

– Сколько мне помнится, официальная белорусская литература советского периода, и 60-х годов в частности, была чудовищно плоха. Чудовищно. В школе вне зависимости от национальности – русский или белорус – относились к ней, как бы это сказать помягче… При этом книги на белорусском языке лежали в магазинах свободно, а хорошие книги на русском (хоть русских писателей, хоть переводные) были дефицитом.

И поскольку чем дальше от столицы, тем ревностней чиновники, то белорусский чиновник был в чем-то еще круче российского. Вроде такой же самый, только чуть более упертый. (Хотя Машерову в Беларуси в свое время симпатизировали – он был молодой, подтянутый, ходил без шляпы, говорил без бумажки, но судя по всему ему устроили автокатастрофу – этого точно уже никто не узнает.) Разумеется, я не сравниваю их с таджикскими чиновниками (смех в зале – С.).

Официальное искусство было совершенно ужасным. Романы и пьесы (советской белорусской литературы – С.) были очень плохи. Российские были плохи в той же самой мере – но к ним серьезно никто не относился.

В России было больше неофициальной литературы – Евтушенко и Вознесенский, Аксенов, Казаков, которые шли вне советской секретарской табели рангов. А в Беларуси только с 62 года был Василь Быков, к которому с уважением относились везде, которого читали и уважали все. Он был единственный белорусский писатель, которого критиковали на всех съездах Союза писателей СССР – вот все хорошие, только Быков плохой. Еще мог быть плохой Евтушенко, Виктор Некрасов.

Для справедливости отмечу, что в советской историографии история Беларуси была страшно искажена. Весь период с 1240-х годов и до 1680-х, когда в состав России был взят Смоленск, затем Орша, затем Полоцк, практически исключался. Когда Беларусь была центром великого славянского государства русских княжеств, когда белорусы назывались литвинами, когда Беларусь была от Полоцка до Киева и от Бреста до Смоленска, а Московия была маленьким княжеством и входила в Орду, получая лицензию на княжение, – этот период исключался.

В советской историографии Беларусь возникала где-то с середины XIX века, с чистого листа. Поэтому белорусская культура набрать полную силу не могла.

– А Короткевича вы читали?

– К моему глубокому сожалению, Короткевича из школы я не помню. Простите великодушно. А с тех пор, как я покинул Беларусь, в магазинах, где я бываю, белорусские книги никогда не стоят на глазах.

– Что вы думаете о Таможенном союзе Беларуси, России и Казахстана?

– Я пока не совсем понимаю, кто и как от него выиграл. Поскольку эти ребята уже давно не говорят правду, и разными формулировками прикрывают свои совершенно конкретные корыстные интересы, то сейчас я не могу ответить на вопрос, что хорошего из Таможенного союза.

– Вы обладаете высокой работоспособностью. Сколько вам нужно часов для сна?

– Да какая работоспособность?! Самые работоспособные из тех, кого я знаю – Владимир Соловьев и Дмитрий Быков. Каждый из них много работает, но поскольку Соловьев умнее, то он с меньшими усилиями зарабатывает гораздо больше денег и вращается на более высоком уровне. У него было два телешоу, и он все-таки стал первой телезвездой России. По сравнению со всем остальным, его программы были праздником.

Но Быков работает примерно человек за шесть, действует беспрерывно. Он что-то пишет, тут же выпьет, тут же схватится за первую попавшуюся фигню и улетит куда-то, причем в самолете он будет печатать статью, а в номере гостиницы вместо пьянки будет писать роман.

– Кто ваши друзья?

– У меня есть несколько компаний, поскольку часто люди, которые что-то из себя представляют, с трудом переваривают друг друга. Одна компания – Соловьев, Макаревич, Градский. Другая – Делягин и еще пару ребят. А третья – Павел Лунгин и еще пару оттуда же.

– Вы много пишете о любви, а как у вас с этим обстоит в жизни?

– Это частная территория. В наше время все идет на продажу, и есть люди, у которых снесло крышу – типа хорошего мужика Никиты Джигурды. Вдруг начинают снимать сначала роды своего ребенка, затем зачатие следующего ребенка – видимо, ему следует немного полечиться у психоневропатолога.

– Есть пословица, что мужчине должно трижды повезти в жизни: от кого родиться, у кого учиться и на ком жениться. А у кого учились вы? Откуда эта глубина в ваших произведениях?

– Когда-то драматург Михаил Рощин на подобный вопрос ответил: у любого писателя два учителя – жизнь и библиотека. Я услышал это по телевизору и подумал: как хорошо сказал!

– Кто вам ближе: Солженицын или Варлам Шаламов?

– Вне всякого сомнения, Варлам Шаламов. Если мы возьмем душевные качества, если мы возьмем литературный уровень изображения, то Варлам Шаламов сильнее – без вариантов.

Солженицын – великий построитель своего имиджа, великий политикано-интригано. Но при этом он совершил великую вещь: в чисто публицистически-политическом направлении сделал «Архипелаг ГУЛАГ». Его ведь ценность не беллетристическая, а фактологическая.

Солженицын вернул журналистское расследование и публицистику в лоно большой литературы. За это он Нобеля и получил.

– У вас есть эссе под названием «Ледокол Суворов». Часто ли о нем заговаривают на подобных встречах с читателями?

– Чрезвычайно редко. Но зато часто спрашивают, как я отношусь к Виктору Суворову.

– По вашему мнению, страна его версию уже приняла или еще не готова?

– Знаете, когда в стране 140 млн человек…

– …Я говорю об умных, о читающих книжки.

– А, об умных… тираж книг Виктора Суворова исчисляется миллионами. Я думаю, что из тех, кто их прочитал, не менее трети полагает, что, в общем, Суворов в целом прав.

Нужно признать, что Суворов столкнул скалу. К нему можно относиться как угодно, но после него истории начала II Мировой войны в прежнем виде не существует. Он первый сказал, что король голый. Хотя так думают не все историки. Но если профессиональные советские историки всю жизнь кормились тем, что говорили иначе, то сейчас они, конечно, не могут плюнуть на собственную биографию.

– Прошло несколько лет после издания вашей книги «Великий последний шанс». На ваш взгляд, есть ли шанс у России сейчас?

– Я думаю, что пять лет назад у нее был один шанс из ста, а сейчас один из тысячи. Как сформулировал мой знакомый, точка перегиба пройдена.

Пять лет назад нельзя было представить, что по телевизору будет нечего смотреть. Что будут дубасить по головам старушек на «Марше несогласных» или затаскивать в автобус 82-летнюю Людмилу Алексееву.

– Вы по-прежнему живете в Эстонии?

– Нет, с 2004 года я обосновался в Москве.

– У вас сейчас российское гражданство?

– У меня вид на жительство, и то получал его по огромному блату, на высшем уровне, потратил на это полгода. А когда по головам настучат на «Марше несогласных», начинаешь думать – а оно тебе нужно это русское гражданство?!

Я говорил с одним из высших лиц управления федеральной миграционной службы России о возможности получения российского паспорта. Он мне с добрыми глазами сказал: а зачем вам русское гражданство? Вы получите вид на жительство – живите себе спокойно: права те же самые.

– Я так понимаю, в России люди более раскованные. Какие у вас ощущения от белорусской публики?

– Ощущение от Минска (в отличие от Москвы) таково: легче, свободнее, добрее, не агрессивно. Ты себя здесь внутреннее спокойнее ощущаешь.