«Каждый хочет вернуться к ситуации на момент наивысшего влияния: Россия – к 1945 году, Запад – к 1991-му»

Фото Reuters

– В отношениях РФ и Запада популярность обрело новое средство передвижения – машина времени, – пишет Лукьянов. – Стороны скользят туда-обратно по хронологической шкале, стараясь определить, когда что-то пошло не так. И выискивая параллели – на что из прошлого похоже нынешнее, чтобы применить те рецепты.

С вехами вроде понятно – последняя по времени отстоит от нас на три десятилетия, когда холодная война закончилась исчезновением одной из её сторон. Но противостояние вернулось. По-своему более злостное, потому что несёт печать взаимной обиды из-за несбывшихся ожиданий. Вернуться к их истокам и попробовать заново? Но истоки-то не там.

Парадокс событий 1989–1991 гг.: это и триумф мирового устройства второй половины ХХ века, и его отрицание. Триумф – потому что прекращение конфронтации вроде бы позволяло институтам международного управления оптимально функционировать и не допускать кризисов.

Отрицание – потому что в условиях господства одной силы те институты работать перестали. Ведь создавались они для поддержания баланса, что моментально превратилось в управление конфронтацией.

Коренное разночтение: на чем стоит международный порядок. На наследии Второй мировой войны, которая заложила фундамент, уверена Москва. На итоге войны холодной, которая показала, кто исторически прав, а кто нет, полагает Запад.

Иллюстрация конфликта мировоззрений – как трактовать Хельсинкский заключительный акт. Идеальное воплощение раздела Европы на две сферы влияния? Или утверждение обязательных к исполнению наднациональных правил поведения? Легко доказать обе версии. На самом деле одного нет без другого.

Естественно, каждый хочет вернуться к ситуации на момент своего наивысшего влияния: Россия – к 1945 году, Запад – к 1991-му.

Для этого России надо аннулировать исход холодной, а Западу скорректировать результат Второй мировой. Но обе стороны отдают себе отчёт, что невозможно ни то, ни другое. Ни вторая Ялта – по многим причинам, в том числе потому, что была бы не всеобщей, а региональной, глобальная повестка очень изменилась.

Ни ещё один Париж («Хартия для новой Европы»), потому что универсалистские устремления того периода трещат по швам даже внутри ЕС. В общем, вернуться к самому прекрасному мгновению и остановить его не сможет никто.

Исторических аналогий приводят много. От преддверия Первой мировой до кризисов холодной войны – корейского, берлинских, карибского… Последнее сравнение особенно в ходу на фоне российского требования гарантий: мол, переломить нежелание договариваться о военно-политических линиях можно только через по-настоящему опасную коллизию.

В аналогии играть бессмысленно. Всякая попытка наложить прежнюю схему на сегодняшние обстоятельства сбивает с толку. По структуре мир совсем не похож ни на XIX век с «концертом» нескольких примерно равновеликих и его постепенной эрозией, ни на первую холодную войну с опасным, но понятным поиском равновесия двух.

Ни тем более на утверждение универсальных правил после холодной войны – они рассыпаются. Многообразие разнокалиберных, но значимых игроков, беспрецедентная публичность плюс намного более размытое (пользуясь модным термином – инклюзивное), чем раньше, понятие силы, стержневого в международных отношениях, создаёт особую ситуацию. К ней почти неприменим прежний опыт.

Социальным инженерам человеческих душ далось ползадачи – машину времени построили, но возит она только в прошлое. В будущее никто не заглядывает. Но оно и само придет.