«Глубинный народ не боится лишений после санкций, он их с гибельным восторгом предвкушает»

— А ведь и правда, тот самый глубинный народ не боится лишений после санкций, он их даже с каким-то иррациональным, гибельным восторгом предвкушает. Он так и не смог себя осознать свободным и заслуживающим достойной жизни.

Бремя ответственности за эту свободу легло неподъемным грузом на сгорбленную советскую спину, и так захотелось вернуться туда, где тебе ничего не надо решать, где под имитацией кипучей деятельности полноценной жизни скрывается такая близкая сердцу среда апатичного и бесправного выживания.

Где уравниловка во всём дарит незабываемое чувство национального анабиоза.

Где тебе говорят, что думать, что смотреть, что читать, куда ездить, а куда не ездить.

За тебя уже все решено, остаётся лишь неприглядно существовать, — чем не рай для инфантильного общества?

И пусть, если нет средств личной гигиены, так нет у всех. А если удалось урвать, то чувствуешь себя победителем. Урвать то, что в цивилизованном мире доступно каждому по умолчанию.

Хочется произнести сакраментальное — не жили хорошо и начинать нечего. Так ведь жили. Больше 20 лет жили.

Только свободу поняли превратно, видимо, в силу своих моральных возможностей — как безудержное потребление товаров и услуг. Ни воли как движущей силы самостоятельной личности, ни гражданского самосознания, ни стремления к равноправию, ни самоуважения, ни ответственности за себя и окружающих — ничего не прижилось. Отторжение этих вещей на физиологическом уровне.

Увы, птица, рождённая в клетке, воспринимает полёт, как болезнь. И сегодня, покорно залетая в эту клетку, именуемую тюрьмой народов, они чувствуют мазохистское ликование. И больше ничего.