Два века победы над Наполеоном — пиар-юбилей или повод подумать?

Три тысячи переодетых в исторические мундиры «солдат», табуны лошадей, полсотни орудий и ограниченный (главным образом, погодой и пропускной мощностью дорог) контингент за сто тысяч зрителей — впечатляющая реконструкция Бородинской битвы в минувшие выходные стала гвоздем юбилейных торжеств.

Уместилась она всего в полтора часа — в первые юбилеи, как свидетельствовал в своих нашумевших записках о России в 1836 году известный маркиз де Кюстин, "воевали" неделями (причем случалось, что "французы" отступали по приказу русского императора). Впрочем, и того, что нам показали 2 сентября, вполне достаточно, чтобы стало ясно, какое событие в России XXI века считают определяющим в первой из наших великих Отечественных.

Есть, правда, нюансы. Поскольку сокрушившая Наполеона Россия за истекшие два столетия распалась на ряд государств, отношение к историческому багажу в них теперь определяют самостоятельно. В Литве, к примеру, 23 июня отмечали переход через Неман — так сказать, приход Наполеона в Россию.

А вот в Беларуси, наоборот, 29 ноября на реке Березине, через которую ценой колоссальных жертв прорвались несколько десятков тысяч солдат прежде Великой армии, отметят его уход. Смысловую же точку же в этой череде реконструкций поставят два десятка донских казаков в мундирах времен атамана Платова: нынешней осенью они доскачут до замка Фонтенбло под Парижем, где Наполеон отрекся в 1814-м. Надо признать, кавалерия несколько торопит время: юбилей этого исторического события — еще через пару лет.

Как бы то ни было, мы опять потихоньку воюем, правда, на этот раз мирно — без фанатизма и всяких там дубин народной войны (их, кстати, и не особо пиарят — не комильфо). Само собой, у каждой из сторон свои виды на публичные реконструкции прошлого и уроки, которые можно из них извлечь. Благо впереди еще года три, вплоть до годовщины Ватерлоо, за которые к череде реставраций подключатся прочие победители Наполеона, от австрийцев до англичан: еще навоюемся.

Стратегия на стратегию

А вот на историческом фронте положение драматичнее. Не сказать, конечно, чтобы у французов были хоть какие-то шансы отыграться за своего императора, но маневры там увлекательнее. Главным образом, благодаря обилию новых документов, в частности наполеоновских писем, захваченных в свое время казаками, которые проливают свет на перипетии "русской кампании" и вызывают споры историков.

Прежде всего не так-то просто понять, что понесло Наполеона в Россию. Вот лишь некоторые недоумения по этому поводу в перечислении французского историка Тьерри Ленца, президента Фонда Наполеона, который том за томом издает переписку императора (всего найдена 41 тысяча писем). Значит, так: на 12-м году своего правления император, наконец, перестал быть "выскочкой". По крайней мере, он основал династию, породнился с большим королевским домом — Габсбургами, родил от Марии-Луизы наследника и даже стал называть "несчастным дядюшкой" гильотинированного во время Французской революции Людовика XVI (тот был женат на "австриячке" Марии-Антуанетте, тоже гильотинированной). Иными словами, "умиротворил" революцию, от которой страна за два десятка лет слишком устала.

Далее. Расширив Францию до небывалых пределов, Бонапарт добился мира в Европе и потихоньку принялся формировать прообраз ЕС — конфедерации государств (Рейнскую, Швейцарскую, думал о Панславянской). Вводились общие законы на базе его знаменитого Гражданского кодекса, единые меры весов, системы управления, даже дороги и те унифицировались.

Наконец, он никогда еще не был так близок к тому, чтобы "дожать" Англию при помощи экономической блокады: в Соединенном Королевстве вздорожал хлеб, начались выступления луддитов.

Проблемы обозначились с перифериями, Испанией на западе и Россией на востоке, которым до его нововведений было как до Луны. Они не вписывались в продвинутый европейский проект, а без них не работала континентальная блокада Англии. Ждать император не умел: в Испании он сменил короля и нарвался на бунт. Любопытно: как потом и в России, его главными врагами стали темные крестьяне, которым он нес просвещение. Им было плевать на Гражданский кодекс, потому что они видели в Бонапарте захватчика и антихриста. Гойя, впрочем, рисовал людоеда.

Был ли шанс избежать столкновения с восточной империей, в отношениях с которой за полтора десятка лет у революционной Франции были шараханья от войны к миру взахлеб с перспективой (так и не реализованной) породниться императорскими домами? Судя по всему, шанс все-таки был. Император Наполеон, например, считал, что за русскими заговорщиками, задушившими его союзника императора Павла, стояла Англия, и был глубоко впечатлен, услышав от сына убитого, императора Александра, в Тильзите (1807): "Сир, я ненавижу англичан в той же степени, что и вы, и готов помочь вам во всем против них".

Наполеон ответил, что, мол, после такого вступления за мир беспокоиться нечего, но в дальнейшем опять пережал. Признав под давлением европейское статус-кво на 1807 год, Александр обнаружил под боком французский форпост — Великое герцогство Варшавское. Оно отсекало его от Европы и малых германских княжеств, покровительство которым для российских императоров было еще и семейным делом.

Вскоре выяснилось, что и обязательства по блокаде Англии, которая для России полтора века служила воротами в мировую экономику, неподъемные. Рубль падал, сбывать хлеб и лес стало некому, выплавленное на уральских заводах железо складывали штабелями — у французов был хилый флот, и они предпочитали торговать поближе, зато вот сами принялись завозить в Россию товар подороже — как сейчас сказали бы, категории премиум (духи с ювелиркой).

Пару лет императоры лукавили, потихоньку готовясь к войне, но вот ошибки противника лучше смогли просчитать в Санкт-Петербурге.

В общем, накануне кампании диспозиция выглядела так. Фактически Наполеон дважды разбил русскую армию — под Аустерлицем вместе с австрийцами (1805) и под Эйлау (1807), поэтому новый план генерала Барклая-де-Толли прогулок по Европам больше не предполагал.

Ставка делалась на родные просторы: заманить врага вглубь неведомой для него страны, избегая генеральных сражений. (План был не только русским: в сущности, он — квинтэссенция военной мысли всех побитых Наполеоном за 10 лет генералов, побитых именно потому, что им приходилось принимать бой там, где и когда хотел Бонапарт.) Эту установку и выполнила — разумеется, не без осечек и при яростной и неджентльменской помощи населения — русская армия в кампанию 1812 года.

Возможно, Бородино, как считают французы, она и проиграла, отдав поле битвы врагу и потеряв при оборонительном бое больше, чем Великая армия при наступательном. Другое дело, что к Бородино Великая армия подошла уже невеликой: по дороге растаяли сотни тысяч, и это был приговор. А все потому, что на стол императору Наполеону лег другой план.

«Войско Наполеонско»

Его автор — польский генерал Михал Сокольницкий — фигура, нечасто упоминаемая в историографии. А зря — она того стоит. В молодости участник польского восстания 1794 года, за подавление которого Суворов получил фельдмаршальский жезл, он провел несколько лет в плену, правда, не в Сибири, а в Санкт-Петербурге.

Затем эмигрировал во Францию, воевал в составе Польского легиона на стороне французов в Италии. Позже был переброшен на остров Сан-Доминго (Гаити), как тогда говорили, в Вест-Индию, где в качестве начальника штаба польского отряда в 5 тысяч штыков воевал против восставших рабов бывшей французской колонии (его соратником был, кстати, местный уроженец генерал Дюма-дед).

Ту войну император, тогда еще первый консул, не выиграл: его армию добила желтая лихорадка. Но несколько сот поляков вернулись в Европу — они потом дойдут до Москвы.

Генерал Сокольницкий и подал Наполеону зимой 1812 года памятную записку — по сути, политический проект, который содержал план вторжения в Россию. Почему она произвела такое сильное впечатление на императора, который обычно требовал, чтобы ему докладывали только факты без политических выводов, сказать трудно, но, наверное, совпало: Наполеон такой записки хотел.

В ней было все: и про то, что крепостные поднимутся против царя, и про то, что казаки восстанут,— в общем, квинтэссенция оскорбленного польского чувства и представление о России как о стране, которую поляки знают, как нужно устроить. Правда, генерал не рекомендовал идти дальше Киева, объясняя это, в частности, тем, что нет точных карт, советовал расчленить Западную Россию и объяснял экономические выгоды восстановления Польши, но это были детали. Император увлекся.

Перед самой войной польский генерал получил чин и жалованье французского генерала, титул графа Варшавского и важный пост — начальника Специального бюро при Главном штабе, по сути, военной разведки. Он начал засылать агентов и готовить карты, которых не было.

Разведчики-профессионалы пришли в ужас от всего этого. Некий капитан Легран из Топографического бюро (специальной службы военной картографии) предупреждал: если император углубится в Россию, его ждет Полтава и судьба шведского короля Карла XII. Но это не совпадало: Бонапарт собрал гигантскую — под 700 тысяч армию ("армию 20 наций") и организовал европейскую интервенцию в страну, которой не знал ни он сам, ни его разведка.

(Подробнее об этом плане, сохранившемся в военных архивах Франции, будет рассказано 8 сентября в фильме журналиста Алексея Денисова "Война 1812 года. Первая информационная" на канале "Россия 1").

Как стало ясно к Бородину, разведка была так себе, да и карты тоже: французы не могли ни прочесть, ни выговорить большую часть населенных пунктов, через которые проходили. Наполеон фактически отстранил Сокольницкого от разведки, сам генерал компенсировал просчеты отчаянной храбростью: на Бородинском поле водил в атаку дивизию, получил штыковое ранение. А после войны, уже в 1814-м, во главе делегации командиров Польского корпуса явился к царю в Париже. Александр провел работу над ошибками и воссоздал королевство Польское, но в составе своей империи. Весь польский корпус — 35 тысяч солдат — он принял на русскую службы. Сокольницкий же получил генерал-лейтенанта: предполагалось, что он возглавит штаб армии королевства Польского, но в 1816-м "легионер" скончался от последствий желтой лихорадки, которую подхватил на Гаити.

Как бы то ни было, его записка изменила историю. Из пришедших в Россию почти 700 тысяч обратно через Неман перешло с Мюратом около 30 тысяч. А Наполеон еще раньше умчался в Париж: прошел слух о заговоре.

Наполеон: смешать, но не взбалтывать!

Наполеон принялся искушать воображение своих русских победителей сразу же после боя: мы, как выяснилось, выиграли у Франции войну, но не мир. Представление о том, что так жить нельзя, декабристы привезли с собой из Парижа, хотя началось-то все еще на пути к нему: Александр I тоже ведь растерял половину армии — и не только в боях с Наполеоном.

Из 120 тысяч перешедших с ним границу Франции русских солдат до Парижа, по данным отечественных исследователей, дошло около 63 тысяч. Угадайте, куда они делись? Новобранцы Наполеона (обложенная армиями союзников Франция уже сама относилась к императору как к людоеду) просто были не в силах стольких побить. Похоже, воздух свободы и тогда играл злые шутки.

Дальнейшая наша история нам известна: кто кого разбудил, кто в какой колокол ударил... Еще не стихли фанфары, а Пушкин пророчески заметил в "Онегине": "Мы все глядим в Наполеоны" — весь XIX век эти наши кандидаты в диктаторы примеривались к тому, как управлять миллионами "двуногих тварей", а уж к XX веку мы научились плодить таких бонапартов, что французам не снилось. Впрочем, снилось: у них тоже были еще и петэны, и кавеньяки, и даже Наполеон III, к которому Виктор Гюго изящно приклеил этикетку "маленький". Кстати, французская историческая наука много думала о генезисе такого типа политика (один из самых известных наполеоноведов Жан Тюляр определил его как "спасителя нации") и в итоге поставила любопытный диагноз: "спасители" приходят закреплять права на собственность, которую новые элиты расхватали по ходу революций.

То есть "спасителей" придумывает новая буржуазия перед лицом внутренних и внешних угроз, а потом, когда они уже "не спасают", сдает: наступает катастрофа, за которую обычно "спаситель" и отвечает. "Он исчезает в ореоле апокалипсиса,— пишет историк Жан Тюляр.— А затем приходит другой, и все начинается сызнова..." Стоит напомнить, что по числу революций и "спасителей" от них вряд ли кто может понять нас лучше французов.

Впрочем, это все импортный, иностранный вывод к нынешнему нашему громкому юбилею. А что касается нас, то, похоже, наша главная проблема с этим завоевателем та же: мы продолжаем с ним воевать — и если верить выбору Бородино в качестве главной исторической вехи, не можем остановиться.

Полтора десятка европейских стран поступили иначе — они переставали воевать, когда император входил в их столицы, и получали свод гражданских законов, благодаря которому впоследствии не было нужды делать свои революции и унимать своих "спасителей". А вот в России не вышло: Наполеон вроде тоже шел, чтобы отменить крепостное право и поднять крестьян за себя, но так и не понял: как это сделать?

По сути, крепостничество, которое французы называли попросту "рабством", по их представлениям, не было даже законодательно закреплено. Так как же его отменять? А как ввести Гражданский кодекс в стране, где все, от мира до войны, зависит от самодержцев? Поломав с месяц голову над всем этим в охваченной пожаром Москве, император засобирался обратно. Военные эксперты утверждают, что "отступательную кампанию" он провел куда лучше, чем "наступательную".

Уже невеликая армия сражалась за выживание: солдаты расстреливали пленных и выбрасывали из ранцев все лишнее, в том числе и заветный маршальский жезл — в этих снегах, где крестьяне, случалось, сажали своих пленных на кол, было не до амбиций. Поляки тоже сражались за жизнь и больше не фантазировали: многие из них выбрались, потому что лучше знали дорогу.

А все наши ошибки, за которые мы героически сражались с наполеоновским воинством, остались с нами, чтобы мы донесли их до Парижа. И в этом была, безусловно, наша полная историческая правота.