Чувство справедливости

Когда братья Михалковы попросили у государства миллиард на создание сети русских фастфудов «Едим дома», новость эта вызвала волну комментариев.

Цунами комментариев, я бы сказал. Колумнисты, блогеры — все на свете всеми на свете способами, от язвительных статей до скабрезных шуток и фотожаб, демонстрировали, что совсем уж это ни в какие ворота не лезет. Посреди кризиса, когда предприятия по всей стране закрываются и отправляют персонал в неоплачиваемые отпуска, просить у государства миллиард на создание сети ресторанов, да еще и у государства же просить для этих ресторанов гарантированных посетителей, сирот из детских домов. И главное, кто просит! Опять Михалковы! Та самая семья, которая при царях получала от государства вотчины, при советах сочинила два государственных гимна, при Путине — еще один гимн, от Черномырдина получила денег на «Сибирского цирюльника», от Лужкова — недвижимость в Москве и так далее и так далее… Доколе!

Естественное наше чувство справедливости было оскорблено.

Это чувство справедливости вообще очень важно для нас. Я бы сказал, является чуть ли не основной чертою национального характера. Политик Владимир Путин, эксплуатируя чувство справедливости, отличающее нас, фактически переделил в стране всю собственность, отнял НТВ у олигарха Гусинского, выдавил из страны олигарха Березовского и посадил олигарха Ходорковского — при всенародной поддержке, поскольку чувство справедливости подсказывало нам у богатых все отнять.

Политик Алексей Навальный тоже построил светлый свой образ, эксплуатируя свойственное нашему народу чувство справедливости. Несправедливо же, что у одних есть квартиры в Майами, а у других нету. Несправедливо одним гражданам иметь шубохранилища, а другим не иметь. Волны возмущения — все, какие были, — основывались у нас именно на том чувстве, что распределение государственных благ несправедливо.

И ведь не возразишь ничего — действительно несправедливо.

Тем не менее чувство справедливости кажется мне крайне вредным чувством. Потому что на самом деле оно не что иное, как зависть. Жгучее чувство несправедливости, которое мы испытываем, глядя на то, как государственные блага распределяются между членами неизвестно как отобранной элиты, свидетельствует о том, что нам вообще интересно думать про распределение государственных средств. Это детское чувство. Чувство, предполагающее государственный патернализм. Чувство, основанное на глубочайшей нашей уверенности в том, что государство должно распределять между своими гражданами материальные блага, только не так, как теперь, а некоторым другим, справедливым способом.

Мне трудно это понять. Единственное желание, которое я испытываю по отношению к государству, — это чтобы оно отстало от меня. Единственная национальная идея, представляющаяся мне конструктивной, формулируется одним словом — отвяжитесь.

Я примерно понимаю, что испокон веку некоторая группа людей, приближенных к власти, всегда исхитряется выхлопатывать себе вотчины, финансирование, бонусы, привилегии. И справедливым мне это не кажется. Но сама борьба за справедливость представляется мне крайне изматывающим и крайне бесперспективным делом.

Возможно, это даже генетическая моя особенность, поскольку предки мои не принадлежали ни к знатным родам, хлопотавшим при дворах государей, ни к подневольным сословиям, ожидавшим милостей от барина. Предки мои — белоглазая чухонь, и нормальным образом жизни мне кажется такое положение вещей, когда делаешь что-нибудь, и вокруг на десятки верст нету ни одного человека, чтобы указывал тебе. В этом смысле меня трудно заинтересовать доходами Михалкова или Якунина, если только никто не мешает мне делать дело, которое я сам себе придумал.

Хуторское мышление. Про справедливость мне не интересно. Не надо мне никакой справедливости. Достаточно свободы.