Бывший старший следователь СК: «Вернулся в кабинет, пистолет с кобурой не снял аккуратно, как обычно, а раздраженно кинул в сейф и стал писать рапорт. Молчать я не мог»

Андрей Остапович, который сейчас работает на складе гуманитарной помощи для украинцев в организации «Caritas Polska», делится наблюдениями:

— Сюда к нам приходят женщины, дети, пенсионеры. Я со многими разговариваю, их истории ужасные. Пожалуй, встречал уже людей со всех уголков Украины. Вот, недавно общался с врачом, который спасал людей в Мариуполе, а потом не выдержал, не смог больше видеть раненых и убитых детей. Переехал сюда и теперь здесь оказывает помощь.

После событий 2020 года о нашем собеседнике написала почти вся мировая пресса. Экс-следователь не смог молчать во время протестов в Беларуси и прямо в рапорте об увольнении изложил шокирующие факты, свидетелем которых стал сам. Потом была невероятная история побега, которая, наверняка, в будущем станет сценарием какого-нибудь фильма.

Многим Андрей Остапович знаком по участию в объединении сотрудников силовых ведомств, которые ушли с должностей после августовских событий.

Однако сейчас он признается, что больше не связан ни с какими структурами, начал жизнь заново и, наконец, потихоньку обрел душевный покой и нашел время для любимого занятия. 

Андрей рассказал «Салідарнасці» некоторые подробности драматических событий своей жизни и о том, чем занимается сейчас. 

«В звании капитана юстиции со стажем десять лет в 2020 году получал 1200 рублей»

— Каждые полгода вводились какие-то изменения, новые требования, и ты снова думал, как под это подстроиться, — вспоминает собеседник о своих рабочих буднях в следственном комитете Беларуси. — Интересно, что до сих пор в этом ведомстве так и не внедрили почти никаких новых технологий для ускорения и улучшения процесса, все делается по старинке, медленно и муторно. Так и собирают следователи для передачи в суд толстенные тома, состоящие из тысяч бумажек, многие из которых вообще не нужны.

Нагрузка огромная. У тебя будет убийство, изнасилование, пару краж и для комплекта могут дать еще алиментщиков. У меня по этому поводу даже был конфликт с руководством, поскольку мне было абсолютно не интересно допрашивать несознательных мужчин.

К слову, в Беларуси таких огромное количество. Однако реальных инструментов воздействия на них все равно нет, так как многие работают либо в России, либо нелегально. Честно говоря, никогда не понимал, почему дела о неуплате алиментов должен расследовать следователь, который ловит убийц и педофилов.

В Европе, допустим, криминальные следователи такие дела не ведут. Они решаются в судебном порядке.

В итоге мне удалось добиться того, чтобы специализироваться именно на преступлениях против личности: убийствах, изнасилованиях, тяжких телесных повреждениях.

Еще в первый год работы я поймал педофила и понял, что расследовать такие дела мне интересно. 

— Замечали ли вы серьезные нарушения в системе до 2020 года?

— В оформлении документов могли быть какие-то ошибки. Но что касается нарушения представителями силовых структур уголовного законодательства, честно говоря, ничего подобного не видел.

Я работал в СК Партизанского района Минска, самом малочисленном, у нас было всего более 20 следователей. В 2018 году, помню, сам выехал на угрозу убийства. Там пьяный мужчина с ножом кидался на соседей. Потом он набросился на нас с опером, а мужик здоровый, мы вдвоем пытались его остановить и во время потасовки он мне повредил руку и порвал форму.

Я не стал писать на него заявление, просто сменился после суток, съездил в больницу и все.

— А теперь людей судят только за то, что они дотронулись до рукава человека в форме или многозначительно на него посмотрели. У силовика тут же случается сильная, если не физическая, то моральная травма. 

— Раньше я понимал, далеко не факт, что его привлекут за это к ответственности, однако все равно придется ездить давать показания, ходить в суд, тратить кучу времени. Всем этим мало кто хотел заниматься.

Сейчас, очевидно, законодательство применяется односторонне, между обычными преступлениями и политическими делами огромная разница. У тех, кого судят за гражданскую позицию, прав нет вообще. 

Последними занимается определенный круг следователей. В 2020 году все «политические» дела передавали в Управление СК по городу Минску. Туда из всех отделов собрали сотрудников, которые согласились заниматься этими делами, и сформировали из них специальную группу.

— В 2020 году, кроме вас, из вашего отдела кто-то еще уволился?

— Еще один наш следователь Никита Стороженко ушел, но не успел скрыться, с ним очень жестоко обошлись и осудили на огромный срок. Сейчас знаю, что состав отдела сменился больше, чем наполовину, теперь там совершенно новые сотрудники.

Но точных причин увольнения старых назвать не могу, поскольку сам ушел практически в первые дни после событий и с тех пор не общался ни с кем из бывших коллег.

Вообще, текучка в СК и раньше была страшная. Я подсчитал, что за пять лет моей работы только в нашем отделе сменилось 60 человек. И здесь надо учитывать специфику работы.

Я пришел молодым сотрудником в 2015 году, снимал квартиру за 250 долларов, а моя зарплата была 300 долларов. При этом я был в звании лейтенанта, потом старшего лейтенанта.

Когда стал старшим следователем, зарплату подняли. И в звании капитана со стажем 10 лет и с субсидиями на аренду жилья, как иногородний, в 2020 году я получал 1200 рублей.

Вот и представьте себе мужчину со съемным жильем, который на работу уезжает в 5 утра, а возвращается не раньше 9 вечера. Плюс четыре раза в неделю — суточные дежурства.

Помню, как увидел в метро, а это был единственный транспорт, который я, как старший следователь, мог себе позволить, объявление о вакансии уборщицы с зарплатой 1500 рублей.

Много говорили о каких-то баснословных премиях якобы выплачиваемых после событий 2020 года, но я сам не слышал ни одного подтверждения этому.

Зато хорошо помню, что раньше нам ничего не доплачивали ни за внеурочные часы работы, ни за дежурства, которые выпадали на выходные.

«Сотрудник МЧС и участковый предложили записать в объяснении, якобы они научили меня спасать утопающих»

— А как вы вообще стали следователем?

— Так получилось, что в 14 лет я спас тонущего мальчика. Это было у бабушки в деревне в Щучинском районе, где я проводил каждое лето. Наш дом стоял крайним у озера, и я прямо со двора увидел, как по берегу бегают дети и кричат: «Тонет-тонет!». Я перепрыгнул через забор, побежал, вытащил мальчика, откачал его. Он был в сознании, но нахлебался воды.  

Уже когда вернулся домой в Щучин, к нам пришли сотрудник МЧС и участковый, им нужно было взять объяснения о том, как все произошло.

Они спросили, откуда я знаю весь алгоритм действий, потому что, как выяснилось, делал все правильно, подплыл со спины, схватил парня за шею, выплывал на спине, потом положил его на колено, чтобы откачать, и т.д.

А я любил смотреть канал Discovery, и там был целый выпуск, посвященный спасению утопающих. Но МЧСник с участковым предложили мне записать в объяснении другой вариант, якобы это они приходили в школу и проводили такой инструктаж.

Потом обо мне написали в газетах, на линейке в школе вручили медаль и даже дали денежную премию, а начальник МЧС пригласил к ним на работу. Туда я и собирался, открыл справочник перед поступлением, а там рядом со спасателями перечислялись другие профессии силовых ведомств. 

Мне понравилось название «судебно-прокурорско-следственно-экспертная деятельность». Показалось, что человек, который станет таким специалистом, будет очень многогранным. 

«Приехал командир отряда ОМОН, сказал, что «он от Кубракова», и стал просить за своих подчиненных»

— В какой момент вас затронули события 2020 года, сразу после выборов или раньше?

— Не раньше. Так получилось, что до самых выборов я не интересовался политикой, даже не потому, что не хотел, а просто не было времени.

В тот период я хотел построить квартиру, которую ждал 10 лет, только получил звание капитана. Работы от этого не уменьшилось, а только прибавилось. В марте меня отправили в командировку в то самое Управление СК по городу Минску, где я усиленно занимался особо тяжкими преступлениями, тогда у меня было два убийства и сложное дело педофила, на которого работали сразу четыре адвоката, оказывая серьезное сопротивление.

Три месяца я там практически жил. Не поверите, но почти до августа не знал, кто такой Бабарико! Командировка закончилась прямо накануне выборов, я бегло прочитал информацию про кандидатов, и в тот момент отдал предпочтение Цепкало.  

В воскресенье 9 августа я был в усилении. Это группы, которые дежурят на случай, если что-то произойдет. Мы находились в здании, покидать которое было запрещено, интернета не было, поэтому в воскресенье я еще ничего не знал.

А в понедельник кто-то принес на флешке программу VPN, мы установили ее через компьютер на телефоны и стали ловить тот самый канал, который впоследствии признали «экстремистским».

На следующий день вечером я уже был в городе на митингах. Я сам работаю по телесным повреждениям и, увидев, как силовики орудуют палками, прекрасно представлял, какие могут наступить последствия для людей.

— Как реагировали на происходящее остальные сотрудники?

— Шокированы были многие, но они не столько сочувствовали демонстрантам, сколько делали ставки на то, устоит или нет Лукашенко. Оптимисты питали надежду, а скептики говорили, что он столько лет держался и сейчас удержится.

Я больше не мог работать: какие уголовные дела, когда тут такое творится! В течение дня в кабинете не вылазил из интернета, а вечером шел на протест.

Вместе со всеми бегал от омоновцев, уклонялся от гранат, которыми нас закидывали на Каменной горке и на Пушкинской. На моих глазах осколком гранаты задело приятеля.  

Я не исключал, что меня вычислят и уволят, морально был к этому готов.

— А как же квартира?

— Тогда я был уже второй на очереди, дом должны были начать строить в сентябре. И в самые первые дни я, наверное, как и многие, еще думал, что сам не буду увольняться, а попробую помочь наказать виновных. 

Но в субботу 15 августа заступил на суточное дежурство и столкнулся там с такими вещами, после которых вернулся в кабинет, пистолет с кобурой не снял аккуратно, как обычно, а раздраженно скинул с себя, закрыл в сейфе и стал писать рапорт. Он получился огромным, всю ночь писал, но молчать я не мог.

В эти сутки я выезжал на происшествия, как руководитель оперативно-следственной группы. И вот нас вызвали в 10 больницу к подростку, которого доставили полностью избитым, со множественными переломами и нервным срывом.

Я не смог с ним пообщаться, потому что он был в очень тяжелом состоянии и почти не мог говорить, врачи смогли разобрать только два слова, которые он повторял: «дубинка» и «ОМОН». Оказалось, что ему засовывали дубинку в рот и заставляли петь гимн.

Потом меня вызвали на милицейскую штрафстоянку. Там стояла дорогая разбитая белая ауди. Родители хозяина рассказали, что их сына накануне вытащили из машины силовики, избили так, что весь капот был в крови и вмятинах, и задержали.

Они приехали забрать машину, увидели, что она повреждена гораздо больше, чем изначально, например, в каждом колесе было по четыре пореза, разбитые стекла, и вызвали милицию прямо на штрафстоянку.

Я стал проводить процессуальные действия, хотел изъять видео, на котором было видно, как ночью некие люди били машину и пробивали колеса. 

Но когда закончил осмотр, приехал человек в гражданской форме, который назвался командиром отряда ОМОН. Сказал, что «он от Кубракова» (тот тогда еще был начальником ГУВД Мингорисполкома), и стал просить за своих подчиненных.

Хотел, чтобы я, как старший группы, разрешил ему договориться с родителями не писать заявление. Я не мог запретить ему общаться с заявителями, слышал, как он обещал им починить все за свой счет. Заявление они не написали, но я им сказал: если передумают, все зафиксировано, можно написать в любое время.

Однако даже без заявления потерпевших я мог зарегистрировать свой рапорт, и сделал это. Потом увидел, как какие-то люди пытались проникнуть в здание с видеокамерой, и понял, что они хотят получить доступ к видео.

Позвонил своему начальнику, рассказал про этот произвол и спросил, что делать, чтобы не допустить уничтожения видео. Тот уклонился от ответа, мол, делай, что хочешь. 

Это стало последней каплей. Я понял, что не смогу остаться на этой работе так, чтобы самому не участвовать в преступлениях против людей. Своей совестью я поступиться не мог. 

На следующий день 16 августа нас заставляли идти на провластный митинг. В чате следователей предупредили, что всем нужно быть обязательно, а тем, кто не пойдет, угрожали не продлить контракт.

Я сообщил руководству, что собираюсь на митинг, только на тот, который начнется на час позже. Прибежал начальник, убедился, что не шучу, что настроен серьезно, и сказал, ладно, ты будешь после суток, это уважительная причина, можешь не идти. В те первые дни они еще осторожничали.

Утром я оставил рапорт, забрал свои вещи и пошел на митинг со всеми людьми. А на следующий день в понедельник был уже в России.

«За неделю скитаний похудел на 10 кг и еще неделю после не мог нормально есть»

В Пскове белорусу необходимо было оформить документы в консульстве Латвии для получения визы на выезд в Европу.

— Еще когда был в Москве, мне позвонили и предупредили, что в СК из-за моего громкого увольнения был серьезный скандал и что мое местонахождение известно. Поэтому я срочно поехал в консульство в Псков.

Там обнаружил за собой слежку и провел инструктаж со знакомыми, которые приехали вместе со мной. Договорились на случай моего задержания оповестить СМИ. Условились, если смогу позвонить, понимать все, что скажу, наоборот. То есть если говорю, что со мной все нормально, не волнуйтесь, не поднимайте шум, значит, все плохо, срочно ищите адвоката и сообщайте везде. Оставил им деньги.

И в тот же вечер 23 августа меня прямо в гостинице задержало ФСБ. Сутки держали, выяснилось, что дело на меня по заказу белорусских коллег завели еще 20 августа, меня прослушивали и действительно установили слежку.

Позвонить разрешили, друзья все поняли правильно, стали искать адвоката, через него удалось выйти даже на оппозиционного псковского депутата от партии «Яблоко» Льва Шлосберга. Тот пытался за меня вступиться, общался с судьей.

— Думаете, его покровительство повлияло на ход дальнейших событий?

— Не знаю. Но вдруг меня предупредили, якобы собираются выпустить, потому что оснований удерживать дальше так и не нашли. Однако на выходе меня схватили люди в масках, надели наручники, лыжную маску, обтянутую черной тканью, к наручникам пристегнули гирю и повезли.

Через щель одним глазом я смотрел на часы, которые у меня не сняли, ехали мы четыре часа, ехали очень быстро. Честно говоря, мысли были всякие в тот момент, но думал, что смысла так далеко везти, чтобы убить или, там, утопить в реке, нет.

Прикинул, что по времени, мы проехали расстояние примерно как до Санкт-Петербурга или до границы с Беларусью. Второе для меня было куда страшнее. Однако по мере того, как стали слышны звуки проезжающих мимо фур, понял, что везут все-таки к границе.

Там, как выяснилось, на границе с Витебской областью, меня освободили, отдали рюкзак, в котором осталась только половина из вещей, которые там были, сказали, что я депортирован сроком на 5 лет и до 2025 года мне запрещен въезд в РФ, и приказали идти прямо, через нейтральную полосу.

Я иду и вижу приближающийся бус, как потом узнал, это был ГУБОПиК. Решение возникло внезапно — я побежал в лес. Собак у них не было, догнать меня они не смогли. 

— У вас не было плана на этот случай?

— Нет, конечно, я не мог предположить такого развития событий.  Но после того, что произошло, решил, что больше ни за что не хочу попадать к ним в руки.

Получилось так: 24 августа меня высадили, в Польшу я добрался только 3 сентября.

— Все это время скитались?

— Я понимал, что меня будут усиленно искать, поэтому сразу выбросил телефоны. Пришлось вспомнить свой подростковый опыт из кружка туриста, когда мы ходили в походы на две недели.

Пытался определять направление, шел по лесам, полям, в болоте один раз чуть не утонул, очень испугался, когда набрел на дикого кабана.

Это было ночью, иду и вдруг слышу сбоку резкий шум и визг. Повернулся, кабан бежит прямо на меня. У меня в руках был фонарик, и я еще успел заметить, как чудовищно в свете фонаря выглядели его глаза. Возможно, ослепленный этим светом, он пробежал мимо, когда я успел отпрыгнуть.

Еще три раза встречал оленей, но после кабана это были уже мелочи, они сами убегали. 

Есть мне как раз не хотелось, в рюкзаке с собой был пакет с конфетами «Сникерс», однако за все время я съел только одну конфету. Была бутылка из-под минералки, речушек хватало, пил, сколько хотел. 

Ночевал прямо там, где шел, подстелить было нечего, так и спал под елками. В день проходил по несколько десятков километров, однажды установил рекорд, прошел 70 км. Тогда я заблудился, влез в болото, чуть выбрался, долго петлял.

Хотел попасть именно в Польшу, но сразу не получилось, в общем, восемь раз пересекал границы, однажды перелазил через заборы. Я знал, что там, где есть забор и разграничительная линия, рядом могут быть патрули. По песку пробежал быстро, перекинул рюкзак через первый забор, перелез сам.

А через второй из-за сильного волнения рюкзак не докинул, тот запутался в колючей проволоке. Пришлось его там наверху распутывать. Повезло, что патруль все-таки не ехал. Вообще, я старался избегать лесных дорог, потому что по ним ездили машины. 

Но был момент, когда от отчаяния подумал, больше не выдержу, если меня заметят, сдамся, пусть передадут в лагерь для беженцев, куда угодно.

Примерно на пятый-шестой день похолодало, пошли дожди. Сильно разболелась и опухла левая нога, как потом оказалось, открылось внутреннее кровотечение, началось заражение.

На территорию Польши я попал 3 сентября, на попутках добрался до Варшавы. Там блуждал еще сутки, есть по-прежнему не хотелось, воду набирал в туалете на вокзале, там и заночевал. Все мысли были о том, где найти хоть какую-то связь, чтобы сообщить родным, которые с момента задержания не знали, что со мной, живой я или нет.

Но обращаться к кому-либо боялся, язык не знал, объяснить свое появление в таком виде, без официальной отметки о пересечении границы не мог. Опасался, что вызовут полицию. Тогда еще не было потока беженцев из Беларуси, я был одним из первых.

Между тем нога болела все сильнее, в конце я уже почти не мог передвигаться, боль была такая, что из глаз текли слезы. Наличных у меня не было, но была белорусская карта с последней начисленной зарплатой.     

Я понимал, что по ней меня могут отследить, но из-за сильной боли все-таки решился и снял деньги, сразу купил телефон и сим-карту, и первым делом нашел информацию о Центре белорусской солидарности. Они меня и завезли в Центр для подачи на беженство.

А в лагерь для беженцев я попал 5 сентября. За время своих скитаний похудел на 10 кг, еще неделю после не мог нормально есть, ослаб настолько, что в первые сутки сам не мог залезть в ванну.

Кстати, знакомым, которые помогали мне в России, впоследствии тоже пришлось выехать. 

«Процесс начался, и он, как коррозия, неизбежно разрушит этот режим до конца»

— Окружающие удивлялись, услышав вашу историю?

— Да, в те первые дни я давал очень много интервью. Один поляк прочел обо мне в газете и предложил бесплатно жить в его квартире, даже ремонт специально сделал. Потом этот человек помогал и другим белорусам.

Интересно, что после моего ухода из СК мне писали очень много разных людей. Среди них были и мои бывшие потерпевшие, и даже  несколько подозреваемых! Они писали, что помнят и уважают мою принципиальную позицию еще с момента работы со мной.

У меня действительно было несколько спорных дел, когда я видел, что объективно есть вина обеих сторон, никогда не старался обострять конфликт и, если можно было прийти к примирению, закрывал дела.

— Вы смогли поправить здоровье?

— Да, уже все нормально.

— Будучи в Польше, вы помогали спасаться другим белорусам.

— Помогал именно силовикам, которые считали, что им после увольнения угрожает опасность. Таких было несколько десятков. С началом войны пошла очередная волна, люди не знали, вступит ли Беларусь, опасались и не хотели в этом участвовать.

— А чем вы занимаетесь сейчас?

— Живу обычной жизнью, работаю на складе гуманитарной помощи для украинцев. Там, в основном, украинцы.

У людей, которые к нам приходят, в глазах и огромная благодарность и глубокая печаль. Почти все они в один момент потеряли все, что имели. Но среди них есть те, кто просто поражает своей силой духа и позитивом.

— Кто-то из тех, кто вас окружает сейчас, знает вашу историю? 

— Они знают, что я белорус, и относятся ко мне прекрасно. Этого достаточно. О том, как и почему я оказался в Польше, здесь я не рассказывал. 

— Вы планируете снова попасть в Беларусь?

— Когда-то я планировал работать следователем и раскрывать преступления, планировал получить жилье… Но после всего произошедшего понял, что больше никогда в жизни ничего не буду планировать. Мне нравится то, что я делаю сейчас.

— Возможно, вы могли бы найти более оплачиваемую работу?

— Возможно, хотя и здесь у меня, простого рабочего на складе, зарплата больше, чем у старшего следователя в Беларуси.

Пока не хочу ничего менять. У меня, наконец, появилось свободное время. Могу заниматься чем-то для души, например, обучаюсь видеомонтажу и монтирую музыкальные клипы, и мне это нравится. То, что получается, выкладываю на своем канале.

— Вы так кардинально сменили сферу деятельности!

— Да, я сейчас строю жизнь заново, и она больше не связана с силовыми структурами.

— А что, по-вашему, будет с Беларусью?

— Процесс начался, и он, как коррозия, неизбежно разрушит этот режим до конца. Точно так же, как и в Украине, у сил добра нет шансов не одержать победу. Даже в самые сложные жизненные моменты, поверьте, у меня они были, как и у остальных, веру никогда нельзя терять!