Белоруска из Варшавы: «Состав камеры, из которой я вышла — это любовь на всю жизнь»

— Стал ли для меня 2020 год переломным? Наверное, да — в плане политики. Уже предвыборная кампания действительно стала переломной. Я была тогда в Бобруйске, меня не зарегистрировали в качестве наблюдателя — просто сидела за забором школы, потому что внутрь никого не пускали, и видела, что происходит. А возвращаясь в тот же день из Бобруйска в Минск, уже видела гигантскую пробку на въезде в столицу, какие-то страшные камуфляжные машины и вооруженных дядек.

Вечером 9 августа мы были на своем избирательном участке в Минске, и когда вывесили списки — это было просто ужасно, не могли найти слов от возмущения. За Тихановскую, по версии комиссии, проголосовали, кажется, 80 человек, — а нас 200 только под школой стоит, мы специально пересчитались.

Так здорово было слышать из других районов, что где-то посчитали справедливо, и при этом так больно от масштабов вранья. Маленькая надежда тут же навернулись — приезжали бусы, слышались взрывы…

А потом был большой митинг 16 августа, где сторонники перемен в Беларуси подчистую «сделали» провластную акцию масштабом и искренностью мирного протеста.

— Я же еще никого не знала до этого лета, мы только переехали в Минск, — улыбается Татьяна. — Взяла флажочек (даже толком не помню, откуда он взялся, но, по-моему, у каждого белоруса есть такой в «нычке»), и вместе с младшим сыном потопали. Он в свои 4 с хвостиком стойко выдержал весь марш, а я только начала знакомиться с людьми.

«Все смеялись, что Островская посылает Пушкину передачи»

Волонтерство для Татьяны — не какой-то героизм, а вещь абсолютно естественная: «Можно просто день прожить, а можно помочь кому-то, кому хуже». Раньше она участвовала в сборах для онкобольных детей из Боровлян, а когда в 2020-м начались масштабные репрессии, подключилась к сборам посылок политзаключенным от белорусских инициатив, которых позже власти назовут экстремистскими.

Ничего сверхъестественного: фрукты, печенье, носки. Но потом у силовиков в голове не укладывалось, с какой такой радости и неужто бесплатно нянечка из детского сада помогает совершенно незнакомым людям.

— Как выбирали, кому помогать? Да «па ашчушчэниям». У меня были в деле Шпетный, Чуль (активисты анархистского движения — С.), Екельчик (бывшая студентка мехмата БГУ, вышла на свободу в декабре-2022), — они все выбирались по возрасту, потому что это возраст наших детей: наверное, на каком-то материнском инстинкте хочется поддержать. Я сначала пыталась вникнуть в истории каждого политзаключенного, а потом решила: зачем? Это просто люди — и не важно, какие они.

С Екельчик интересно получилось: я сначала писала какие-то открыточки и посылочки передавала — а потом с ней в планке в одной камере стояла. Или история с Алесем Пушкиным — вообще чудо какое-то. Все смеялись, что Островская посылает Пушкину передачи. А позже, уже в марте 2022-го, был момент, что Пушкина перевели на Володарку, посадили в карцер — и тут он слышит мою фамилию, потому что меня таскали на «профбеседы», и колотит в стеклянную дверь: «Татьянка, привет! Я Алесь!».

У меня даже есть его рисунок (к сожалению, как и все мои письма и открытки, он остался в Беларуси, надеюсь, что когда-нибудь их найду): сидя в Жодино, Алесь, который меня ни разу не видел, нарисовал мой портрет. Сделал из меня какую-то блондинку, — смеется Татьяна, — а потом, когда «встретились» живьем, признался: «Ты такая прыгожая, я не так цябе ўяўляў» — и на прошлый День Воли мы сидели в соседних карцерах… Он себе вены там вскрыл в знак протеста.

Сейчас почти все «девчонки» — бывшие сокамерницы (а Татьяна сменила 6 камер) находятся не в Беларуси. И нередко говорят о том, как им повезло встретить друг друга.

— Я сейчас буду ругаться, — предупреждает Татьяна, — но скажу одну важную вещь. Спасибо этому *** ГУБОПиКу и всем этим *** из КГБ, что они нас попересажали. Потому что мы бы, во-первых, не перезнакомились в 2020-м — разве что мельком на маршах, — а во-вторых, так не сплотились бы. Посадить всех «политических» вместе — это была громаднейшая ошибка. Новости между Жодино и Володаркой передаются только в путь, и мы, кого перевозили туда-сюда, знали намного больше про «сидельцев», чем даже люди на воле.

И вторая их большая ошибка — «тасовать» камеры, когда человека с вещами на выход переводят то в одну, то в другую. Так что спасибо огромное за то, что перезнакомили меня со всем T*T.BY — одно дело, читать новости портала с 2000-го, а другое, сидеть с тутбаевцами в 2021-2022-м.

Спасибо им, что перезнакомили с политологами, юристами, экономистами, бухгалтерами — потрясающими людьми, благодаря которым сокамерники получили прекраснейшие образовательные программы.

Если власти думали победить, пересажав полстраны, — так вот, все ваши СК, КГБ и ГУБОПиК работают на объединение «змагаров», как никто другой.

«Любовь на всю жизнь»

Татьяну задерживали дважды после маршей — впрочем, тогда дело обходилось штрафами. А вот летом 2021-го задержали сразу многих волонтеров, организовав ради этого очередную «силовую спецоперацию» — и предъявили обвинения: «участие в заговоре с целью захвата власти» и «обеспечение экстремистской деятельности».

Почти восемь месяцев ее допрашивали, мол, «где деньги, Зин?». Хотя еще во время первого обыска в квартире Татьяна предложила восьмерым силовикам: «если найдете за диваном 900 тысяч, поделим на всех».

В неволе белоруска провела 10 месяцев: Окрестина, СИЗО на Володарского, неоднократно «гостевала» в карцере. Прогулка час в день, душ — 15 минут в неделю, «шмон» ежедневно — как не озлобиться, не оскотиниться в этих условиях?

Это все люди. Если бы вокруг сидели настоящие преступники, наверное, со временем любой скатился бы на их уровень. А когда сидит внизу — Знак, сбоку — Беляцкий, рядом — Левшина и Золотова, — приходится соответствовать.

— Отчасти помогает чувство юмора, переходящее в сарказм — хотя крыша «уезжает», особенно после полугода, очень заметно. Но состав камеры, из которой я вышла — это любовь на всю жизнь. Это больше, чем подруга, чем родственник — иначе мы бы не выдержали столько времени, 24 на 7, бок о бок.

Когда я только попала в СИЗО, первый месяц не могла понять, что за смех стоит в камерах — там ведь не видно ничего, на лето окна снимают, только «реснички»-жалюзи. А это как раз и есть спасение, способ выжить в этом всем: если плачем, то все вместе, если смеемся — то всей камерой.

Мы танцевали там (был телевизор с восемью белорусскими каналами, и приходилось слушать и Азаренка, и Тура, и Скабееву, но и из их речей можно вычленить реальную информацию о происходящем).

До середины 2021 года, вспоминает Татьяна, в СИЗО еще разрешали передавать какие-то косметические и уходовые средства, и девушки-политзаключенные поддерживали не только опрятный, но и привлекательный внешний вид, делали друг другу прически. А охранники не могли понять, зачем им это нужно. «Вы должны здесь страдать» или «Сдохните, только не на моей смене» — реплики сотрудников, которые врезались в память с той поры.

Хотя есть в стенах исправительных учреждений и другие — те, кто относится к узникам нормально, кто может выполнить просьбу, передать письмо от родителей. Об этих людях те, кто вышел на свободу, никогда не рассказывают подробно, но сарафанное радио работает.

«Говорили, что мама в командировке, а поезд сломался»

Старший сын Татьяны Островской на то время служил срочную, а вот младшего, Сашу, взяли под крыло неравнодушные.

— Спасибо людям: им занимались, водили в садик и забирали, на каждые выходные на всякие детские развлекушки тягали. Говорили, что мама в командировке, а поезд сломался — и его детский мозг придумал, что это какая-то очень серьезная поломка, поезд все чинят, а мама позвонить не может, только пишет письма.

И здесь еще раз хочу сказать большое спасибо. Потому что письма заключенным — это очень важно и нужно. Попросила в одном из писем, и это разошлось — стали присылать забавные наклейки для мальчика, и так я в каждом письме отправляла Сашке рисунок и такие наклейки: машинки, самолетики, мотоциклы, собачки-кошечки, единороги. У меня была целая стопка таких штучек — благодаря нашим людям, наверное, 295 писем сыну были не «пустыми», а с такими приветами от мамы.

Впрочем, и после того, как семья воссоединилась, сын переживает, что мама куда-то исчезнет — пришлось в буквальном смысле засыпать рядом, держа за руку. Даже спустя полгода малышу важно, чтобы мама посидела рядом, сто раз на день сказать «Я тебя люблю», словно бы «догоняя» пропущенный год.

К тому же в группе, куда ходит Саша в Польше, есть часть детей — беженцев из Украины: Мариуполь, Запорожье. У них одна общая боль — каждого, как цветок, вырвали с корнями в чужую страну, и они с любовью вспоминают родные места.

— Когда они орут посреди детской группы «Путин — ***!», — на них даже не ругаются, — улыбается Татьяна.

«Уже на той стороне показала в сторону белорусской границы неприличные жесты»

«Заговор» и «обеспечение экстремистской деятельности» из дела Татьяны убрали, переквалифицировали обвинение на ст.342-2 УК — «иное обеспечение действий, грубо нарушающих общественный порядок». Поскольку эта статья значительно «легче», в мае 2022-го белоруску выпустили из СИЗО под поручительство.

— Я не собиралась уезжать, — вспоминает она, — но тут адвокаты (один из них теперь в неволе, другой лишился лицензии и уехал из страны) сказали, что нашли в томах дела новую зацепку — и это уже лет 12 колонии.

Без какой-либо подготовки она переплыла Неман, чтобы попасть в Литву. Со стороны это выглядит как экшн и героизм — а когда касается лично тебя? Татьяна сначала шутит про то, что «Таньки грязи не боятся», а потом резко становится серьезной:

— Я бы не сказала, что был какой-то героизм. Сказать, что я боялась до дрожи в ногах — это ничего на сказать. Это был, наверное, самый страшный момент во всей жизни. Я же прекрасно понимала, что иду одна, и идти надо тихо — а тихо по сухому лесу в августе не получается, и по идее, надо было бы снять спортивный костюм и кроссовки, чтобы легче плылось.

Но у меня даже мозги отключились, хотя Неман жутко широкий, и течение очень быстрое — но услышать сзади «Стой, кто идет!» или «Стой, стрелять буду!» или что там еще говорят, было во много раз страшнее. В итоге телефон и кроссовки утонули, но это не главное.

На середине начало сносить в сторону Беларуси — и тут начинаешь молиться всем Богам и умершим родственникам, чтобы только доплыть. Не удержалась, на адреналине уже на той стороне показала в сторону белорусской границы неприличные жесты.

Литовских пограничников встретила очень быстро — метров, наверное, через 100,  постучалась вежливо в окошко, спросила, который час. Они обыскались плавсредства или спасательные жилеты, не могли поверить, что это я на своих двоих — а потом привезли меня на заставу.

Налили кофе, дали душ-гель и чистое полотенце, приготовили чистую постель. Покормили и еще дико извинялись, что у них «только сухпаек», а в этом пайке — маслины, красная рыба, сыр какой-то классный… Посмеялись, когда я сказала: «Ничего себе, а у нас по БТ говорят, что вы тут за содой в очереди стоите» — и спросили, какой мне сахар, белый или коричневый. Колоссальная разница в отношении.

И такой диссонанс в голове: жуткий триггер, что это люди в форме, «пиксели», их надо бояться — а они смеются, кормят тебя и отправляют выспаться хорошенько, потому что завтра приедут опрашивать.

Вообще, литовцы и поляки — им громаднейшее спасибо, они очень в нашей теме.

«Мы все даже не в эмиграции — в эвакуации»

Уже полгода как Татьяна в Польше, оба сына с ней. Здоровье удалось отчасти «подлатать», здесь помогли пройти курс реабилитации. Хотя «97% мозгов, конечно, живут в Беларуси». А сердце равно болит и за Беларусь, и за Украину.

О начале войны Татьяна узнала, находясь в тюрьме — и для нее, уроженки Харькова, новость о бомбежках родного города стала еще одним сильнейшим ударом. А потому, оказавшись в безопасности, она снова думает не о себе — помогает как белорусским политзаключенным, так и украинцам (в частности, перегоняет «праворульных британцев» для парамедиков ВСУ).

— Марш на 25 марта в Варшаве — это здорово, это проявление солидарности и глоток свободы, но все же не то. Потому что в марше нет людей, которые сидят, нет тех, кто остался в Минске. А там, в Беларуси, нет нас. Словно фальшивые новогодние игрушки: блестят, но радости не приносят. Потому что мы все даже не в эмиграции — в эвакуации.

Пока еще не работаю, заканчиваю лечение — спасибо и тем фундациям, которые очень сильно помогли, и что сама смогла накопить некоторые сбережения на жизнь, «доедаю» их. Получила международную защиту, младший ходит в садик — уже договорились, что возьмут в школу.

Ну, и занимаюсь тем, чем и занималась раньше — это люди. У меня две страны, два флага, две родины, две боли. И сердце надвое.

Что дает силы не останавливаться?

— Понимаете, невозможно остановиться только потому, что ты отсидел. Ведь другие-то остались и сидят прямо сейчас. Многие прошли через Окрестина, мы знаем, что они там делают в любое время года и суток, и что в каждом сезоне есть свои невыносимые условия.

Бывших политзаключенных не бывает. К тому же, кроме тех, кто признан политзаключенным, очень большое количество людей сидит по политическим мотивам, хотя формально осуждены по экономическим статьям или якобы по «хулиганке». И нас не полторы тысячи — по моим «ашчушчэниям», уже около 20 тысяч белорусов сидят «за политику», и нельзя про них забывать, про каждого из них. Это было бы просто нечестно.

Спрашиваем о планах. В идеале, говорит Татьяна, хочется продолжить начатое: объединить все те правозащитные структуры, которые занимаются посылками и передачами, поиском адвокатов для политзаключенных. И — обязательно — держать связь с белорусами не только в Европе, но и в Беларуси.

А чтобы о белорусском вопросе не забывали за пределами страны, она не просто планирует, а привычно-решительно действует — связавшись со своей символической «крестной» из Бундестага, договорилась о том, что приедет и выступит, лично от себя — чтобы сказать спасибо и напомнить о политзаключенных, о тотальном нарушении прав человека в Беларуси.

— Тянет ли назад? Не то слово. Образ «нераспакованных чемоданов» — это мое. То есть, они разобраны, но если что — запакую за три секунды. А может, и так брошу. Хотя, конечно, это будет уже не в юном возрасте, и сложно начинать все сначала.

Неман — это был мой Иордан. И от той обиды и унижения, что вот так пришлось покидать Беларусь — заеду я обратно на 140 джипах и с флагом в руках. И на Стеле еще буду бродить. Да, мы уехали, чтобы не сесть — но это не значит, что мы бросили свою родину. Ведь дом там, где твое сердце. А сердце — в Беларуси.