«БАЖ для меня – это моя семья, мой образ жизни, моя гражданская позиция»

Накануне 15-летнего юбилея «Белорусской ассоциации журналистов» ее бессменный лидер Жанна Литвина напомнила о «золотом периоде» нашей независимой журналистики, проанализировала сегодняшние реалии и сосуществование в них тех, кто пошел на сделку с совестью, и для кого это неприемлемо, а также заглянула в будущее.

"Сегодня у людей нивелировано желание знать правду"

Цыганков: Как вы пришли в журналистику? Журналистика – такая специфическая профессия, где, особенно в последнее время, может работать практически любой, даже без специального образования. У вас это было случайностью или осознанным выбором?

Литвина: Выбор этот был сделан ещё в школе. Тогда мне казалось, что всем должно быть необыкновенно интересно то, как я вижу, воспринимаю мир. Мне было очень важно донести до людей своё мировосприятие. Наверно, это связано с юношеским максимализмом. Ещё в школе началось сотрудничество с радиостанцией "Романтики" на Белорусском Радио – дальше журфак, и всё достаточно обычно. Уже после журфака я попала в "Беларускую маладзёжную".

Цыганков: В "Беларускай маладзёжнай" вы со временем стали главным редактором. Когда в 1994 году тогдашний премьер-министр Вячеслав Кебич решил её закрыть, то это было, пожалуй, первым примером наступления власти на прессу.

Литвина: Пожалуй, действительно, разгон яркого редакционного коллектива, закрытие целой структуры – в новейшей истории суверенной Беларуси это был первый серьёзный шаг власти в борьбе с прессой.

Беспрецедентность этого случая была ещё и в том, что все 18 журналистов, которым после закрытия "Беларускай маладзёжнай" предлагали работу в других редакциях в тогда уже Белтелерадиокомпании, предпочли уйти. Они не пошли на сделку со своей совестью и профессиональными убеждениями, настолько было сильна внутренняя уверенность в том, что мы делали.

И, пожалуй, впервые это вызвало такой громкий резонанс в обществе – за нашу редакцию заступилось большинство известных политиков, рядовые люди сотнями присылали письма.

К сожалению, этого нельзя сказать о сегодняшнем времени. Иногда возникает ощущение, что у людей нивелировано желание знать правду, что общество устраивают стереотипы, которые ему навязываются, а желание получать независимую информацию затухает.

Цыганков: Если вспомнить ещё одну важную строчку вашей биографии, Радио 101, 2, то это была, пожалуй, первая и на сегодня последняя белорусская ФМ станция, где крутили только белорусские и западные песни, где был не тупой трёп, а интересные и познавательные передачи. Почему власти закрыли 101, 2? Была ли тут главной политическая причина, из-за того, что радио давало высказаться оппозиционерам, или национально-культурная – власть просто не могла стерпеть существование белорусскоязычной успешной радиостанции?

Литвина: В июле этого года исполнилось 15 лет со дня выхода в эфир Радио 101,2. Я часто вспоминаю атмосферу самореализации, востребованности журналистского таланта, царившую в коллективе. Аудитория росла необыкновенными темпами, радио, которое просуществовало всего год и два месяца, очень быстро набирало рейтинг.

Наверное, роковым стало выступление в нашем прямом эфире спикера парламента Семёна Шарецкого – летом 1996 года, когда нарастало противостояние парламента и президента. Он минут 30 отвечал на вопросы, и наконец у него спросили: "Почему вы не можете выступить на телевидении, в государственной прессе, неужели у вас нет другой возможности донести свои взгляды?". И Шарецкий честно ответил: "У меня нет другой возможности".

Свободная неподцензурная медиа-структура властям тогда не была нужна. Я думаю, это политическое решение было принято главой государства.

"Некоторые государственные журналисты опустились до сферы обслуживания власти"

Цыганков: Почему в 90-х независимая, авторская, журналистика была намного больше востребована обществом? Сегодня действительно не чувствуется такого интереса к свободной информации. Считаете ли вы 90-е годы "золотым временем" для белорусской журналистики?

Литвина: Да, я называю то время Ренессансом, высшей точкой расцвета независимой журналистики. Желание самореализоваться у журналистов было очень высоко, выходили десятки новых изданий, была создана конкурентная среда. Работать было интересно, и было для кого – это очень стимулировало журналистику, в том числе и аналитическую – ту, что на сегодня почти исчезла из нашего информационного пространства.

Цыганков: Про сегодняшнюю белорусскую журналистику существуют разные мнения. Одни считают, что она смогла выжить в невероятно трудных условиях, и только за это ёй можно ставить памятник, другие заявляют, что белорусская журналистика (по своей или не по своей вине) деградирует последние годы…

Литвина: Сам факт существования сегодня независимой прессы, пусть даже в таком ослабленном состоянии, без права распространяться через государственные предприятия-монополисты, без права печататься в Беларуси – это уже достижение. Мы выживаем в ситуации, когда чиновники по идеологии говорят о том, что журналисты – это первые соратники и сподвижники идеологических работников. И государственные журналисты на это не обижаются.

Некоторые представители нашей профессии утратили чувство собственного достоинства, потеряли ощущение своего предназначения, потеряли стандарты профессии и просто превратились в статистов власти. Они опустились до сферы обслуживания власти. Это очень печально, и из этого состояния придётся выходить.

Осмелюсь предположить, что возвращение в профессию будет очень болезненным. Многие наши коллеги просто предпочтут уйти из журналистики, чем перестраиваться до такой степени. Слишком много лет навязывалось неправильное видение журналистики в нашем обществе.

"Вы никогда не услышите в государственных СМИ критику главы государства"

Цыганков: Но, с другой стороны, сейчас в государственных СМИ происходит что-то вроде "гласности". Свободы слова, конечно, нет, но уже "дозволено" немного больше чем вчера. Им уже разрешено критиковать чиновников и "отдельные недостатки", на ток-шоу "Выбор" на ОНТ уже можно увидеть что-то вроде настоящей дискуссии…

Литвина: Я всё-таки смотрю на эту проблему стратегически. В информационном пространстве отсутствует конкуренция, коллеги из государственных СМИ привыкли рассчитывать на административный ресурс. Очень удобно существовать на дотациях из бюджета, правда, менеджмент в таких условиях теряет ощущение реальности.

Телевидение сегодня – как патриций, которому всё дозволено. Все 4 телеканала имеют льготные условия экономического существования, у них налоговые послабления и так далее.

Что касается ток-шоу "Выбор", про которое вы сказали, то его ведущий мне нравится, он берёт на себя большую ответственность, и потому он интересен. Однако он никогда не даёт собеседникам высказаться до конца, многие вещи проговаривает сам. Ну а чиновников у нас даже в советские времена можно было критиковать. Но вы никогда не услышите в государственных СМИ критику главы государства.

Цыганков: Что должно произойти с белорусской прессой после политических перемен? Как, по-вашему, нужно её реформировать? Должны ли остаться государственные издания, должно ли телевидение стать частным или общественным?

Литвина: Первый шаг – демонополизация и разгосударствление СМИ. У нас даже в Конституции записана совершенно гениальная формулировка, что монополизации СМИ не допускается. Органы государственного управления не должны быть учредителями СМИ – это главное условие свободы прессы. Телевидение должно стать общественным и частным. Пока же сегодня у нас во всех государственных СМИ один контент, одна установка.

Цыганков: Помню, как-то в конце 90-х, в МИДе на одном из приёмов, все обратили внимание на то, что журналисты из государственной прессы и независимой стихийно стали по разные стороны стола, и фактически не общались друг с другом. На сегодня, мы по-прежнему по разные стороны баррикад, эта межа осталась?

Литвина: Вообще это неприемлемо. Когда мы учреждали Белорусскую Ассоциацию журналистов, то заявили, что объединяемся по принципу принадлежности к профессии, а не по каким-то убеждениям. Однако я не помню случая, когда государственная газета хоть раз опубликовала материал про закрытие независимых газет, преследование журналистов. Нет никакой корпоративной солидарности, нет ощущения того, что мы люди одной профессии.

Цыганков: Но могу ли я проявлять корпоративную солидарность, например, с Прокоповым или Евгением Новиковым? Мы с ними вроде как даже представители разных профессий…

Литвина: Я помню, как через несколько месяцев после президентских выборов в 1994 году "Народная газета" опубликовала заказную статью о том, что Кебич по векселям продал Беларусь. И он дал интервью Радыё Свабода, где я тогда работала. Дело в том, что ему больше некуда было пойти, это была единственная возможность для него высказаться! И он, который закрыл мою "Беларускую маладзёжную", который должен был быть для меня средоточием зла, дал нам интервью, и я его ставила в эфир. Потому что общество должно было услышать его слова.

БАЖ для меня – это семья

Цыганков: С момента создания Белорусской Ассоциации журналистов в 1995 году вы являетесь её неизменным председателем. Порой можно услышать обвинения на адрес лидеров партий, что они сидят на своих должностях слишком долго. Вы руководите БАЖом уже 15 лет. Что вами движет – чувство долга, "кто, если не я", качества характера?

Литвина: Моя должность избираемая. Если бы я принципиально почувствовала, что мешаю, наверное, я бы ушла. Я умею уходить, сохраняя собственное достоинство. Но ощущение поддержки в окружении, среди членов БАЖа позволяет мне выносить свою кандидатуру на голосование.

Цыганков: Некоторые белорусские политики говорили в интервью мне о том, что пришли в политику, чтобы сражаться за свободную Беларусь, и не думали, что так надолго задержаться. Мол, скинем Лукашенко, и я снова вернусь к своей прежней деятельности. Есть ли у вас такая цель, после достижения которой вы можете сказать – всё, моя функция выполнена?

Литвина: Я бы так амбициозно не подходила к своей "функции" – мне кажется, это глупо. На сегодня БАЖ для меня – это моя семья, мой образ жизни, моя гражданская позиция.