1991-2006. Итоги<br>от Александра Алесина

Самые значительные изменения после распада Советского Союза произошли в составе и структуре белорусских вооруженных сил и в местном военно-промышленном комплексе. Что имела Беларусь тогда и с чем осталась сейчас? Насколько боеспособны ее вооруженные силы и выдерживает ли конкуренцию белорусская военная промышленность? На эти вопросы отвечает Александр Алесин — известный военный эксперт, обозреватель ежедневника «Белорусы и рынок».

— Что такое Белорусский военный округ времен Советского Союза? Если взять количественные показатели, это — 250 тысяч живой силы, 3108 танков, 3314 бронетранспортеров и БМП, 1584 орудия калибром 100 миллиметров и выше, 378 самолетов боевой авиации (включая МиГ-29, Су-24, Су-25, Су-27) и 306 вертолетов армейской. Плюс ко всему «фарш» — все, что обслуживало эту мощную группировку.

Если взять эти показатели относительно населения Беларуси, то получался один военнослужащий на 40 человек. Это мировой рекорд, достойный книги рекордов Гиннеса. Для сравнения: даже в самых милитаризованных районах постсоветского пространства этот показатель не был менее 200 человек на одного военнослужащего.

Важно также добавить, что в составе БВО находилось ракетно-ядерное оружие. И не только 81 стратегический РС-12М «Тополь» (обозначение НАТО SS-25). До 1991 г. на территории БССР базировались еще несколько сотен ракет среднего и меньшего радиуса действия, как мобильного так и шахтного базирования: 267 комплексов РСД-10 “Пионер” (SS-20) дальностью 4400 км; ОТР-22 «Темп С» (SS-12В) дальностью 900 км а также более старых шахтных ракет Р-12 и Р-14. Они имели мегатонные боеголовки, дальность — 2-4 тыс. км. Это евростратегическое оружие, которое было направлено против Европы.

Почему так важен был БВО? Он «подпирал» группу советских войск в Германии, но при этом был гораздо мощнее. Это был самый мощный округ Советского Союза. Здесь были сосредоточены новейшие образцы вооружений — первый Су-27, первые установки С-300В, первые БМП-2, первые Т-72. Я имею в виду не опытные образцы, а комплектацию действующих подразделений.

— И эта особенность БВО была характерна со времен создания округа?

— БВО — всегда был форпостом. На самом деле группа советских войск в Германии была, так сказать, расходным материалом. Она должна была сгореть в первые несколько суток войны. А дальше уже начинались серьезные дела. В Беларуси стояли две танковые армии, корпус быстрого реагирования в подчинении Москвы. Кроме мощнейшей группировки здесь была и мощнейшая инфраструктура — склады, самая густая сеть подъездных путей, запасы, которые были предназначены для развертывания на этой территории армии в 500 тысяч, а по некоторым данным, и в 1 миллион человек.

Когда после распада Советского Союза этот потенциал остался, главный вопрос, конечно, был: «А что делать с этим медведем?». Ведь эту структуру нужно было кормить, нужно было элементарно следить, чтобы имущество не разворовали.

— И как решился этот вопрос?

— Вставший на первом этапе вопрос сокращения частично решился сам собой. К 1996 году, например, в Россию ушли стратегические войска, улетела стратегическая авиация. Но кое-что осталось. Например, полк Ил-76, часть которых сейчас эксплуатирует «Трансавиаэкспорт». Этот полк принадлежал дальнебомбардировочной дивизии, которая состояла из двух боевых и одного транспортного полков. Беларусь тогда проявила свою «самостийность» и заявила, что он наш. Точно также, когда выводились дивизии из ГДР, в Беларуси тормознули Т-80, сказав: «Уезжайте пешком». Тормозили артиллерию, автотранспорт, боевую автотехнику. Автопарк здесь создался колоссальный: по некоторым данным, от военных осталось на хранении порядка 60 тысяч автомобилей. Чего только у нас не хранилось и не хранится по сей день! Приведу такой факт: несколько месяцев назад вышло распоряжение по Министерству обороны об утилизации 300 тысяч винтовок Мосина!..

— Что в итоге случилось с армией и этими громадными запасами?

— Ушли войска — но не уехали многие сверхсрочники, вольнонаемные, и встал вопрос об их статусе и трудоустройстве. Но гораздо острее была другая проблема: осталось огромное количество складов, гаражей, военных городков. Все это осталось без присмотра, поэтому колоссальное количество материально-технических ценностей в начале 1990-х годов было в таком количестве разворовано, что даже трудно себе представить.

Доходило до того, что крали блоки с микросхемами с ЗИПов и с боевых ракет. В этот период все, что было пригодно к коммерческому использованию, перешло в руки тех, кто сидел на этом — командования, людей, заведовавших материально-техническими ресурсами.

Но я думаю, что большая часть боевого оружия уходила официальным путем, на правительственном уровне. В это время шла война в Боснии. Имеется информация, что там воевали, в том числе, с симоновскими карабинами и автоматами Калашникова белорусского происхождения. Нужно учитывать, что наиболее важные вооружения подлежали сокращениям под международным контролем, поэтому в Беларуси все-таки дело не дошло до того, чтобы вывозились, например, ракеты и авиацию.

К моменту избрания Лукашенко военный потенциал находился в стадии самопроизвольного распада. Например, по данным российского Института стратегических исследований, в этот период 75-80% летчиков (даже белорусов) покинули страну. К этому привели низкое денежное довольствие и отсутствие перспектив по службе. Также поступали высококвалифицированные специалисты из других родов войск.

Некоторые части, чья судьба в тот момент была не решена, больше не комплектовались солдатами. Караульную службу в них несли офицеры: охраняли имущество, чтоб его не разворовали. В мотострелковых и танковых подразделениях не осталось командиров низшего и среднего звена, был колоссальный некомплект штатов. Из прапорщиков по ускоренным курсам начали готовить командиров взводов. Нередки были случаи, когда взводами командовали прапорщики, сверхсрочные сержанты.

Тогда же, до 1994 года, на деле начали реализовываться планы по сокращению танковых, авиационных и артиллерийских вооружений до уровня, предусмотренного договором об обычных вооружениях. Часть их была в итоге уничтожена. Я это прекрасно помню, потому что как раз в этот период написал статью о том, что надо не резать, а продавать. А из обломков делать нечто пригодное для нужд независимой Беларуси.

Лукашенко после прихода к власти прежде всего остановил уничтожение боевой техники и даже потребовал за то, что режет, компенсацию. Компенсацию он не выторговал, зато получил право реализовывать излишки. И значительная часть этих вооружений стала продаваться в воюющие Эфиопию, Марокко, Йемен...

— Началась так называемая «эра спецэкспортеров»?

— Да, начали создаваться эти замечательные компании, которые занялись распределением имущества Краснознаменного Белорусского военного округа. Если раньше все шло за рубеж «самостийно» и оседало у частных лиц, то теперь торговля оружием была поставлена на организованную основу. Это были опять же частные лица, но уже под крышей государства. Куда эти доходы шли потом, история скрывает. Но с той поры и началась слава Беларуси как крупного поставщика вооружений.

Вооружения были прежде всего из арсеналов БВО. Учитывая, что в то время было много конфликтов (в Африке, на Балканах на постсоветском пространстве), это оружие уходило легко.

Отправным пунктом этого периода стала знаменитая перуанская сделка 1995 года. Судя по российским источникам, в ней приняли участие деловые люди из российского ГРУ, с нашей стороны — «Белтехэкспорт». Кому больше досталось? Я полагаю, что все же у белорусов была подчиненная роль. Хотя бы потому, что в Перу у нас не было прочных позиций. Зато у России, к которой по наследству перешла вся агентура геваровско-сандинистского периода, они были прочны.

Я полагаю, что наши прикрывали своим честным именем сделку. Люди из Москвы так умело организовали эту сделку, что мы были в ней как бы главными. Примерно по такой же схеме были осуществлены поставки в Алжир 36 «Мигов». Это — наиболее красивые сделки, принесшие по разным источникам от 500 до 800 миллионов долларов. Вывозили другие вооружения, ЗИПы. Венграм — авиационные бомбы, чехам — еще что-то, но это были уже мелочи.

— Но были же еще подозрения по Ираку, по танкам?

— Что-то поставляли, но это не было прямым вооружением. Туда, например, шла автомобильная техника, которую Ирак потом в военных действиях использовал. Но объективных данных о поставках напрямую танков, ракет не было: эмбарго соблюдалось достаточно жестко, крупногабаритное вооружение было просто трудно поставить.

Но вот что касается электронной базы, программного обеспечения, необходимого для функционирования систем ПВО, думаю, что это поставлялось. Полагаю, что и наши специалисты могли делиться опытом. Во всяком случае, иракцев здесь засекли.

Что касается расцвета Беларуси как крупного поставщика вооружений, то пик пришелся на 1995-1997 годы. Уже в 1998 году объемы пошли на снижение, а дальше началась торговля в розницу.

Но постепенно после балканской войны, после иракского конфликта наш экспорт вновь пошел вверх, его структура сместилась с железа на софт. Наши партнеры стали понимать ценность высокотехнологического оружия. Прежде всего — систем противоздушной обороны, систем наведения, автоматизированных систем управления.

Это еще удобно тем, что системы контроля за экспортом этих видов оружия несколько архаичны: они фиксируют танки, артиллерийские вооружения, но для электроники, программного обеспечения, лазерно-оптических систем у них нет методики контроля. А еще это удобно тем, что эти системы стали наиболее дорогими — железо чаще стоит дешевле, чем маленькие электронные блоки.

— И Беларусь пытается на этот рынок переориентироваться?

— Да, этим занимаются и «Агат», и «Пеленг», и ряд частных структур, созданных бывшими военными. Они участвуют в реализации многих проектов — и отдельно, и вместе с российскими подрядчиками, в контрактах фигурируют и некие арабские режимы, и китайцы. Тактика проста — это помогает проходить международный контроль и в то же время это гораздо более прибыльно, помогает привлечь в качестве партнеров не какой-нибудь Берег Слоновой Кости, а платежеспособные Китай, Иран, ту же Венесуэлу. Именно это направление позволило несколько оживить заводы и заводики, которые после распада Советского Союза пришли в Беларуси в упадок.

— А каковы в целом тенденции развития ВПК в независимой Беларуси?

— По некоторым данным, в состав ВПК Беларуси можно отнести 200 заводов и 70 научных учреждений. В Беларуси не было заводов, выпускающих конечные образцы вооружений. Они все выпускали или продукцию двойного назначения, которая на 75% была военной и на 25% гражданской (или наоборот), или для военной промышленности одну гаечку, один конденсатор. Я изучал данные Института стратегических исследований: все союзные министерства, вплоть до Министерства судостроения имели здесь заводы. Когда в России заводы загнулись, то те, кто делал для них гаечки, попали в очень тяжелое положение. И находятся в нем до сих пор.

Но были такие предприятия, как рогачевский «Диапроектор», которое выпускал бортовое оборудование пилотажно-навигационное для Су-25, или Институт цифрового телевидения, который работал для Миг-29. Как только в России начались экспортные поставки, они тут же получили заказы. Появилась также масса малых предприятий с бывшими военными специалистами, которые начали производить микросхемы, блоки.

Резко изменилось положение на ремонтных заводах. Например, сейчас есть серьезная программа модернизации танков, бронетранспортеров. Минский завод колесных тягачей получил столько заказов, что работает в три смены. Он в свое время успел переключиться на гражданскую продукцию, а тут так посыпались военные заказы, что он уже «гражданку» не успевает делать.

— Специфика белорусского ВПК — это модернизация старой техники или производство чего-то нового, собственного?

— Специфика белорусского ВПК — это как раз электроника, начинка. Конечно, «Интеграл» еще не поднялся на ноги, и это, возможно, произойдет еще нескоро, но что-то и он уже делает для российских ПВО. Так как в России ВПК успел распасться и только сейчас в этой сфере чувствуется оживление, у наших заводов есть какая-то фора. Некоторое время они ели хлеб даром, но сейчас пошли заказы. Например, со стороны Китая. Многие наши институты живут на китайские деньги.

— Если вернуться к армии, то насколько изменилась здесь ситуация после прихода к власти Лукашенко?

— Не знаю с чем это связано: то ли с детскими комплексами, то ли с тем, что он сам служил, то ли считает, что армия — атрибут настоящего государства, но он действительно уделяет ей много внимания.

— По делу?

— Когда как. Но, на мой взгляд, военачальники, которые возглавляли белорусскую армию, были всегда очень компетентными специалистами.

— И чем дальше, тем больше?..

— Да. Мальцев, хотя это не афишируется, например, учился в Гармиш-Партенкирхене. Учились там и другие белорусские военные. Я полагаю, что знакомство с европейской военной наукой пошли Мальцеву и другим на пользу. Почему? Прежде всего, они отказались от гигантизма, приняли идею, что армия необходима для подготовки обученного резерва, что армия мирного времени должна быть небольшой.

В нашей стране содержать большую армию мы не можем. И, кроме того, войны последнего времени — это войны небольших хорошо подготовленных армий, которые оснащены информационной техникой, электронными системами. В тот период, в течение которого оборонное ведомство возглавляет Мальцев, явно наметилась тенденция на уменьшение армии и срока службы в ней.

Во-первых, солдаты максимально освобождаются от несвойственных им обязанностей.

Во-вторых, расширяется контрактная служба. А контрактник — это человек, занятый логистикой, материально-техническим обеспечением, обслуживанием техники. Это люди на сложных технических специальностях, люди, которые заняты со сложной техникой, которая требует длительного обучения и которая дорого стоит.

В-третьих, произошла централизация обучения. Все учебки выведены в Печи. Далее Мальцев взял на вооружение еще одну умную идею: если ряд специальностей не связаны с военной спецификой, то практически такую же специальность можно получить и в гражданских вузах. Более того, подготовка по автотракторной или по строительной специальности в гражданских вузах более квалифицированная. Поэтому введена практика военных факультетов. Идея верная — материально-техническая база в институте есть, преподавательский состав тоже, какая-то часть по военной специфике будет читаться специалистами. И студентов теперь готовят только до уровня младшего военного специалиста — сержантов. Лейтенантом он станет, когда подпишет контракт и обязательно пойдет служить. И правильно: зачем нам столько офицеров?

В-четвертых, служба в резерве. Это когда специалист, занятый в народном хозяйстве, должен выслужить определенный срок (но не сразу, а в течение трех лет) и получить военную специальность. В России служба в резерве приживается со скандалами. У нас же теперь даже бывшие уклонисты идут на нее охотно — как в пионерский лагерь на месяц. Благодаря этому многие люди как призывной контингент увеличивают мобилизационную способность армии.

В результате получается: с одной стороны армия небольшая, с другой — идет подготовка резерва, обученного и массового. Так как армия невелика, то призывного контингента, несмотря на проблемную демографическую ситуацию, хватает с избытком. То есть на комплектование войск первой линии у военкоматов есть возможность выбирать лучших из лучших. Но даже эти 65 тысяч человек — это не основная армия. Главное — это 3 мобильных бригады: 1 «грушная» в Марьиной Горки, 1 брестская и 1 полоцкая. Это — 22 тысячи служащих мобильных войск, которые способны действовать в различных условиях. И, естественно, как только армия стала маленькой — появилась возможность платить зарплаты выше.

Многие специалисты, которые ушли в запас в 1990-е годы, сейчас возвращаются в армию.

— А может ли Мальцев, раз он так набрался западного опыта, попытаться полностью перевести службу на контрактную основу?

— Не может. Все-таки он окончил Минское суворовское училище. Мы, кстати, избрали модель немецкой армии, которая имеет смешанную модель комплектования.

— А насколько нужна белорусская армия России?

— Чрезвычайно нужна. Вспомните чеченские события — они наскребали боеспособные части со всей России. Там каждый солдатик был на счету, потому что настоящих штыков в России мизер и их держат там, где наиболее сложная ситуация — на Кавказе, у границ Грузии, Китая. К тому же из Москвы практически никого не призывают — молодые люди то ли убегают, то ли откупаются. Вот почему под Москву приходится везти тех же дагестанцев. Им даже оружие боятся дать в руки.

В России однозначно не хватает общевойсковых подразделений, живой силы. А Беларусь чем выгодна? Мы и себя защищаем, и в то же время не пропускаем никого на Москву.

— Несколько пофантазирую: учитывая, что боеспособность частей под Москвой слаба, у Лукашенко всегда есть возможность послать свои мобильные силы с лету взять российскую столицу ...

— У них уже обсуждается этот вопрос. Там шутят, что если Лукашенко захочет бросить свои танки на Москву, то у него проблем не будет. Кстати, у нас сейчас на хранении 1800 танков. На тысячу военнослужащих — это самый высокий показатель в Европе. К тому же мы в любой момент можем в дополнение к войскам первой линии развернуть 450 тысяч штыков резерва. И это по европейским масштабам очень много.

— А если завтра война, то что ....

— Однозначно, что сухопутной операции здесь не будет. Опыт Ирака показал, что американцы — не россияне, они не будут ни за кем бегать. Но этот же опыт показал, что сейчас нужно готовиться — прежде всего вкладывать деньги — в развитие систем ПВО. Сейчас в моде доктрина дистанционной войны, на которой зациклились и американцы, и весь мир.

Согласно ей, поражаются наиболее важные центры, пункты управления, разрушается инфраструктура, что должно вести к капитуляции страны. Инфраструктура очень уязвима, ее защитить практически невозможно. Но, исходя из опыта первой и второй войны в Персидском заливе и балканской войны, в Беларуси еще со времен Костенко развертывается очень мощная противоздушная системы обороны. По насыщенности аналогов ей, наверное, нет. У нас только С-300 три бригады, одна бригада С-300В, два полка С-200 плюс 2 бригады «Буков». Они создают многослойную оборону, которая покрывает всю страну. На дальних подступах — перехватчики Су-27, поближе — С-200, еще ближе — С-300, тех, кто прорвались встречают «Буки», а против крылатых ракет действует «Оса».

Эта же система, по замыслу, должна пропустить минимум на Россию. И Лукашенко эту тему эксплуатирует, он под это получил бригаду С-300. Россияне, действительно, в ней очень нуждаются, потому что если запускать крылатые ракеты с территории Польши, то они как раз попадают в район Ивановской области, в район российских стратегических ракет. Россияне по этому поводу очень переживают. Им не «Волга» нужна здесь, им нужен щит на территории Беларуси.

Боеспособность наших систем высока. Но проблема в том, что технический прогресс очень быстро идет вперед. И нарастает отставание от американцев с их новейшими разработками. С другой стороны, если взять процентное соотношение новейших средств ведения войны к общим, то их все равно немного, даже у тех же американцев. К концу военных действий с Саддамом у американцев уже крылатых ракет не хватало.

— Какие основные проблемы в развитии белорусской армии?

— В первую очередь, качество подготовки офицерского состава к современной войне. По багажу знаний наши преподаватели постепенно отстают от своих западных коллег. Особенно это касается новейших военных технологий. Существует опасность, что этот отрыв будет нарастать, поэтому нужно учиться передовым военным информационным технологиям.

Необходимо также внедрять передовые технологии в ВПК. Пока боеспособность нашей армии частично компенсируется высокой подготовкой призывника, но вопрос современной технической базы постепенно будет становиться все острее. Либо мы сокращаем армию дальше, либо она стагнирует, либо нам придется вкладывать в нее деньги, чтобы она соответствовала современным военным технологиям.

Беседовал Вадим СЕХОВИЧ