«Запаминау глаголы, сушчаствительныя, ударэнни»

В издательстве «Эксмо» в октябре вышел сборник рассказов Харуки Мураками «Мужчины без женщин». Главные герои рассказов — мужчины, которых по самым разным обстоятельствам оставили женщины.

С разрешения издательства «Медуза» публикует фрагмент рассказа Мураками «Yesterday».

Фото: Jeremy Sutton-Hibbert / Getty Images

Насколько мне известно, японский текст песни «Битлз» «Yesterday» (к тому же на кансайском диалекте) придумал один человек по имени Китару. Усаживаясь в ванну, он громко пел эту песню:

Вчера-а-а — это позавчера завтрашнего дня-а-а.

Завтра позавчерашнего дня-а-а.

Кажется, начиналась примерно так, но дело давнее, поэтому утверждать не берусь. В любом случае эти слова от начала и до конца были сплошной чепухой, без всякого смысла, подменой, нисколько не походившей на оригинал. Привычная для уха меланхоличная красивая мелодия и отчасти беспечное непатетическое, если можно так сказать, звучание кансайского диалекта складывались в странную комбинацию, напрочь лишенную какой-либо логики. По меньшей мере, мне так казалось. Над нею можно было посмеяться, а можно было и ловить некую скрытую там информацию. Но я в то время просто воспринимал этот опус в полном изумлении.

Китару, насколько я мог судить, говорил на почти идеальном кансайском диалекте. Притом что родился и вырос в токийском квартале Дэнъэн-Тёфу, что в районе Оота. Я родился и вырос в Кансае и говорил почти на идеальном нормативном языке (характерном для речи токийцев). И в этом смысле мы с ним были престранной парочкой.

Я познакомился с ним, когда подрабатывал в кафе, что рядом с главными воротами кампуса Васэды. Я работал на кухне, он — официантом. Когда выдавалась свободная минута, мы с ним перекидывались парой-другой слов. Обоим нам было по двадцать, дни рождения — с разницей в какую-то неделю.

— Китару — редкая фамилия , — заметил я, когда мы только познакомились.

— Так, точна. Очань рэдкая, прыкинь, — ответил он.

— В «Лотте» , помнится, был питчер с такой же фамилией.

— Так, но да яго нияким бокам. Але, фамилия рэдкая, можа, якая и радня.

Я учился на втором курсе Литературного факультета Васэды. Он — провалился на экзаменах и ходил в подготовительную школу при универе. И хоть поступал уже дважды, тяги к учебе я в нем не заметил. В свободное время он читал книги, которые вряд ли пригодились бы на экзаменах: «Биография Джими Хендрикса», «Этюды в сёги» (японская настольная логическая игра — прим. ред.) , «Происхождение Вселенной». Говорил, что ездит из дома в Ооте.

— Из дома? — переспросил я. — Я как-то даже не сомневался, что ты из Кансая.

— Не-не, я нарадзиуся и вырас там жа — в Дэнъэн-Цёфу.

Услышав это, я несколько обалдел.

— Тогда почему говоришь на кансайском?

— Вывучыу на вопыте. Сабраушысь з духам.

— В смысле?

— Ну, як бы прылежна вучыуся. Запаминау глаголы, сушчаствительныя, ударэнни. Прымерна так жа, як вучат ангельский ти хранцузский. Некальки разоу ездзиу пракцикавацца у Кансай.

Он меня поразил. Я впервые слышал, чтобы человек выучил кансайский диалект апостериори, на своем личном опыте, как английский или французский. «Кого только в Токио не встретишь! — восторженно подумал я тогда. — Прямо как в „Сансиро“...» 

— Я з дзетства быу трасны фанат «Циграу Хансин». Кали яны грали у Токио, хадзиу балеть на стадзион. Але на гасцявой трыбуне дажа у паласатай форме Циграу з такийским говарам няма што рабиць: нихто и слухать не стане. Цябе ни на шаг не падпусцяць да гэтай кампании. Так я поняу, што прыйдзецца вучыць, и старауся як мог. Ох, и намаяуся я з гэтай вучобой!

— И ты пошел на это ради бейсбола? — удивленно спросил я.

— Так, видзишь, як «Цигры» для мяне важныя. З тых пор што дома, што у инстытуце стараюся гаварыць тольки па-кансайску. Ва сне и то гавару па-кансайску, — сказал Китару. — Як мой говар? Пачци идэальны?

— Точно. Будто ты родом оттуда, — сказал я. — Только у тебя диалект не болельщиков «Хансин», а какого-то района Осаки.

— Як ты дагадауся? Падчас летних школьных каникул я гасциу у адной сямъи з раёну Тэнодзи. Цикава правеу врэмя. Аттуда да заапарка — рукой падаць.

— Гостил в семье? — с интересом переспросил я.

— Странный я тып, так? Займайся я такжа увлечонна на падгатавицельнам, не правалиуся бы на экзаменах. Ага?

«Вот именно, — подумал я. — Сперва валять дурака, а затем наверстывать, — как это все-таки по-кансайски!»

— А ты адкуль родам?

— Недалеко от Кобэ, — ответил я.

— Недалёка, гэта дзе?

— Асия, — ответил я.

— Нармальнае мястэчка! Што ж ты сразу не сказау? А то пудрыць мне мазги.

Я объяснил. Меня спросили, откуда родом, вот и ответил. Когда говорю, что родом из Асии, многие считают, что я из зажиточной семьи. Однако в Асии живут не одни толстосумы. Моя семья — совсем не богатая. Отец работал в фармацевтической компании, мать — библиотекарем. Дом маленький, машина — кремовая «Тойота-Королла». Поэтому чтобы у людей не возникало ошибочное предубеждение, когда они спрашивают, откуда я родом, стараюсь отвечать, что «из пригорода Кобэ».

— Вось яно што! Ну, точь-в-точь, як у мяне, — сказал Китару. — Адрэс — у квартале Дэнъен-Цёфу, а жывем на самым яго водшыбе. Дом — не дом, а развалюха. Як-небудзь прыязджай, паглядзиш, яким бывае Дэнъэн-Цёфу. Не паверыш сваим глазам. Але кожны раз парыцца за гэта тожа не дзела. Гэта проста адрас. Таму я, наабарот, з самага пачатку кажу, нарадзиуся и вырас у Дэнъэн-Цёфу. Вроде таго, «як? крута, так?».

Он меня покорил, и мы стали как бы друзьями.

Фото: Jeremy Sutton-Hibbert / Getty Images

Тому, что после переезда в Токио я совершенно перестал использовать диалект, есть несколько причин. До окончания старшей школы я говорил только по-кансайски, при этом ни разу не пытался заговорить на нормативном токийском. Однако буквально через месяц после переезда в Токио я, к собственному удивлению, заметил, что на новом для себя языке говорю естественно и бегло. По характеру (сам того не замечая) я был как хамелеон. Или же у меня языковой слух развитее, чем у других. Так или иначе, никто из окружающих не верил, когда я говорил, что родом из Кансая.

К тому же есть важная причина, по которой я отказался от кансайского диалекта: мне хотелось стать совершенно другим человеком и начать новую жизнь.

Всю дорогу в «синкансэне», который вез меня в Токио, я размышлял о своей прежней жизни. Признаться, за восемнадцать лет вспомнить было нечего, кроме череды постыдных в большинстве своем событий. Нет, я вовсе не бахвалюсь, по правде говоря, мне даже не хочется об этом вспоминать. Чем больше я думал тогда, тем противнее сам себе становился. Конечно, у меня были и приятные воспоминания. Светлые, так сказать, пятна. Это правда. Однако куда чаще мне приходилось краснеть за свои проступки и стоять, понурив голову. То, как я жил до сих пор, о чем помышлял, если задуматься, было настолько заурядно и беспредельно трагично, что об этом лучше и не вспоминать. Сплошь мещанский хлам, никакого воображения. И мне хотелось собрать это все в кучу и засунуть в самую глубь большого выдвижного ящика. Или же сжечь все дотла (и посмотреть, какой повалит дым). Во всяком случае, я хотел оставить все это позади и начать новую жизнь в Токио с чистого листа. Испробовать новые для себя возможности. И этот отказ от кансайского диалекта, приобщение к новому языку были для меня практическим (да и символическим) средством. В конце концов, язык, на котором мы говорим, формирует нас как людей. Во всяком случае, восемнадцатилетнему мне представлялось именно так.

— Стыдна? Што у гэтым такога стыднага? — спросил у меня Китару.

— Да много чего.

— Ты что, с родственниками не ладишь?

— Нет, с семьей у меня лады, — ответил я. — Но все равно стыдно. Стыдно уже оттого, что нахожусь рядом с ними.

— Странный ты якой-та, — сказал Китару. — Што стыднага у тым, што ты находзишься у кругу сямьи? Мне так са сваими очань дажа весела.

Я молчал. Я не мог ему объяснить. Спроси, чем меня не устраивает кремовая «Тойота-Королла», и мне будет нечего ответить. Просто дорога у нас перед домом узкая, а родители не хотели тратить деньги на новый фасад, только и всего.

— Маи прэдки чуць не кожны дзень праядаюць плеш, чаму я дрэнна вучуся. Гэта, канешна, дастае, але што рабиць — такая у их работа, павучаць сваих дзяцей. Стараюся аднасицца да их натацый спакойна.

— Ты такой беззаботный, — восхищенно сказал я.

— У тебя подружка есть? — поинтересовался Китару.

— Сейчас нет.

— А раньше была?

— До недавней поры.

— Расстались?

— Ага, — ответил я.

— А чаму?

— Долгая история. Сейчас не хочу об этом.

— Тоже из Асии? — спросил Китару.

— Нет, не из Асии. Она жила в Сюкугава. Это рядом.

— И как, она тебе давала?

Я покачал головой:

— В том-то и дело, что не совсем.

— Расталися з-за гэтага?

Я немного подумал:

— Из-за этого тоже.

— А да гэтага усё дазваляла?

— Да, почти до упора.

— А канкрэтна дакудава?

— Давай не будем об этом, — сказал я.

— За гэта табе тожа стыдна?

— Да, — ответил я. Еще одно, о чем я не хотел вспоминать.

— Да ты тожа, гляджу, сабе на вуме, — как бы сочувственно сказал Китару.