Я – сын палача

Валерий Родос, сын следователя НКВД Бориса Родоса, ближайшего сотрудника Лаврентия Берии, лично пытавшего Исаака Бабеля, Всеволода Мейерхольда, членов Политбюро Косиора и Чубаря, – о своей книге «Я – сын палача», жизни, эмиграции и тяжелом осмыслении семейной истории.

Кадр из фильма «Чекист»

В архивах ФСБ сохранилось письмо Мейерхольда, где режиссер описывает применявшиеся к нему "методы следствия":

"Меня клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам, по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам. В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим кровоподтекам снова били этим жгутом… Следователь все время твердил, угрожая: "Не будешь писать, будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровавленного тела".

В 1953 Борис Родос сам был арестован, а через три года расстрелян за "измену родине в составе группы лиц".

Спустя полвека его сын Валерий, бывший преподаватель логики Томского университета, ныне живущий в эмиграции в США, написал автобиографическую книгу с шокирующим названием "Я – сын палача". Автор совершенно откровенно рассказывает читателям о своей травме и о том, как всю жизнь преследовала его "тень отца".

"Отец. Легко ли мне это писать? Попробуйте представить, что вместо имени моего отца в этом тексте стоит имя вашего… Нет, нет, я понимаю, что даже сама постановка такого вопроса говорит о моем моральном уродстве, что даже в порядке мысленного эксперимента говорить так нелепо, прямо запрещено, преступно, что ваши отцы… Ни в коем смысле не трогаю, даже мысленно, ваших всемерно уважаемых отцов. Но допустим, вам предложили роль, сыграть роль, и для того чтобы вжиться в нее, вы просто обязаны представить себе… Ну, напрягитесь! Представили? Теперь посмотрите на себя в зеркало. Вот я так и живу всю жизнь, с омерзением вглядываясь в зеркало собственной души. Отыскивая параллели, сходство… От этого эксперимента душа у меня как бы выгорела (даже стихотворение есть у меня такое: "Нет у меня души")".

Из книги Валерия Родоса "Я – сын палача"

– В своей книге вы несколько раз обращаетесь к читателю с предложением вообразить себя на вашем месте и признаетесь, как тяжело далась вам эта книга. Когда, в какой момент вы решили ее написать?

– Я ведь не писатель. И никогда не хотел им быть. Но судьбой отца я болел всю жизнь. Тяжко. Вживался, примерял к себе, оправдывал его, судил, приговаривал. Приводил в исполнение… Написал книгу и… выздоровел. Старался, но мне не очень важно, хорошая ли вышла книга. Я освободился. Больше не пишу.

– У вас была какая-то обратная связь с читателями, какие-то отзывы на вашу книгу?

– Отзывы были. Три отрицательных, один из них в меру хамский, три положительных, кисло-сладких. Обратной связи, слава Богу, не было. Написала одна женщина, какая-то родственница коллеги моего отца. Ее интересовали детали. У этого коллеги, кстати, все в порядке, с почетом похоронен. Родственница живет в его квартире. Фамилию не назову. Еще меня отыскали полтора десятка бывших студенток, в основном филологов, прифрендились.

Борис Родос с женой Ревеккой Ратнер

– Самое яркое ваше личное, домашнее воспоминание об отце какое? Каким отцом был Борис Родос?

– Мама говорила, что отец много времени проводил со своей любимой старшей дочерью Нелей, водил ее в театр, беседовал. Мне ничего этого не досталось. Я ни разу с ним не разговаривал, редко видел. Самые яркие воспоминания связаны с футболом. Он очень любил футбол, и кажется, знал всю команду московского "Динамо" лично, за руку. Мы как-то ходили на футбол с каким-то огромным дядькой. Потом я узнал, что это был министр МГБ Меркулов. И еще запомнил: мы играем с ним в крохотной прихожей квартиры в футбол, и он шутливо отталкивает меня пузом.

Может быть, он делал это много раз, часто, но запомнил я только один случай: папа приготовил всем еду. На большой сковородке яичница с помидорами – не бог весть какая еда, но зато сам папа делал. Иногда для всех сразу он нарезал арбуз. Арбузы он выбирал на звук, щелчками, это у меня от него. Резал, высекая острые углы, то вверх, то вниз, потом разваливал арбуз, и получались как бы две короны. Наверное, просто, но сам я не пробовал и больше не встречал.

Письмо сыну

"Я очень рад, что ты уже дома и здоров. Худенький мой, Валерочка. У тебя мама, она очень переживала и нервничала во время твоей болезни. Смотри, не обижай маму. Ты уже ученик и во всем должен быть примерным. Старайся помогать маме, не заставляй ее нервничать. Я уверен, что ты будешь хорошим мальчиком. Если ты маму и меня любишь, то не станешь делать ничего плохого.

Дорогой Валерочка, с момента заболевания до возобновления учебы в школе пройдет не меньше двух месяцев. За это время ты крепко отстанешь от своих учеников, если не будешь каждый день заниматься дома. Попроси маму и Нелю, чтобы они взяли тебя "на буксир".

Письмо сыну

Ты обязательно должен нагнать упущенное. Ты легко сможешь этого добиться, если будешь внимательным и послушным и если будешь хорошо "без капризов" кушать. Я надеюсь, что все будет хорошо. Обещай мне это.

Будь здоров Валерочка, желаю тебе успехов в учебе. Пиши мне часто о себе: как учишься, с кем дружишь, где бываешь.

Я пошлю тебе Валерочка новых денег (письмо написано в 1947 году после денежной реформы. – РС) будешь собирать.

Целую крепко. Твой папка".

Из письма Бориса Родоса сыну

– После ареста и расстрела отца, уже в оттепельные времена ваша семья на себе испытала, что значит быть родственниками репрессированного. Чувствовали ли вы себя тогда "врагом народа"?

– Нет, я не чувствовал себя врагом народа, я ему чужой. И он мне. У меня возник встречный вопрос: а чего добиваетесь вы сейчас этим интервью? Моего покаяния? Хотите еще раз оттоптаться? Зачем вам это?

– "Оттоптаться" ни в коем случае. Вы в ТГУ были одним из любимых наших преподавателей....

– Да, я хороший, умный и талантливый, жалко, еще жив.

– Сейчас в России опять много спорят о покаянии. Как вы думаете, могло бы что-то изменить в судьбе страны признание сталинизма преступлением против народа, какое-то общее покаяние за те преступления режима?

– Тут момент, где я ни с кем не согласен. Моя позиция проста: там, где нет должности – палач, там их и нет. А если объявить вакансию, набежит сколько требуется. Нет, ничему не поможет покаяние. Если вот сейчас, скажем, Путин решит полностью восстановить тот режим, найдется столько палачей, сколько потребно. Вне и независимо. Вообще эта погоня за ведьмами, в какой уже раз, наказание людей и их детей за вину государства… Давайте не разрушать Бастилии, а прекратите их строить. И есть еще одно: глубоко уверен, что личная вина Сталина сильно преувеличена. А Ленин? Мао? Ким? Пол Пот? Виновата идея (преступная) коммунизма. Необходимо большое исследование: "Работа и вина". Виноват ли хирург, который ошибся, и пациент умер; строитель, у которого дом развалился и похоронил под собой тысячу. Солдат, который убивает незнакомых ему людей. Вообще является ли выражение "Я делал свою работу"– индульгенцией?

"Вот газеты писали о нем: "Палач по призванию". Ну да! По призванию комсомола. Он был комсомольцем-активистом, идейным борцом за светлое будущее всего человечества, когда партия потребовала новых героев в свой самый передовой отряд, в чекисты. И он откликнулся, пошел. Как и десятки тысяч других, кто ж тогда знал, догадывался, к какому станку их приставят, какой инструмент в руки дадут. Уже внутри человекорезки он, как исполнительный, старательный еврей, многих обогнал, достиг высот, в смысле свалился в самую грязь, в кровь".

Из книги Валерия Родоса "Я – сын палача"

– Ваша карьера в ТГУ складывалась успешно, вы были популярным преподавателем. Что повлияло на ваше решение об эмиграции в Америку в разгар перестройки?

– Разоблачение отца сделало мои лекции противозаконными. Ну как можно доверять ему, если у него отец палач? Только уехать, увезти детей.

– То есть до перестройки этот факт был никому в Томске не известен?

– Могу ошибаться, но думаю, никому. Может быть, Сухотин (декан философского факультета. – РС) знал. Студенты не знали. Я, вообще, за публичность, но она наотмашь хлещет по людям, иногда безвинным.

– В Томске были какие-то публикации в местной прессе? На вас оказывали давление, травили?

– Никто из знакомых прямо не обозвал и не оскорбил.

Валерий Родос с семьей незадолго до отъезда из Томска

– Как вы пережили эмиграцию?

– Я ехал в 50 лет, беспомощный, слабый, ни языка, ни специальности, ни умений, ни родственников, ни знакомых, ни друзей. Я удирал, не за колбасой ехал. 15 лет до пенсии мыл полы в местном роддоме, за это время моя жена, оба сына выучились на компьютерщиков. Мы купили прекрасный дом в Провиденсе, потом продали его и купили две квартиры во Флориде. Не бедствуем. В Америке чертова уйма недостатков, но это прекрасная, добрая страна.

– Дети благодарны вам за этот подвиг эмиграции? Их вообще интересует Россия и то, что там происходит?

– Все три жены старшего сына – русскоговорящие. И у младшего тоже. В компаниях редко появляются американцы, говорят без акцента, читают русскую литературу, больше интересуются Трампом, чем Путиным. Были по два раза в России, старший даже в Томске.

– А вы сами бывали в России после отъезда?

– Только в наручниках могу там оказаться, только на расстрел.

– Это ненависть, обида или какие-то другие чувства?

– Ненависть? Нет, пожалуй. Обида, недоверие. Один из моих учеников приглашал лекции почитать его ученикам. Все оплачивал. Не хочу ворошить, это все осталось в той, несчастной жизни. Вообще среди моих френдов на ФБ человек 20 томичей, многих я не помню.

Валерий Родос с сыновьями Артемом и Георгием

– Вы сказали, что вы "не писатель". Но вы ведь еще в юности писали философские эссе, стихи.

– Меня посадили за несколько месяцев до 17-летия. Я – маленький, косоглазый еврей, с таким отцом и такой биографией. А то бы... Все мои тогдашние тексты (все стихи, например) пропали.

– Вас ведь посадили уже после расстрела отца? В чем была ваша вина, по мнению следствия?

– Подбивал одноклассников организовать партию, свергнуть режим и построить подлинный коммунизм. Не горжусь, но и не стыжусь. У меня был маленький срок, я тогда полагал, что в этой стране так и положено.

– Можете рассказать об этом чуть подробнее? Как подбивали? Кто донес?

– Зачем это? Собирались как одноклассники, на центральной улице, гуляли, ругали руководство. Ничего интересного. И люди средние.

Валерий Родос в студенческие годы

– Скажите, а как получилось, что вам после всего этого позволили поступить в МГУ? После отсидки за политику?

– Я сжег все свои документы, завел новые, ни на что не надеялся, но закончил второй раз школу с медалью и поступил. Знаю много людей, кто закончил МГУ и сел, но чтобы сел и закончил – вроде бы я один.

– То есть система не была уже в тот момент настолько тоталитарной, если можно было сжечь документы и начать новую жизнь?

– Система-то была тоталитарной, но в ней было много дырок, уничтожали документы тысячи людей. Но меня самого удивляет, что после отсидок многие становились писателями, артистами. Трудно объяснить.

– Вы еще и диссертацию защитили. Кстати, по какой теме?

– Логика. Какая-то псевдонаучная чепуха.

– Насколько свободной была атмосфера в МГУ во второй половине 60-х? Как вы и ваши однокашники реагировали на события в Чехословакии, скажем?

– Логика была в оппозиции к власти. Один из моих преподавателей и научных руководителей – Александр Зиновьев (философ, социолог, писатель, автор культовой в советских диссидентских кругах книги "Зияющие высоты". – РС), другой – Юрий Гастев (математик, философ, правозащитник. – РС), с которым мы общались и тут, в Америке. К Чехословакии относились сочувственно, но, сожалею, на демонстрацию не ходил.

– А чувствовали ли вы в то время на себе тень отца?

– И мои друзья-одногруппники, и некоторые доверенные преподаватели знали, что я сидел, про отца, я думаю, не знали. Я вел антисоветские беседы у нас на логике, все им сочувствовали, даже члены КПСС. А тень отца, тяжкий этот груз, я чувствовал всегда, не ежеминутно, но ежедневно.

– Когда все-таки у вас впервые появилась мысль написать книгу? И как появилось ее название?

– После политического лагеря, я был значительно более подкован, на своем факультете я был очень грамотным, уважаемым студентом, со мной побаивались вступать в спор. Книга? Мне страсть хотелось избавиться от этой боли. Я тут, в Америке написал ее, и один из моих лучших, любимых учеников, очень богатый человек, он умер в этом году, предложил помощь. Сам нашел издательство и оплатил. Мой редактор предложил мне сменить название на "Я, сын палача...". Посоветовался с женой и сыновьями, нет, так честнее. Книга не о нем, обо мне: "Я – сын палача". У вас там пишут разное про "детей и внуков палачей...". Что они понимают про это...

"В книге В.Г. Финка "иностранный легион" я вычитал слово "кафар" – обозначение жуткой, неутолимой тоски солдат этого легиона, гимн беспомощности лишенных родины людей. Мой отец – мой пожизненный кафар. Я ничего не могу изменить, исправить, вернуть и ежедневно терплю крах, интеллектуальное банкротство. Если бы я с такой же интенсивностью, как об отце, думал над какой-нибудь научной проблемой, я бы уже доказал теорему Ферма. Или опроверг бы ее. Или выдал бы окончательное решение семантической проблемы смысла, чем на самом деле занимался…"

Из книги Валерия Родоса "Я – сын палача"

– Если вернуться назад. Вы помните, как реагировал ваш отец на события 53-го года – смерть Сталина, арест Берии? Вы ведь тогда жили в Крыму?

– Когда началась борьба с космополитами, одновременно вычищали КГБ от евреев. Мы жили в Крыму, и отца уволили. Он долго был без работы, примерно год. Потом его взяли в связь и послали на какие-то курсы в Киев. У него умер отец, мой дед, мы жили в одной квартире. Он приехал, кажется, я видел его тогда в последний раз. В Крыму он оказался, потому что в борьбе Берии с Меркуловым занял какую-то не ту позицию. Его любимая дочь, моя старшая сестра, и его старший брат говорили мне, что отец неоднократно хотел застрелиться. Семье было бы легче. Его арестовали, когда стали брать всех, кто близок к Берии.

– Когда вы начали работать над книгой, вы пользовались архивными материалами или полагались на свою память и рассказы родственников?

– Ни в какие архивы я даже не пытался соваться. Читал газеты, от мамы знал мало, да и не принято было женам знать и дома говорить. Пытался представить себе. Это ведь не документальная книга, не об отце, а о том, как живется сыну палача. Бодался теленок с дубом. Даже не теленок, а цыпленок… и не бодался. Я, наверное, плохо отвечаю, но вопросы какие-то не про то. Вот мои дети купили с рук несколько документов отца. Кто-то их сохранил, выкрал, продает. Не купили (запросили очень дорого) книгу, где его пометки: он читал стихи со сцены, видимо, сам писал. Стихов его я не видел, но, по текстам, вроде они были.

– То есть ваши дети разделяют ваш интерес к этому прошлому? Им, казалось бы, можно жить в прекрасном новом мире, не думая об этих русских кошмарах 20-го века.

– Они неплохо живут, никак со мной не сравнить. Жизнь не счастливая, но – машины, девки, парашюты, охота, ныряние, их любят, им лайкают. Но дедом очень интересуются. Сами много находят, иногда сами же и отгавкиваются. И никогда не отказываются послушать, если я говорю о себе, о лагере, об отце.

– А что значит "отгавкиваются"?

– Какой-то журналистик, по случаю, написал, что знаком со мной, что может доставить интересующимся мои автографы, что мы неоднократно встречались... Это нашел мой сын и в очень сильной форме ответил, что все это ложь, и заставил снять нашу общую фотку. Я хотел вмешаться, но он сказал "уже не надо".

– Видимо, в интернете существует какой-то рынок реликвий, связанных со Сталиным и тем временем?

– Множество рынков. Все можно найти, кроме того, что нужно.

Валерий Родос с семьей

– Получается, что советскую власть вы не принимали с 16-летнего возраста. Но тридцать лет взрослой жизни провели в СССР. С чем было труднее всего смириться в этот период?

– С тем, что нельзя вырваться. Не верил, что это можно изменить, благодарен Горбачеву.

– Почему после окончания МГУ вы решили поехать именно в Сибирь, в Томск?

– Смешно. Два лучших места в стране для логика: кафедра логики философского факультета МГУ и отдел логики ИФАНа объявили, что готовы или хотят взять меня. Я был лучший. Но! Беспартийный, еврей, без московской прописки, зато сам сидел по 58-й, отец расстрелян... Было написано много писем. Академик Берг, известные профессора известным профессорам. Однако ближе Томска для меня места не нашлось. Моя отсидка, тем более мой отец, – не самое страшное. Отсутствие московской прописки. Еврей, не член КПСС – вот почему меня не брали в Москву, Одессу, Минск, Баку, всюду, куда меня проталкивали. Я был не средним, а одним из лучших студентов, меня уважали. Я до сих пор дружу со своими любимыми учителями, после 50 лет знакомства. У меня много учеников, много любимых учеников, некоторые вышли на мировой уровень. Никого из них не отпугнул ни я, ни мой папа.

– Но вопреки всему вы были веселым и находчивым. В середине 1980-х вы участвовали в КВН, когда движение возрождалось. А свои репризы вы помните?

– Я и организовал КВН в Томске. Было так. Мой тогдашний друг Меськов привез команду КВН МГУ и предложил мне за два дня организовать свою. Капитаном взяли Кукушкина, его и до сих пор помнят в Томске. Я был председателем жюри. Много еще вопросов у вас? Мне вообще-то умирать уже пора.

– А что вы знаете о семье своего отца, откуда он родом?

– Мой дед, отец отца был хорошим портным. Отец был вторым из пятерых. Старший – стал главным фармацевтом большого города, следующий после отца – довольно известный актер, играл в нескольких фильмах вторые роли, легко можно найти, младший был крупным строителем в Москве. Мама, сестры всегда меня поддерживали. Одна из сестер поступила на тот же факультет, что и я, на три года раньше меня. Дядья же сами боялись нашей фамилии, один уехал из страны одновременно со мной, хотя был в высокой степени обеспеченным.

– Ваш отец "удружил" многим Родосам, так прославив фамилию?

– Была такая песня "и, если Родина прикажет быть героем, у нас героем становится любой". Родина приказывала быть стукачом, и их набрались миллионы, выйди на лестничную площадку одной из квартир, может быть той, что у тебя за спиной, –стукач. Родина приказывала быть палачом. И набралось добровольцев, сколько требовалось, а могло бы быть и больше. Я бы руку, ногу, жизнь отдал, чтобы мой папа стал, как его отец, портным. В какой-то другой семье бились бы головой об стену, плакали бы и каялись. Моя бы семья горя не знала, оно грянуло бы в другой семье. Социальный заказ! Не было бы заказа – и мой папа, быть может, неглупый, со способностями еврей, сумел бы стать и хорошим, и полезным. Когда-то я собирал коллекцию этих их высказываний: Молотов говорил: "А что я мог сделать?", Каганович говорил: "Мне приказали, я исполнял", Микоян, Хрущев... Да, наверное, и сам Сталин так мог сказать. Но отвечать приходится мне и моим детям. Впрочем, вы не задали еще одного важного вопроса: осуждаю ли я или оправдываю своего отца?

– И что вы ответите?

– Конечно, осуждаю. Не следовало ему откликаться на этот призыв, вступать в дьявольский легион. Но я всю жизнь мучился вопросом, а у меня хватило бы (точно не знаю, чего), чтобы удержаться не вступить?.. Не знаю. И есть твердая уверенность, что 95% нынешних наших граждан с радостью и добровольно вступили бы, особенно те, кто сейчас все это яростно осуждают.

– Вы сказали, что вам стало легче, когда вы поставили точку в своей книге "Я – сын палача". Надолго ли сохранился этот психотерапевтический эффект?

– Я писал ее месяца три. Меня вырвало этой книгой. Я не писатель, писал как мог, мог бы лучше – лучше бы и написал. Когда поставил точку, испытал облегчение: справился. А терапевтический результат наступил только после выхода книги в 2008 году. Моего отца расстреляли, я уехал, не тащите грех семьи на моих детей и внуков. Мы не такие уж плохие.