Политика
Иван Данилов

«Вы нас встречаете с цветами, но вы еще нас узнаете» (17 сентября 1939 года глазами очевидца)

Исполняется 70 лет со дня воссоединения Западной и Восточной Беларуси. О том, как это происходило, рассказал свидетель тех событий Иван Данилов в «Записках западного белоруса». «Салідарнасць» предлагает вниманию читателей главу из этой книги.

За неделю до выступления Красной армии, т. е. 10 сентября, у нас во дворе мужики чистили жерди, выпиливали в них гнезда для перекладин, но не сбивали, а сложили заготовку за сараем, завезли и сложили в сарае еловые ветки. Все было готово, но ставить ворота для торжественной встречи Красной армии было еще опасно, т. к. мимо нашей деревни на юг продолжали изредка двигаться отдельные части польской армии и корпуса польской пограничной «стражи».

С этой стражей шутки были плохи. Пограничники расстреливали на месте коммунистических активистов, пытавшихся еще до прихода советских войск разоружать отдельные небольшие группы отступающих солдат.

Если бы кто-то тайно шепнул отступающим пограничникам, что готовятся ворота для торжественной встречи Красной армии, то моему отцу было бы несдобровать. Но все прошло удачно, и 19 сентября мужчины поставили ворота, украсили их еловыми ветками и цветами.

Первые части Красной армии подошли к деревне в обед 20 сентября. Встречать их высыпала вся деревня. Какой-то комиссарский чин подошел к мужикам, пожал руки и со всеми расцеловался. Потом то же самое начали делать другие командиры.

А по дороге, по которой накануне отступала польская армия, двигалась советская пехота и артиллерия. Пушки разного калибра тащили очень тощие заморенные лошади. К хвосту каждой из них была прикреплена медной проволокой фанерная дощечка с надписью: колхоз им. Сталина, Молотова, Шверника, Кагановича и т. д. такого-то района.

Все кинулись смотреть пушки, лошадей и читать эти странные дощечки. Мужики окружили какого-то командира и спросили: «Товарищ командир, а почему это у Красной армии такие худые лошади?»

— А это не наши, — ответил он. — Это колхозные.

Можете себе представить недоумение, озадаченность и растерянность крестьянина, который привык судить: какая лошадь, такой и хозяин. Про колхозы были наслышаны все. Польская пресса подробно писала о нищей жизни советских колхозников.

У моего отца в ответ на эти статьи всегда было одно «веское» доказательство, что не могут быть бедными советские колхозы. «Вы же все были в беженцах в России и видели, какие там земли и какие урожаи» — говорил он мужикам. И в самом деле, трудно было крестьянину представить себе голодную жизнь на хороших урожайных землях. Приход Красной армии внес некоторое смятение в умы моих односельчан. Реальную колхозную жизнь они видели на примере этих тощих лошадей и узнавали от простых красноармейцев, с которыми удавалось поговорить.

Вид у красноармейцев был неприглядный. Среди солдат было много лиц старшего не призывного возраста, которых, как и тех колхозных лошадей мобилизовали на время «освободительной» кампании Они вели себя сдержанно, на вопросы отвечали вяло и говорили, что в колхозах они живут «хорошо».

Во время остановок солдаты умудрялись заскочить в деревенские хаты, что-то купить из съестного: особенно охотились за салом и хлебом. Платили рублями или жульничали облигациями, в которых местное население не разбиралось. Часто их просто угощали и отрезали кусок сала в дорогу.

В деревне пошли разговоры и комментарии того, о чем рассказывали солдаты, забегая в дома. Наша соседка прибежала к моей маме и сказала, что она кормила солдата и спросила: правда ли, что в их колхозе женщины шьют себе юбки и другую одежду из мешков, как об этом писали поляки? И он сказал, что это правда, и что в его и в других колхозах люди постоянно голодают.

А на второй день, когда мы с отцом пришли обедать, моя мать серьезно расстроила отца, рассказав, как она утром кормила солдата, и он сказал следующее: «Вот вы нас встречаете с цветами, но вы еще нас узнаете».

Я наблюдал за отцом и видел, как он переживал: ведь ломался взращенный годами миф о благополучии и социальной справедливости в СССР. Особенно запомнились слова командира, который сказал, что «лошади не наши а колхозные». Думал ли этот красный командир, какую емкую информацию он выразил этими словами? Было над чем задуматься будущему колхознику, который еще недавно распространял коммунистические листовки, осуждающие польских «угнетателей». Да он и сам уже успел поговорить с солдатом-колхозником, который поведал о бедственном положении крестьян в колхозах: «Все забирают в государство, почти ничего не оставляют людям и не разрешают покидать колхоз». Так запомнились мне эти яркие и во многом грустные дни первых встреч с Красной армией.

Дальнейшая жизнь подтвердила слова того солдата, который сказал: «Вы еще нас узнаете». С приходом советской власти на землях Западной Беларуси и Украины водворилось чекистское правление. И уже в 1940 году всем, в том числе и моему отцу, стало очевидно, что эта власть не народная. Вместо экономической помощи населению повсеместно проводились собрания, митинги и распространялся различного рода идеологический мусор о преимуществе советского социализма перед польским капитализмом.

Секретарь ЦК КП Белоруссии П. К. Пономаренко в письме Сталину докладывал, что направил 400 человек «толковых» работников для работы с крестьянскими комитетами. К агитационной работе привлекались военные, работники организованных райкомов партии и райисполкомов, а также другие советские специалисты. И все они твердили одно и то же, то есть о счастливой жизни в СССР. Но в действительности никакого социализма, никакого преимущества в быту рабочих и крестьян не появилось. Все почувствовали, что реальная власть принадлежит не диктатуре рабочих и крестьян, а диктатуре НКВД, основанной на терроре.

Массовые аресты начались уже через месяц после прихода Красной армии. Когда я из Пинска приезжал домой, то в деревне только и говорили, кого арестовали и вывезли, и кто может оказаться следующей жертвой НКВД.

Тов. Пономаренко в своем письме Сталину не сообщает, сколько «толковых» энкэведистов было направлено в Западную Беларусь, и чем занимались эти «ребята» в т. н. крестьянских комитетах. Прежде всего, с помощью этих комитетов (их называли тогда комитетами бедноты) НКВД составляло списки крестьян, подлежащих окулачиванию с последующим арестом и высылкой в Сибирь.

Процесс окулачивания проходил в два этапа. На первом этапе окулачивали тех, кто имел более 5 гектаров земли. Никто не вдавался в такие «мелочи» как кадастрация земли, поэтому некоторые крестьяне попали в кулаки из-за того, что при проведении хуторной «парцеляции» получили большие наделы, но плохой земли.

За каждой деревней закреплялся сотрудник НКВД, который периодически навещал комитет бедноты. Вместе они выпивали и решали, кого записать в кулаки в первую очередь, а кого во вторую.

Кроме количества пахотной земли для оценки кулацкого хозяйства использовались такие критерии, как величина дома и других построек, наличие сельхозинвентаря и др. К кулакам стали относить тех, у кого крыша дома была из цинковой жести. При Польше эта жесть значительно подешевела и стала доступной для кровли. Если дом покрыт белой цинковой жестью, то это стопроцентный кулак.

Но случалось и так, что крестьянин менял соломенную крышу в первую очередь не на доме, а на сарае, где хранился весь урожай и другое добро. Вот тут для комбедовцев и их районного покровителя всегда был повод «попугать» мужика и получить неплохое угощение: выпить и закусить.

Опишу, как это происходило. Заходили комбедовцы в сопровождении районного начальника к такому мужику во двор и смотрели на блестящую крышу сарая. К ним подходил напуганный хозяин, а комбедовцы-односельчане спрашивали: что будем делать с тобой, Степан, окулачивать тебя или нет?

Тут уже в разговор вмешивалась хозяйка, и заявляла: «Какие же мы кулаки, Трофимко, у нас-то и земли меньше, чем у тебя». Компания этих выпивох знала, что за цинковую крышу на сарае они не станут окулачивать Степана, и Трофим, искусно играя свою роль, назидательно говорил: «Ты бы, Надзея, лучше шла в хату и занялась тем, что положено, а не вмешивалась в мужской разговор». Хозяин добавлял: «Иди, Надя, мы скоро зайдем в хату».

Хозяйка в доме скорее резала сало, доставала кислую капусту или соленые огурцы и «смажила» яичницу. Сколько поставить на стол водки или самогона, определял хозяин.

«Советский товарищ», так называли его сами комбедовцы, прибывший из России или Восточной Беларуси, с любопытством глядел на сало и другую закуску и, наверно, сравнивал нищету колхозников его родной деревни с тем, что он видел в закрепленной за ним западнобелорусской деревне, которую он по роду службы должен агитировать вступать в колхоз. Выпив и закусив, незваные гости благодарили хозяйку, а Трофим добавлял: «Смотри, Степан, ты мужик неплохой, но когда будем организовывать колхозы, чтобы записался первым».

В 1940-м и в начале 1941 года началась принудительная коллективизация. В соседней деревне Язвины, где было много активистов КПЗБ, колхоз организовали еще весной 1940 года. Новые колхозники имели некоторые льготы по налогам. Те, кто не вступал в колхоз, облагались большими налогами, которые не шли ни в какое сравнение с польскими.

При Польше существовали только денежные налоги. Приведу перечень советских налогов, которые именовались поставками: зерно, мясо, молоко, яйца, шерсть. Кроме поставок, которые определялись количеством земли, был еще денежный налог на недвижимость, сад, улья, лошадь и другую живность. Эти налоги серьезно подрывали авторитет советской власти и односельчане часто упрекали моего отца за его прежние слова, что с приходом советской власти мы избавимся от польского ига.

«Из польского ига мы попали в советское ярмо, которое нас окончательно задушит»-жаловались мужики моему отцу.

Пример соседней деревни Язвины не давал повода для оптимизма. С колхозников то же требовали налоги за приусадебный участок, за дом, сад, домашнюю живность и поставки мяса и молока. В колхозной конюшне лошади быстро отощали и стали похожи на те, которые тащили советские пушки.

Советское «ярмо», как его именовали крестьяне, не ограничивалось только налогами и поставками. В 1940 году введена строгая трудовая повинность по заготовке и вывозу леса и по строительству многочисленных аэродромов. Жители деревень, расположенных вдоль Днепро-Бугского канала, строили шлюзы и по каналу бесконечными караванами пошли баржи с зерном, углем и железной рудой в Германию. Это продолжалось вплоть до 22 июня 1941 года. С началом войны много барж, в том числе и с зерном, застряло в пути, и жители окрестных деревень охотно все это растащили.

С начала 1941 года развернулся второй этап окулачивания, арестов и депортации белорусского населения в Сибирь и на север. Было введено в обиход слово «подкулачник», которым обзывали крестьян, отказавшихся вступать в колхоз независимо от их имущественного состояния. Они так же подлежали депортации, но во вторую очередь.

Ненасытный ГУЛАГ требовал новых жертв — бесплатной рабочей силы для «строек коммунизма». Стали арестовывать тех, кто выражал недовольство налогами, экономическим положением или преследованием религии.

Так советская власть, которую торжественно встречали воротами, украшенными елками и цветами, стала для жителей Западной Беларуси мачехой.

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)