«Врали все и всем подряд – уговаривали, уламывали, насиловали сами себя»

Раннее утро! Лужайка загородного дома... Кто-то играет в крикет, а кто-то пьет чай, читая утреннюю газету...

Так или чуть иначе выглядели символы комфорта, уюта, достатка и респектабельности для большинства, проживавшего в 20 веке в условиях «загнивающего капитализма». Именно так, и никак иначе оценивали жизнь по ту сторону советской границы институты социализма.

Когда нет своего, или оно бессмысленно, тогда и начинаешь подглядывать за чужой жизнью в чужих окнах. Все, что происходило в границах СССР было враньём – откровенным обманом. Мода в том числе. Врали все и всем подряд и, в первую очередь, себе – убеждали себя, уговаривали, уламывали, насиловали сами себя – почти как в гоголевском «Ревизоре»...

Но когда приходило время что-то предъявлять в доказательство состоятельности собственных вымыслов – бежали к щелочкам в заборе между ними и нами, и усердно подглядывали, чтобы увиденное-подсмотренное у них, потом быстренько «на скорую руку» перелицевать и предъявить: вот, мол, посмотрите какую одежду предлагает Советский Союз своим труженикам для времени, свободного от бесконечных чаев и перекуров на работе.

И нет в этом во всем никакой выдумки! Все происходило именно так! И именно такими словами и начинался один из показов минского театра моды в далеком 1989 году...

Итак, раннее утро, лужайка загородного дома... И на подиуме появляются манекенщицы и манекенщики (демонстраторы одежды – как их по-советски называли в те далекие времена), одетые в прекрасные летние комплекты для свободного времени – всё в светлых тонах, сплошная отечественная вискоза – этой пряжей тогда были под завязку завалены все трикотажные ателье...

Предполагалось, что советские труженики будут с наслаждением разгуливать в светлых вискозных трикотажных комплектах (очень не практичных, кстати – сплошные затяжки от одного лишь взгляда) по дачным участкам в 4 сотки, и копировать (читай: пародировать) персонажей Уильяма Сомерсета Моэма, чье литературное произведение «Театр» было разрешено советской цензурой.

В далекое советское время показы одежды подразделялись на «внедряемые в производство» (закрытые худсоветы) и публичные (демонстрация модных прелестей советского образа жизни). Публичные показы представляли рядовым гражданам страны именно такие художественные образы, которым эти граждане никак не могли соответствовать, поэтому и всячески им сопротивлялись. А показы внедряемой в производство одежды были закрытыми по той простой причине, что ее авторы-модельеры просто не решались предъявлять миру свое лицо в связи с шедевральностью собственных творений. Внедренные шедевры все же потом оказывались доступны обзору потребителей в торговых точках бескрайнего СССР, но уже как-то соотнести увиденное с лицом автора просто не представлялось возможным – масштабность страны спасала модельеров от всенародного позора.

Понятное дело, что интеллигентной советской публике не очень-то и хотелось носить шедевры с закрытых показов моделей одежды, внедренных в производство (вот уж где торжествовали ГОСТы – в полной мере!), потому в ту далекую пору и возник сумасшедший спрос на импорт из стран соцлагеря, где все производилось не на показ, а именно для потребления. Из капстран, на моей памяти, импортировались лишь австрийские сапоги и финские дезодоранты...

И импорт стал дефицитом! И завмаги, и завскладами, и товароведы – все лица, имеющие отношение к торговле и распределению стали считаться лучшими друзьями и желанными гостями в любом доме. Появились фарцовщики, эдакие нелегальные поставщики предметов одежды из реального мира – своего рода сталкеры культурных ценностей...

Фарцовщиков соотносили со спекулянтами и по всей строгости карали законом, но процесс шел... Одно дело на подиуме презентовать мечту, а другое – носить производимое отечественным легпромом!

Пришло время, и железобетонную стену между социализмом и капитализмом заменили другим забором – но стена в головах чиновников никуда не делась, будто и не было Перестройки, будто и не было 90-х...

Забор остался. Стена между Востоком и Западом осталась. Остался ГОСТ. Остались и фарцовщики, но уже под другими именами... Остались все персонажи и действующие лица спектакля с буквой «А» в названии, но автор у него уже даже и близко не Уильям Сомерсет Моэм...

И по-прежнему, просыпаясь утром, и выглядывая в реальное окно, разве можно констатировать, что за ним действительно «раннее утро» и действительно «лужайка загородного дома», и что на ней действительно «кто-то играет в крикет, а кто-то это пьет чай, читая утреннюю газету»?!

Ностальгия? Ни в коем случае! Просто, мало что изменилось – по сути. И не важно, что крикет уже даже и на его родине заменили чем-то иным... Важно, что осталось, но уже и не игра вовсе – нет, и не легкое безобидное притворство – а враньё и откровенный бесстыдный обман. И откровенное хамство.

По-прежнему играем в тех, кем не являемся, по-прежнему подсматриваем в чужие окна, по-прежнему стараемся быть кем-то, кем стать просто не возможно, потому что бытие, как говорил Маркс, определяет сознание.

Опять причина? Она ясна, она очевидна, она на поверхности – когда нет своего таланта, ума, воспитания, образования, способностей – бог не дал, то начинаешь подглядывать в чужие окна за чужой жизнью. А увидев там что-то – копируешь, напяливаешь, кривляешься – изображаешь жизнь, одним словом...