Комментарии
Ольга Тимохина

«Вохра» готова стрелять

Помните давнюю, еще советскую, миниатюру Полунина? Двух клоунов: один из них говорил: «Низзя», а второй отчаянно кричал: «Зя-зя-зя-зя!» А вот тот, который «низзя», – он не кричал. Он говорил наставительно, с сознанием собственной правоты. Веско. С чувством, с толком, с расстановкой.

О, мы хорошо понимали, о чем это, ибо родились в мире, где все было «низзя». Где все решали паспортистка, продавщица, комендант общежития, кастелянша, швейцар. Именно они решали, что и сколько нам «зя».

Это и было лицо власти – не Брежнев в телеящике, а глянцевая лысина коменданта, пергидрольные кудряшки кастелянши, вечная, незыблемая спина швейцара – за вечной, незыблемой стеклянной дверью. Это было противно – но как-то смешно…

Еще были сторожа или сторожихи детсадов, школ, учреждений. Хлипкие бабушки и дедушки. Или студенты. Это была неплохая подработка, копейки к зарплате или стипендии, плюс ко всему – своя, большая и пустая территория, редкая роскошь для советской молодежи. О, там собирались такие веселые компании! Там лилось такое вино! Поедались такие бутерброды! Лично знаю нескольких девушек, потерявших невинность в окружении миниатюрных столиков и стульчиков, крохотных шкафчиков с куклами и зайчиками: они наблюдали за процессом единения, стыдливо опустив мохнатые ушки.

Словом, несерьезные это были сторожа. Кого среди них не было – так это главного лица нынешнего времени, охранника.

В огромной, вооруженной до зубов стране, охранник, «вохра», был существом подразумеваемым, символическим, мифическим. Страну охраняли от всех, нас охраняли от самих себя – но где-то там, за кадром. В тюрьмах, лагерях, на секретных объектах.

Не помню на улице людей в форме. Хоть убейте, не помню – и все.

Это не к тому, что СССР был хороший. Это к тому, что нынешнее время стало более откровенным. Откровенно-тупым. Его лицо – лицо охранника.

Среднестатистический белорусский вуз. Турникеты. Пропуска. Три человека у дверей – три! Один – главный, постарше. Штатский. Некто в сером. Два в камуфляже. Зачем они здесь?

В дождь спешащая толпа студентов и преподавателей наталкивается на турникеты, оскользается на мокром полу. Самое смешное – турникеты не работают. И не работали ни дня. И каждый новоприбывший администратор начинает не с учебного процесса, а со страшилки: вот включим турникеты, вот начнем проверять: кто, когда, туда, оттуда, сколько, на сколько…

Пройти стороннему человеку нереально: должна быть бумага за подписью проректора: разрешили, мол. В восемь вечера вохровцы «дозором обходят владенья свои», выгоняя припозднившихся студентов и преподавателей – унизительно, хамски, грубо. «Низзя». А что? Они в своем праве… У них приказ. Я не знаю, что делают они за закрытыми дверями: бдительно обходят вуз по периметру или то же, что давешние студенты-сторожа – в детсадиках.

Раньше около дверей в институты стоял будочка, а в ней сидела спящая вечным сном бабулька – просыпаясь, она выдавала ключи от аудиторий.

Иногда с суеверным страхом думаешь: скоро микрочипы вживлять будут: дисциплиночка. Военизированная. Барак, тюрьма, спецобъект? Как учиться в таком вузе? Как – учить?

Недавно побродила по университету в Амстердаме. Просто так – вошла и побродила. Велосипеды, голоса, смех. Там же, во дворике, бар: студенты вместе с преподавателями пьют пиво, болтают. И ничего страшного не случилось. Никто никого не съел…

Если бы в тоталитарном Советском Союзе в институте появился бы некто в камуфляже – студенты бы решили, что это государственный переворот. При иных условиях это было непредставимо. Даже тогда это было место, где учат и учатся. Да почему «даже» – при всех советских «но» так и было…

Помню, как филологические девы тех лет протаптывали тропинку по газону рядом с ЦК (К.Маркса, 38), сокращая путь к филфаку на Красноармейской. Теперь минский газон священен, а на Маркса, 38 – втройне, впятерне, вдесятерне. Я иногда жалею обитателей этого сакрального здания: как им, должно быть, скучно – в эдакой-то стерильности.

Но ладно, прочь от заветного места, а то дождемся: и к нам уверенными шагами каменного гостя приблизится вохра… Спустимся в метро.

Вы никогда не думали о том, почему наш путь в метро сопровождают механические, нечеловеческие голоса, объясняющие нам, чего мы не должны делать? Что делать «низзя». Как-никак метро в Минске скоро 30 лет, все, вроде, уже постигли: ездить в метро – не такая уж хитрая наука. И где были эти голоса во время теракта? Может быть, материализовались в людей – спасающих, помогающих? Промолчу.

Кстати, насчет спасения. Можно как угодно ругать нашу медицину, но в наших больницах много хороших врачей, знающих, опытных. Они вытаскивают из пропастей – из смерти, из комы…

А дальше? Дальше вступает в силу вохра – на этот раз в белом халате поверх камуфляжа. И вновь долдонит свое «низзя».

Парадокс: все стонут от нехватки младшего медперсонала – но родственникам в реанимацию «ни-ни». Мы – разносчики вирусов, грязи, венерических болезней, чумы, холеры: от них не спасут ни бахилы, ни крахмальный марлевый «намордник». Мы – угроза нашим измученным родным, лежащим на своих койках в полном одиночестве, в боли, страхе. Мы для них опасны.

Ладно, пусть. Но почему же туда преспокойненько заходят дядьки в ватниках, несущие в грязных руках мотки кабеля? Почему врачи в хирургических робах выходят на улицу покурить – и потом идут в палаты к только что прооперированным пациентам? Что, там, в отделении, их подвергают санобработке? Да нет. Просто логика приказа: они в своем праве – в праве «ззя».

Пушкин писал: гений, парадоксов друг. Но другом парадоксов бывает не только гений. Чаще друг парадоксов – кретин. С лицом вохры.

Мы уже привыкли к проверке наших сумок при входе на выставку, на шоу, на спектакль. Унизительно – но, вероятно, и впрямь, необходимо… (Кстати, почему в аэропорту «Минск-2» досмотр проводят аж два раза? Такого я не видывала даже в израильском «Бен Гурионе» – там, где это гораздо более оправданно).

Вчера я попала на представление Cirque du Soleil в «Минск-Арена». Разумеется, нас проверили при входе – мы послушно подверглись. Зашли в огромный зал, душный, пропахший попкорном, потом, духами, телами тысяч людей, химическим амбре, исходящим от сцены – и все забылось: мы оказались в пространстве детских сновидений, щедро сыплющихся из зонтика Оле-Лукойе, в мире, где все случайно и возможно: там летали большие серебряные птицы, и бегал горбатый хитроумный Флер, и спорили клоуны, там пели прекрасные дамы и удивительные, сказочные существа без пола и возраста, играючи, крутили невероятные сальто. И главное – все это было свободно, свободно, свободно!.. Что может быть свободней сна, мечты, фантазии?

Фото TUT.BY

Антракт был долгий, двадцать минут. Мы блуждали по бесконечному округлому фойе, меж очередей за колой и попкорном, среди сотен деловито жующих людей – хотелось выйти на воздух, побыть наедине со своим ушедшим детством, окунуться в вечернюю сентябрьскую тишину…

Около каждого выхода стояли охранники, по трое – по четверо. Одного почему-то было недостаточно. Бравые юноши, на лицах которых крупным шрифтом было написано «право низзя». Как, почему? А нипочему. «У нас приказ».

Нечеловеческая невыразительность этих лиц. Будто с нацистских плакатов. И тот же нацистский презрительный прищур: что они, специально тренировались? В каком питомнике их выращивали? Кто? Ну, ясно не Багира и не Балу. Шерхан и Туби.

Заметьте, я не спрашиваю, кем и почему был отдан такой дикий приказ. И в голову не приходит поинтересоваться. Приказ у нас священен, как дикарский тотем. Как газон на Маркса, 38.

Но откуда это презрение к нам, «унтерменшам»? От облаченности властью. «Низзя» – а вдруг да разбежится стадо…

«А вы видели представление?» – спросила я. Они ответили: «Нет». Даже краем глаза не посмотрели, подменяя друг друга, не сбегали в зал, где творилось чудо. Дисциплиночка.

Добавлю: билеты были дорогие, очень дорогие. Представляю, как наскребали деньги люди, чтобы прийти всеми семьями – чтоб очутиться в мире детских снов, хоть ненадолго, хоть гостями. Но гостями – не быдлом.

Но все было решено за них. В антракте человек должен слоняться по огромному, неуютному бункеру «Минск-Арена», стоять в очередях, есть попкорн, пить колу. Шаг вправо – шаг влево считается побегом.

Женщина рядом спросила: «А если отдадут приказ – стрелять в меня будете?» Двое молчали, глядя поверх голов (о, этот прищур!), третий, неожиданно тонко усмехнувшись, сказал: «Конечно, будем. Это же приказ».

Мы только думаем, что мы живем в Минске, в независимой Беларуси. Мы думаем, что живем в собственных квартирах. Что мы – профессионалы, что нас уважают окружающие.

Все это лишь иллюзия. Детский сон. Cirque du Soleil. Наш адрес – не дом и не улица. Наш адрес – бункер. Наша культура – культура бункера. «Минск- Арена». И побеждает на этой арене человек в камуфляже.

Его принцип – заблаговременная зачистка всего, что хоть как-то отличается от других. Его цвета – серо-бурые болотистые пятна. Его мир: перманентная война против всех, на кого будет выписан приказ. Он нас спасает – от самих себя, от наших сомнений и вопросов, радостей и горестей, принципов и ценностей. Словом, от нашей свободы.

Он горд собой. На лбу его сверкает слово «Низзя». Вместо мозгов у него приказ. Вместо сердца – пламенный мотор. Он вечен.

И знаете что? Он нас ненавидит. За то, что живем без приказа. За то, что смеемся и плачем на представлениях Cirque du Soleil. За то, что, несмотря на турникеты, умудряемся учить и учиться. За то, что летаем на самолетах в «прекрасное далеко»: он лишь досматривает. Похлопывает деревянными руками истукана по нашему телу… А может, он ненавидит нас за то, что мы летаем во сне?

Знаете, чего я жду? Когда к камуфляжу ему выдадут автомат.

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)