Владимир Этуш: «Свою первую машину я выиграл у Ульянова на спичках»

Народный артист СССР Владимир Этуш и нынче, на девятом десятке лет, выглядит записным сердцеедом: статен, щеголеват, ироничен... В интервью он рассказал, как вернул украденные вещи, почему ушел добровольцем на фронт и с чего должно было начаться продолжение «Кавказской пленницы».

Этушу бы с такими завидными внешними данными героев играть, но с первых же шагов на сцене и съемочной площадке он предпочитал не выдавливать у публики патетическую слезу, а смешить до слез. Актер не прогадал: хотя почитает народ трагиков, обожает все-таки комиков.

«Ничего не сделал, слушай, только зашел!», «Либо я ее веду в загс, либо она меня — к прокурору», «Щас как дам больно!»... Его звездные роли давно разошлись на цитаты, да и самого артиста поклонники готовы растащить на сувениры: когда шляпу товарища Саахова из культовой комедии Гайдая «Кавказская пленница» Этуш выставил на благотворительный аукцион, пыльный реквизит ушел аж за 3800 долларов. Что ж, если так высоко котируется украшавший его головной убор, легко представить, как дорог стране сам Владимир Абрамович — он просто бесценен!

Его называют комиком с некомедийным характером, советским Чаплином и «заслуженным нацменом», а узнают — с первой же фразы! — по специфическому акценту. Рассмешить буквально до колик он умеет движением брови, одним словом и взглядом, а трагедиями (не сценическими, а настоящими, замешанными на крови и смерти) актер пресытился еще в молодости — на войне.

О том времени Владимир Абрамович говорит скупо — это, видимо, и сегодня причиняет ему боль. Если бы не однополчане, мы бы, пожалуй, и не узнали, как лейтенанта Этуша назначили комендантом переправы через реку Аксай.

Встав с пистолетом в руке перед ушедшими на полметра в воду под тяжестью техники и людей понтонами, он сдерживал беспорядочно отступающие части Красной Армии, перекрикивая хорошо поставленным голосом весь шум-гам. Ему, 20-летнему мальчишке, приходилось возвращать на передовую солдат, покинувших было окопы, и поднимать бойцов в атаку...

...Когда недавно в Кремле Владимиру Абрамовичу вручали орден «За заслуги перед Отечеством», параллельно чествовали молодых офицеров, и одного из них, со Звездой Героя России на груди, Этуш спросил, за что сейчас такие награды дают. Ответ ошеломил артиста: «За взятие Грозного».

— Ну и времена настали, — вздохнул Этуш, — а вот я первый свой орден получил за то, что его оборонял.

Ко Дню Победы он получил множество поздравлений, но среди них не было самого, очевидно, желанного — от внука Владимира, который нынче живет с родителями в Америке. Дочь Раиса (до недавнего времени актриса Театра сатиры) не простила отцу, что, овдовев, он в 80 лет женился на женщине вдвое его моложе... Впрочем, Этуш не забывает, что должен в любых ситуациях держать удар и улыбку, а полностью счастливыми бывают лишь... Ну, сами знаете, кто...

«СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ НАНЕСЛА МНЕ ОЧЕНЬ БОЛЬШУЮ ТРАВМУ»

— Владимир Абрамович, у людей, чье детство и юность опалила война, день 22 июня навсегда окрашен черным цветом. Это правда, что вы чуть ли не первым из москвичей встретили начало Великой Отечественной?

— 22 июня 1941 года я шел в пятом часу утра после затянувшейся гулянки по улице Горького (ныне Тверской) вниз и, проходя мимо Манежа, увидел большой автомобиль под германским флагом — он на огромной скорости пересекал Манежную площадь. Это уже потом, сопоставив факты, я понял, что встретил немецкого посла фон Шуленбурга, возвращавшегося из Кремля после того, как вручил Молотову меморандум об объявлении войны. Тогда же особого внимания этому не придал — пришел домой и лег спать, а часов в 12 меня разбудила мама и сказала: «Война!».

— В одном из интервью вы так описали свою реакцию: «Никогда больше, даже в самые отчаянные мгновения на фронте, мне не было так страшно. Мама стояла и в ужасе смотрела, как меня трясет мелкой дрожью — белая рубашка ходуном ходила у меня на груди». Неужели так испугались?

— Что вы хотите — я чувствовал себя первым кандидатом на фронт!

— При том, что у вас, как и у других студентов Театрального училища имени Щукина, была бронь?

— Была, но я стал добровольцем.

— Вот даже как? Почему?

— Почему? (Пауза). Понимаете, когда видишь аэростатные ограждения, заклеенные крест-накрест окна, светомаскировку и хмурые, озабоченные лица, как-то меняется психология, и это не ура-патриотизм — все гораздо сложнее.

— Стыдно было оставаться в тылу?

— Ну, разумеется, хотя советская власть нанесла мне очень большую травму. Папу без основания арестовывали, потом освобождали...

— Несколько раз?

— Дважды... Как-то в школе, на уроке литературы, я описал образ Обломова в стиле Бухарина, к тому времени уже репрессированного, и меня сразу же вызвали к директору. Он запугивал тем, что сдаст НКВД, и я тогда испугался, но не за себя — за маму: знал, что она этого не переживет. Обошлось, слава Богу, а вскоре и отца выпустили...

Под воздействием этих событий я относился к властям определенным — и совсем не лучшим! — образом. Тем не менее, мои личные впечатления не стали решающими.

...Сначала нас, студентов, отправили на три месяца под Вязьму — копать противотанковые рвы, а по возвращении мы продолжили учебу, и в один из осенних вечеров вышли играть в популярном спектакле «Фельдмаршал Кутузов». На сцене стояла вся труппа, а в зале было всего 13 человек — это тоже стало толчком, чтобы на следующий день я отправился в военкомат...

«ТОВАРИЩ СААХОВ НОСИЛ СТАЛИНСКИЙ ФРЕНЧ НЕ СЛУЧАЙНО»

— Когда смотришь такие фильмы, как, например, «Штрафбат», проступает совершенно другая правда о войне. Оказывается, людей по законам военного времени не щадили и расстреливали зачастую свои же — без суда, как говорится, и следствия. Подобное на ваших глазах случалось?

— А то нет — было ведь соответствующее постановление. У меня и сейчас перед глазами два возчика (или ездовых — не помню, как правильно), попавших под трибунал за отсутствие в части. Они были местными, с Кавказа, в каждом ауле — родня: вот куда-то и сматывались... Впрочем, это сейчас уже я так думаю, а тогда их искали, нашли и решили (вздыхает) расстрелять — для общего, так сказать, устрашения.

Полк выстроили у подножия горы, вывели осужденных и зачитали приказ. Два смершевца, стоявших за их спинами, приказали несчастным идти в гору, а сами двинулись следом. Ездовые сделали несколько шагов и упали, расстрелянные в упор.

— Страшно вам стало?

— (Морщится). Неприятно.

(Из книги Владимира Этуша «И я там был»)

«Ну чего тогда стоила жизнь бойца? Комдив застрелил солдата, потому что тот позволил себе взять в каком-то доме гитару и заиграть, хотя все силы тогда следовало отдавать наступлению. Замполит дивизии лично расстрелял хорошего парня, старшину, за то, что не туда побежал, а помощник замполита полка убил начальника продсклада за то, что тот отказался налить ему стакан водки. Застрелил за стакан — и ничего: разжаловали, но оставили служить при штабе. Так там и болтался без дела...»

— Вот уже более 40 лет для миллионов зрителей вы, прежде всего, товарищ Саахов, которого вы блестяще сыграли в кинокомедии «Кавказская пленница» — самой главной, пожалуй, картине в вашей творческой биографии. Откуда у вас, коренного москвича, столь доскональное знание материала?

— Понимаете, до войны мне страшно нравился писатель-лермонтовед и вообще замечательный рассказчик Ираклий Луарсабович Андроников. Я, помню, ходил за ним по пятам, слушал его разговоры, бывал на концертах, которые он давал, ну а поскольку Андроников грузин, все у него строилось на тонком кавказском колорите — вкусном и невесомом.

— Но ведь акцента почти не было...

— В обычных условиях — нет, но когда он что-то показывал, появлялся. Я ведь не только все его вечера посещал, но и пересказывал потом услышанное знакомым, друзьям, а уже на фронте меня направили в часть, формировавшуюся на Кавказе. В ней были азербайджанцы, грузины, армяне...

— ...и вы за ними подсматривали?

— Впитывал все как губка.

— На мой взгляд, режиссером Леонид Гайдай был гениальным, и время это лишний раз подтверждает: его фильмы, словно хорошее вино, все лучше и лучше, а современных комедий такого уровня вообще нет. Говорят, тем не менее, что коронных реплик товарища Саахова изначально в сценарии не было — все это, дескать, ваша импровизация...

— Ну нет, не все — какие-то отдельные фразы...

— «Шляпу сними», «садись пока», «горячий, савсэм бэлый»...

— Да-да (улыбается). Что интересно, когда Гайдай меня пригласил в «Кавказскую пленницу», я у него спросил: «Неужели у вас нет для столь омерзительной роли какой-нибудь другой кандидатуры?». В ответ, однако, услышал, что лучше всего для нее подхожу я.

На площадке Гайдай предоставил мне полную свободу, потому что я очень хорошо знал материал, купался в нем и с легкостью мог поддержать с этим акцентом любой диалог.

— По сценарию, как известно, ваш герой носил фамилию Сааков — почему же вдруг стал Сааховым?

— Все очень просто: секретарь партийной организации «Мосфильма» оказался однофамильцем этого номенклатурного негодяя, поэтому, когда картину начали снимать, режиссера настоятельно попросили фамилию моего персонажа изменить.

— Вы только что говорили об обиде на государство в связи с репрессиями, коснувшимися вашей семьи... Скажите, а то, что товарищ Саахов говорит с кавказским акцентом и носит сталинский френч, — это случайность или так было задумано?

— Конечно, задумано — ну а как же?

— Так вот оно что!

— Прямолинейно возводить родословную моего героя непосредственно к Сталину было бы в корне неверно, но он представлял власть, причем очень своеобразно понимал свои полномочия: чувствовал себя этаким «удельным князьком» и считал, что все вокруг принадлежит ему. Потому и позволял себе оценивать людей в баранах и холодильниках — это специфическая психология.

«РОДНЫЕ ПРЕДУПРЕЖДАЛИ: «НА РЫНОК, ГДЕ ТОРГУЕТ МНОГО КАВКАЗЦЕВ, НЕ ХОДИ — МОГУТ ПОБИТЬ»

— После «Кавказской пленницы» у вас было два пути: либо стать в тех краях национальным героем, либо быть проклятым. Какой вариант вам достался?

— Первый. Кстати, родные и просто знакомые предупреждали меня, что могут быть неприятности, уговаривали: «Будь осторожен, на рынок, где торгует много кавказцев, не ходи», мол, там и побить могут. Правда, когда по забывчивости я туда все же забрел, получилось с точностью до наоборот: меня чуть ли не на руках носили, наперебой угощали...

— Кавказцы принимали вас за земляка?

— Их, дорогой мой, не проведешь — они понимали, кто я...

— Насколько я знаю, в конце 60-х планировалась вторая часть «Кавказской пленницы» — вы бы хотели в ней сняться?

— Так я и был инициатором продолжения.

— Какой же там вырисовывался сюжет?

— Гайдай, к сожалению, был в это время занят — какую-то другую снимал киноленту, а мы с авторами сценария так загорелись идеей... Заканчивается «Кавказская пленница» судом, поэтому вторая серия начиналась в лагере. Гордого и амбициозного товарища Саахова мы решили унизить не только лишением свободы, но еще и нравственно. Он по нашему замыслу был директором клуба, а поскольку в колонии сидели только мужчины, женские роли вынужден был исполнять сам.

— Ай-ай-ай!..

— Да, для кавказца это огромное унижение — так мы хотели начать.

— Почему же не получилось? Не пропустили?

— Не-а. «Где угодно, — сказали, — снимайте, только не за колючей проволокой». Мы обещали, что покажем места заключения идеально: мол, будет такой образцово-показательный лагерь, что всем там сидеть захочется. Не разрешили...

— И в кино, и в театре вам часто доставались персонажи скупые, алчные, нечистые на руку — чем это можно, на ваш взгляд, объяснить?

— Я артист комедийный, а поскольку в ровном, нейтральном голосе никакого юмора нет, приходилось искать какой-то иной ракурс.

— Роль Карабаса-Барабаса вам нравилась?

— Нет. От сопливой детворы проходу на улице не было, мамаши мной вместо Бабы-Яги неслухов пугали — ну что тут хорошего?

— Гайдай снял вас еще в двух блестящих картинах: «Двенадцать стульев» и «Иван Васильевич меняет профессию»...

— Ну, инженера Брунса в «Стульях» настоящей работой я не считаю, а вот стоматолог Шпак — это да...

— Так получилось, что год назад вы повторили его судьбу: прямо из вашей квартиры украли деньги, украшения жены...

— (Хохочет).

— Вы сейчас так заразительно смеетесь, но, думаю, вам было ой как невесело, когда, вернувшись из Геленджика, где отдыхали, вы увидели...

— ...ну не совсем так. Сперва позвонил милиционер: «Владимир Абрамович, только не волнуйтесь...». Мой первый вопрос был: «А что украли?». Повисла неловкая пауза, и вдруг он начал давиться от смеха: «Магнитофон импортный, пиджак замшевый, портсигар золотой отечественный... Все, что нажито непосильным трудом...».

— Вы небось сильно расстроились?

— Конечно — ну что вы смеетесь? Когда я вошел в квартиру и увидел, что все перевернуто... Неприятное было чувство... Вас никогда не грабили?

— Тьфу-тьфу, слава Богу...

— Ну ничего, я с вашими квартирными ворами поговорю...

— Владимир Абрамович, но вам же, насколько известно, все вернули...

— Почти все, однако милиция к этому никакого отношения не имеет.

— Блатной мир постарался?

— Честно говоря, даже не знаю — только не думайте, что я с ними знаком. В первой же телепрограмме, которая после случившегося вышла в эфир, журналисты меня спросили: «А может, вам обратиться с экрана к людям, которые вас обокрали?». Я начал было отнекиваться: «Ну как это будет выглядеть?», а потом подумал и произнес: «Жулики, верните похищенное!».

...Вскоре заветный пакет подбросили под двери моей квартиры в Гранатном переулке.

— Записку с признанием что-то вроде: «Мы очень вас любим...» не приложили?

— Представьте себе, написали. Не помню уже обращения... «Господин»? Нет, «Уважаемый Эттуш» — через два «т».

— Двойное, видимо, уважение!

— Наверное (улыбается), а текст приблизительно такого был содержания: «Извините за то, что мы сделали, — очень нужны были деньги. Сразу отдать не могли, так как вещи лежали в закладе, — остальное вернем позже».

— Потрясающе! Вот она, слава!

— Я горд!

«В АРТИСТАХ НИЧЕГО НЕ ЧИТАВШИМ ДЕЛАТЬ НЕЧЕГО»

— Как интересно все-таки жизнь складывается: 16 лет вы были ректором Щукинского училища и на протяжении десятилетий принимали в нем вступительные экзамены. Скажите, а вы в состоянии стопроцентно разглядеть талант, у вас есть какое-то шестое чувство: вот он?

— Такого чувства ни у кого нет, и я за свои слова отвечаю. Обязательно должны быть интуиция, наитие, но стопроцентной гарантии никто вам не даст.

— У вас что же, случались промашки?

— Как и у всех.

— В театральных кругах рассказывают, что в свое время вы забраковали юного Юрия Яковлева и на прощание сказали, что его ждут фабрики и заводы...

— По-моему, это уже присочинили. Не помню такого, но историю эту слышал.

— Кого спустя годы вы можете назвать своими лучшими учениками?

— Вскоре после того, как я окончил училище, Захава предложил мне набрать курс. Сейчас мои студенты уже взрослые люди, едва ли не все народные... Людмила Максакова, Александр Збруев, Зиновий Высоковский, Вениамин Смехов, Иван Бортник...

— Не слабо!

— Всех их я выпустил, но сам за эти четыре года не сыграл ни одной роли, поэтому потом, сколько ни предлагали мне снова взять курс, отказывался наотрез.

— Не знаю, замечаете ли вы у современных молодых людей низкий образовательный уровень...

— ...ох, замечаю!

— Почему же, на ваш взгляд, сегодняшние ребята почти не читают?

— Так а зачем это им, если имеются другие варианты: выпить, закусить, уколоться?.. К сожалению, это так... Однажды на вступительном экзамене я спросил у абитуриента, который прошел все три отборочных тура, какие пьесы написал Чехов. Он долго морщил лоб и, наконец, выдохнул: «Мать», после чего я его тут же выгнал.

— Владимир Абрамович, а вдруг он большой талант? Бывают же гении, ничего не читавшие...

— В артистах таким делать нечего.

«С УЛЬЯНОВЫМ МЫ РЕШИЛИ РАЗЫГРАТЬ «МОСКВИЧ» НА СПИЧКАХ. Я ВЫИГРАЛ»

— В Театре Вахтангова вы с 1945 года: такое взаимное постоянство просто немыслимо, его даже страшно представить...

— Ну почему — мне не страшно. Сколько лет получается? 63? Не больше, чем я пока прожил, а что касается постоянства, так у меня никогда просто не было никаких поводов... Нет, предлог, может, и был, но театр меня сохранил.

— Сейчас вы на вахтанговскую сцену выходите?

— Конечно. Играю «Дядюшкин сон» Достоевского, который поставили специально к моему 80-летию.

— О будущем Вахтанговского театра мы говорили с Михаилом Александровичем Ульяновым еще при его жизни, а недавно — с Василием Лановым, который, кстати, очень нелестно отзывался о взглядах Ульянова...

— Ульянова на белом свете уже нет, поэтому... (Грустно). Что об ушедшем теперь говорить? Наверное, у него были свои представления, с которыми Лановой мог и не соглашаться — это вполне естественно.

— Это, кстати, правда, что свою первую машину «москвич» вы выиграли у Ульянова на спичках?

— (Улыбается). Правда. Чистейшая...

— А почему на спичках?

— Ну а как бы вы предложили жребий тянуть? В то время автомобилей никому в частные руки не продавали, и вдруг Театру Вахтангова предложили совершенно добитую машину из промышленности.

Претендентов было два: я и Ульянов. Можно было, конечно, в шапку положить номерки, еще что-то придумать, однако мы решили разыграть «москвич» на спичках. Я выиграл, правда, механик с запчастями следовал потом за мной неотступно...

— Всю жизнь вы были и продолжаете оставаться очень влюбчивым: список дам вашего сердца весьма внушителен. Первой супругой стала Нинель Мышкова — замечательная киноактриса, сыгравшая главную роль в фильме «Гадюка», а затем у вас начался бурный роман с вашей студенткой Людмилой Чурсиной — красивейшей женщиной...

— (Наигранно, страшно округляя глаза). Откуда у вас эти сведения?

— Рассказывали...

(Из биографии на сайте «Актеры советского и российского кино»)

«Несмотря на неказистую одежду, я привлекал внимание барышень — все-таки фронтовик, орденоносец», — вспоминал Владимир Абрамович. Однажды он познакомился с девушкой по имени Ева, и вскоре молодые решили соединить свои судьбы. Лишь в загсе Владимир узнал, что по документам жену зовут Нинель — ей очень не нравилось имя, придуманное после революции («Ленин» наоборот).

Нинель была дочерью Константина Романовича Мышкова, генерал-лейтенанта артиллерии. В 1947 году она окончила Театральное училище имени Щукина и тогда же дебютировала на киноэкране. Это была роль Шабуниной в приключенческом фильме Александра Файнциммера «За тех, кто в море», снятом по одноименной повести Бориса Лавренева.

Прочным брак Этуша и Мышковой так и не стал. В их доме бывало немало творческой интеллигенции, заходил и композитор Антонио Спадавеккиа — автор музыки к той же картине «За тех, кто в море», а также к фильму-сказке «Золушка». В этого человека, который был старше ее на целых 19 лет, Нинель и влюбилась, а Владимиру Этушу вскружила голову коллега по театру Елена Измайлова. Актриса была необыкновенно красива, пользовалась бешеной популярностью (по слухам, Этуш отбил ее у Василия Сталина), но вместе они прожили недолго, так и не зарегистрировав отношения.

Затем было увлечение непревзойденной Людмилой Чурсиной. Педагог Этуш помнил, что отношения со студенткой не должны выходить за рамки дозволенного, но во время репетиции спектакля по пьесе Чехова «Ведьмы» увлекся очаровательной второкурсницей.

Тем не менее, главной женщиной в его жизни стала преподавательница английского Нина Крайнова. Приехав к любимому из Баку, она поначалу остановилась в гостинице «Москва», и каждую ночь бдительные служители выдворяли Этуша из ее номера. Просуществовал этот союз 48 лет. В рабочем кабинете Владимира Абрамовича, ректора «Щуки», на стене висели два портрета: Вивьен Ли и очень похожей на нее жены...».

— Уже будучи 80-летним, вы снова женились — на женщине на 42 года младше, чем просто восхитили всех, кто вас знает и любит. Тяжело было на такой мужской поступок решиться?

— Нет, это произошло естественно. Ни одной из своих жен я не предлагал: «Хочешь за меня замуж?», вообще таких слов не говорил! Мы сходились, а потом становилось понятно, стоит ли продолжать отношения, как-то их зафиксировав...

— Простите, но 42 года — большая разница...

— Елена была моей поклонницей, очень долго приходила ко мне на спектакли и, в конце концов, добилась того, что...

— ...вы обратили на нее внимание?

— Ну да!

— Вам есть о чем говорить, вам с ней интересно?

— Она замечательная женщина (в глазах появляются слезы), без нее я не мог бы сейчас существовать.

— Владимир Абрамович, можно спросить вас о дочке, с которой вы уже восемь лет не общаетесь?

— (Артист замотал головой, не в силах сказать ни слова).

(Из интервью газете «Комсомольская правда» от 5 мая 2003 года)

«Вижусь ли я с внуком? Иногда мне его показывают... Вы даже не представляете, сколько огорчений и неприятностей доставила мне моя дочь. Считаю, что ни один отец не заслуживает такого к себе отношения. Родная дочь! Но я не хочу об этом. Больно!»

(Из интервью «Экспресс газете» от 9 июля 2004 года)

«Даже не думал, что моя дочь может себя так повести. Она меня обокрала. Покойная жена попросила переписать квартиру на Икше (курортное место в Подмосковье. — Д. Г.) на Раю. Тогда мы были в нормальных отношениях, я переписал. А что мне — она же моя дочь! Ну а потом в буфете в театре услышал, что эту квартиру она продает, мне не сказав ни слова... В августе поехал в БТИ, чтобы выяснить, можно ли осуществить продажу без меня, и там мне сообщили, что квартира еще в апреле продана. Спросил, могу ли как-то вернуть ее, — я же ее строил, но в БТИ только развели руками.

По отношению к дочери у меня теперь одна позиция: что я могу сделать, если она такая подлюга?! Если уж хотите знать, то, когда она вышла замуж, я пошел ей навстречу и разменял нашу квартиру, где мы все вместе жили. У меня осталась трехкомнатная, а ей досталась однокомнатная. Потом она вышла замуж и родила ребенка. Тогда я ей выхлопотал еще одну квартиру в доме управления делами президента, где Рая сейчас живет, а она в результате так некрасиво со мной поступила.

И главное — за что? Только за одно — что вскоре после смерти ее матери я женился, но поймите и меня: одному мне было так трудно».

— Когда вы улыбаетесь, у вас потрясающие глаза. Скажите, чувство юмора вам помогает?

— Без этого я обойтись не могу — вся жизнь на нем построена.

— Оглядываясь на годы, вы чувствуете, что уже стали частью эпохи...

— ...нет!..

— ...связующим звеном между веком ХХ и ХХI?

— Нет, нет! Никогда себя памятником не ощущал и не ощущаю. Живу!