«В сегодняшней России мужчины являются худшей частью общества»

Режиссер Авдотья Смирнова, которая в прошлом году вышла замуж за Чубайса (что сильный художественный жест), откровенно рассказала о современном российском искусстве, сердцах чиновников и об отношении к мужчинам.

— Когда это напечатают, все уже, наверное, забудут, но говорим мы накануне вынесения приговора Pussy Riot. И гениальность их акции, понятная задним числом, в том, что, кроме прочего, она выявила тот абсолютно очаровательный факт, что женщин в России не особенно считают за людей.

— Мне придется спорить по всем пунктам сразу. Точка консенсуса нашего в том, что сидеть они не должны. А дальше... Я как не видела гениальности этой акции, так и не вижу. Я абсолютно согласна с Шурой Тимофеевским: гениальность ей придали те, кто инициировал процесс. Говорят, что это патриарх — не знаю, как на самом деле. Если так — ему и надо вручить Премию Кандинского.

А сама акция, на мой взгляд, совершенно не талантливая и не художественная.

— Ну, а вот их последние слова?

— Я читала все три. Правда сильное — последнее слово Алехиной. Культурологическая лекция Толоконниковой — если бы не обстоятельства ее произнесения — была бы просто смешна. Своей серьезностью в отношении, как у нас говорят, «собственного творчества». Единственное, что объединяет Pussy Riot и Ваенгу с Валерией, — они все всерьез полагают, что слово «творчество» можно ставить рядом со словом «мое».

— Но вопрос был не об этом.

— Что касается сексизма — приходилось ли мне с этим сталкиваться? Да сплошь и рядом. В той же газете «Коммерсантъ», куда я пришла в 1995-м — притом что там тогда работали не только самые умные и блестящие мужчины, но и самые умные и блестящие женщины, и вообще концентрация человеческой одаренности на квадратный метр там зашкаливала. У меня замечательный разговор был в свое время с Никитой Сергеевичем Михалковым — он пришел на премьеру «Связи», мы долго разговаривали, он мне что-то объяснял про финал — вполне уважительно. А потом говорит: «Ну, вообще место бабы — между кулаком и плитой».

Я на него посмотрела и говорю: «Отлично. А теперь мне скажите, кто из режиссеров-мужчин замечательную актрису Аню Михалкову будет снимать в главных ролях?» Никите Сергеевичу пришлось тонко захихикать в усы. Ситуация — привычная. Татьяна Никитична Толстая, например, утверждает, что Россия всегла находится в одной и той же временной точке. Что время тут не происходит — мы находимся в XVI веке. Всегда.

— А вам самой так кажется?

— У меня есть любимый историк питерский — Евгений Викторович Анисимов, специалист по послепетровской Росcии и вообще большой исторический писатель уровня Ключевского. При этом — очаровательный человек. Просвещенный оптимист — редчайшее сочетание. У него, кроме прочего, есть монография «Дыба и кнут» — история Тайной канцелярии и телесных наказаний в России, вот такой толщины кирпич, очень страшная.

И он мне как-то сказал: «Мне 62 года, а я прожил жизнь без войны, без голода, без настоящих полномасштабных репрессий. Я — представитель первого русского поколения, которое может так про себя сказать». И, конечно, он прав. Конечно, мы меняемся в лучшую сторону. С другой стороны, мне кажется, в сегодняшней России мужчины являются худшей частью общества. Бабы тоже бывают вполне себе кошмарные, но если взять заурядно умную женщину и заурядно умного мужчину, то заурядно умная женщина...

— Мужчину порвет.

— Абсолютно. Хотя бы потому, что ей пришлось преодолеть в 85 раз больше трудностей. Я так скажу: чем старше я становлюсь, тем я нежней и сочувственней отношусь к мужчинам. И тем меньше я их уважаю. Они мне очень нравятся, они ужасно симпатичные и милые. Но за свою уже не короткую и вполне себе бурную жизнь, я встретила, наверно... да, всего двух мужчин, которых безусловно уважаю. За сочетание ума, силы, чувства долга, решительности, последовательности — всего того, что мы базово ценим в людях. А женщин — таких, на которых я смотрю открыв рот, понимая, что мне никогда такой не стать, — много.

— Вот вы хорошо сказали про «мое творчество», но согласитесь: у нас вообще люди искусства считают себя высшей расой, а остальных — низшей формой жизни. Вот вы — притом что вы сами начинали как критик...

— Ну, я не была критиком, про это смешно говорить. Я была совершенно необразованная, наглая, самоуверенная идиотка.

— Как и все мы.

— Не все, нет. Я застала еще великих старух — и Шитову, и Майю Осиповну Туровскую. Серьезные девочки. Ну, и сейчас есть Любовь Юрьевна Аркус — тоже не последняя девица на деревне. Вообще, настоящая критика — это такое счастье. Я встречалась на днях с Гришей Константинопольским — старейшим моим товарищем... Вы читали «Возвращение в Брайдсхед»?

— Да, как ни странно.

— Там есть моя любимейшая сцена: когда Энтони Бланш в гей-клубе устраивает Чарльзу Райдеру разнос его выставки. Мол, ему сказали, что у Чарльза какие-то дикие возмутительные картины, он пошел, а там — все то же «сливочное английское обаяние, рядящееся в тигровую шкуру». Что-то в этом роде я получила и от Гриши. Он разнес «Кококо» в пух и прах, особенно третий акт. И ничего, кроме «спасибо большое, и какой ты умница, и какие мы дуры, что не показали тебе сценарий», я к нему не испытываю.

— Но вопрос был немножко про другое.

— Что люди искусства считают себя белой костью, а остальные — подите вон? Мне кажется, это оборотная сторона другой вещи — глубокого убеждения публики, вдолбленного ей большевиками, что искусство принадлежит народу. Ты приходишь на встречу со зрителями, которые убеждены, что ты — что-то среднее между официантом и проводником поезда. И хорошо, если он за уверенность заплатил 200 рублей, а не скачал на торренте.

В итоге кривыми являются обе стороны. И автор, который кричит «мое творчество». И публика, которая априори не уважает автора, если он не заискивает перед ней. Не только в своей, скажем так, художественной продукции, но и лично: «Боже, спасибо, самое главное в моей жизни — это встреча с вами». Да в гробу я видала встречу с вами.

— Расскажите, как вам было после «Двух дней», когда вы стали коллаборационисткой, реакционным автором и...

— ...подстилкой путинского режима?

— Да.

— Было ли мне неприятно? Конечно. Было ли это неожиданностью? Нет. Я это сказала, еще когда мы с Анной Яковлевной Пармас писали сценарий: «Ну ты понимаешь, в чем нас обвинят?» Вообще, представление интеллигенции о том, что нами правят злонамеренные марсиане, представлялось мне дикостью.

— А кто-то так правда считает?

— Конечно. Что среди «них» нет людей. Что «они» не могут чувствовать, не могут влюбиться. А я вот прекрасно помню: в середине 90-х был такой деятель в правительстве — в Минфине или еще где-то. Фамилия его была Вавилов. Узнала я о нем вот как. В какой-то момент весь центр Москвы оказался завешан билбордами, на которых была фотография черноволосой женщины и надпись: «Прости, Марьяна!». Выяснилось, что это была его обожаемая жена, у них был какой-то сложный период и он так перед ней извинялся. Представляете?

— Но чтоб госслужащему завесить Москву билбордами...

— Да. Дальше можно рассуждать, что для этого наверняка нужны коррупционные деньги. Но какой накал отношений! Я понятия не имею, как выглядит этот Вавилов. Но эту историю помню до сих пор. И после этого вы будете мне рассказывать, что это — не люди. Собственно «Два дня» это как-раз про «Прости, Марьяна!». А насчет обслуживания режима...

Еще говорили, что это снято на деньги администрации президента. Я вообще — или граблю налогоплательщиков — это при том, что в «Кококо», например, нет ни одного государственного рубля, — или снимаю на деньги богатого мужа. Что тут сказать? Существует на свете такая вещь, как имманентная справедливость.

— Вы уверены?

— А вы послушайте. Звонит мне моя подруга Ксения Александровна Раппопорт: «Слушай, я тут познакомилась с одним человеком — он ко мне бросился: “Как я рад, тут такое дело, “Два дня” — мой любимый фильм. Я его смотрел с женой три раза, потом без жены — дайте мне контакт Дуни Смирновой, хочу ее поблагодарить”». Я говорю: «Ну, дай ему мой телефон — я по крайне мере с ним кофе должна выпить». Проходит время, я про это забываю, звонок: «Здравствуйте, меня зовут Денис, я помощник Андрея Владимировича Скоча, “Два дня” — его любимый фильм.... сам я его, к сожалению, не видел... но он хотел бы... людей, которые его сделали... у меня для вас подарок». Я вежливо спрашиваю: «А можно узнать, что за подарок?» — «Конечно. Миллион долларов. Могу сейчас подъехать, только надо арендовать ячейку...»

Я запаниковала, муж в отъезде, звоню советоваться — он говорит: «Нет, знаешь, безналичные — гораздо лучше». В итоге пришли эти деньги. Я написала письмо, где, помимо благодарности, был список людей из творческой группы, которые эти деньги получат: актеры, художники, операторы, звук, свет... Если вы думаете, что он мне ответил или напросился кофе пить — вы глубоко ошибаетесь.

Я, как не знала, как он выглядит, так и не знаю. И эти 20 человек из съемочной группы, которые ему страшно благодарны, — тоже этого не знают. Притом что деньги всем страшно нужны. «Два дня» снимали все-таки не на деньги администрации президента, а на деньги ЦПШ и «Арт Пикчерс» — так что все очень были сильно «недоплачены». Не так катастрофически, как на «Кококо», — но все-таки.

— То есть вы нашли по крайней мере одного зрителя. Все симпатичные русские режиссеры в этом плане более-менее сдались. Они не надеются, что их кто-то будет смотреть, и честно снимают для международных фестивалей. А вы как-то продолжаете упорно долбиться в мейнстрим. Почему?

— Есть очень любимая моим отцом непристойная старинная французская пословица: «Самая красивая девушка не может дать больше того, что имеет». Мне, к сожалению, никогда не стать таким режиссером, каких я правда люблю. У меня есть любимый русский режиссер — это, конечно, Балабанов; он меня завораживает, вызывает трепет, желание молиться за него, целовать ему руки. И есть два западных — вроде бы противоположных: Альмодовар и Майк Ли. Я умираю от их фильмов. Но никогда не смогу так.

Мне никогда не стать Фассбиндером. Или Шукшиным. Не дано. Но мне кажется, у меня есть способность к сторителлингу — к тому кино, которое... Ну вот «Король говорит!». Это такой уровень мастерства, это так построено — при этом так согрето, это не холодная ремеслуха. Сцена, в которой он смотрит речь Гитлера и дочка спрашивает: «Что говорит этот джентльмен?», а он отвечает: «Не знаю что, но говорит недурно». Тут же в одну точку собрано вообще все — включая отношения английской монархии с Гитлером. Или «Побег из Шоушенка». Вроде бы по всем высоколобым правилам — не ахти что. Но смотреть можно сколько угодно раз. Вот такое бы кино делать. Такое, где автор не манифестирует себя, растворен в истории. Которое, возможно, и не кажется чем-то большим, когда выходит, но потом застревает у человечества в зубах и остается. С каждым по отдельности.

— Но у нас же странное отношение к живым историям. Вот в Америке про Pussy Riot сейчас уже был бы сериал на HBO, а Содерберг заканчивал бы полный метр. И про Навального. И про судью Сырову. А у нас все почему-то страшно боятся реальности — все хотят выдумывать сложное из головы.

— Ну мы вот как раз с Пармас сейчас пишем... Я вам расскажу, только вы никому не рассказывайте (рассказывает)...

— Ой, ну это очень круто.

— При этом надо ли говорить, что зритель не пойдет, фестивали не возьмут, критика обосрет.

— Конечно.

— И вы тоже в этом будете участвовать.