«В Кэмп-Дэвиде генсек послал одного из своих охранников за стюардессой»

На днях скончался Виктор Суходрев, работавший личным переводчиком Никиты Хрущева, Леонида Брежнева и Михаила Горбачева. Предлагаем вниманию читателей архивное интервью «Бульвару Гордона», в котором «английский голос советских вождей» рассказал, почему Никита Хрущев в Голливуде громил канкан, как Леонид Брежнев гонял на «линкольне» по резиденции американского президента, и была ли влюблена Маргарет Тэтчер в Михаила Горбачева.

— Ваш отец был разведчиком-нелегалом, служил в ГРУ и работал в Соединенных Штатах Америки...

— Это вы говорите — я упомянутый факт отрицать не буду, но и вдаваться в подробности не намерен.

— Вы, тем не менее, подтверждаете, что когда Михаилу Лазаревичу предложили, чтобы его сын тоже пошел в разведку, он вас туда не пустил?

— Да, действительно, когда я Военный институт иностранных языков оканчивал, к нему обратились его бывшие коллеги (он уже к тому времени находился в отставке): типа, не взять ли сына? Я в тот момент об этом не знал, а впоследствии отец мне признался, что ответил им: «Only over my dead body» — «Только через мой труп».

— Наряду с нашим переводчиком присутствие его коллеги со стороны другого лидера обязательно?

— Как правило, хотя бывают и исключения.

— Тем не менее, когда один из вас вдруг — теоретически! — допускает какую-то ошибку, другой его поправляет? Как он вообще реагирует?

— Вы знаете, переводчики всех стран принадлежат к одному профсоюзу, и какими бы отношения между государствами, между правительствами, между руководителями ни были, они проявляют коллегиальную солидарность.

Да, бывали случаи, когда возникали трудности с переводом, — даже с таким опытным дипломатом, как Андрей Андреевич Громыко. Иногда в пылу полемики он мог высказываться по пять минут и даже больше без остановки: все это лихорадочно нами, переводчиками, фиксировалось на бумаге, и потом страницу за страницей, глядя в свои загогулины да закорючки, надо было переводить. Естественно, где-то можно было что-нибудь упустить — это же секундное дело, но если что-то слегка подзабыл, стоило бросить взгляд на коллегу, и тот помогал. Так же, бывало, и я приходил на помощь — тихо-тихо через стол что-то подсказывал.

— Но ведь Громыко, помнится, и сам в совершенстве английским владел?

— Андрей Андреевич говорил с сильным белорусско-русским акцентом, но английский действительно знал превосходно.

— Он вас не поправлял?

— О, это был ужасный для переводчиков человек — иногда, особенно в ходе многочасовых переговоров, мне казалось, что он нарочно формулирует свою мысль настолько витиевато и сложно. Ему, похоже, самому потом интересно было за переводчиком наблюдать и думать: «А как же он это переведет?».

— Как выкрутится?

— Да, и это было, по-моему, хобби какое-то иезуитское, и внутренне я очень злился — тем более что он сплошь и рядом перебивал, а это здорово выбивает из колеи. В ходе перевода Громыко вдруг вклиниться мог: «Я же там еще это и это сказал». Приходилось собирать всю свою волю в кулак и пояснять: «Да, Андрей Андреевич, но это у меня будет дальше».

— Треснуть его по башке не хотелось?

— Хотелось (смеется). Он как-то тогда успокаивался, переспрашивал: «Но это обязательно будет?». Я кивал: «Обещаю» — и снова продолжал перевод.

— Вы можете привести пример самых обыденных, заурядных, на ваш взгляд, переговоров и самых эмоциональных, даже веселых?

— Ну, я бы сказал, что всегда было достаточно весело с Хрущевым, потому что вел он себя совершенно непредсказуемо — я мог прочитать все справочные и прочие материалы, которые ему готовили наши ведомства, но от неожиданностей это не гарантировало. Нет, Никита Сергеевич с ними, безусловно, знакомился, что-то у него в памяти откладывалось, но он не любил по бумажке читать.

— Предпочитал экспромт?

— Мало того, обожал. К сожалению, он был импульсивен, поэтому в середине беседы мог на какую-то другую перескочить тему, то есть разговор шел в одном русле, и вдруг он менял курс и начинал двигаться уже в другом направлении: вверх по течению, да еще и какого-то притока.

— Он был человеком с чувством юмора?

— Конечно, хотя и несколько своеобразным, во всяком случае, в арсенале у него всегда было огромное количество пословиц и поговорок, в том числе украинских.

— Представляю, какой бедой это для вас было, — как же вы их переводили?

— Дело в том, что Хрущев почему-то считал, что я прекрасно его понимаю, — об этом сказал даже как-то в 59-м году, будучи в Соединенных Штатах Америки, когда выдал очередную украинскую пословицу...

— «Бачили очi, що купували...

— ...їжте — хоч повилазьте». Еще и объяснил: «Пословица украинская, но ничего — переводчик у меня Суходрев, он беглый украинец». С чего Никита Сергеевич это взял, не знаю: мои предки всегда жили где-то под Витебском...

— ...в Беларуси...

— ...а по маминой линии — только в Петербурге, Ленинграде. Там, собственно, будучи на комсомольской работе, мама с папой и познакомились.

— Ботинком по трибуне в ООН Хрущев стучал?

— Миф этот жив до сих пор, но ничего подобного не было! Поймите, Никита Сергеевич никогда ничего не делал без какого-то повода, и если бы он на трибуне Организации Объединенных Наций стоял...

— ...то зачем ботинки снимать?..

— ...то стучать по ней ни к чему. Перед ним микрофон — говори все, что хочешь.

...Он стучал по столу, когда советская делегация в зале заседаний Генассамблеи сидела. В Правилах процедуры ООН предусмотрено право на ответ, который сразу дается, не более трех минут, причем слово можно взять как по порядку ведения заседания, так и когда кто-либо выступает.

— То есть ему не давали слова?

— Сейчас реплики подают, оставаясь за своим столом, — просто включается микрофон, а тогда микрофонов не было, и Хрущев пытался привлечь внимание, потому что выступал филиппинец...

— ...«холуй», да?

— ...«холуй империализма», который начал говорить, что, дескать, вы, господин Хрущев, призываете к ликвидации всех форм колониализма, выступаете против империализма, а что вы в Восточной Европе делаете, в странах Балтии? Никиту Сергеевича он совершенно выводил из себя, и тот начал стучать кулаком по столу, чтобы привлечь внимание председательствующего.

— Не привлек?

— Мало того... У него же еще привычка была, сидя за столом (делать же, когда слушаешь бесконечных ораторов, нечего), снимать часы и крутить, перебирать их в руках, как четки, так вот, они у него зажатыми в кулаке оставались, когда лупил по столу...

— ...часами...

— Получилось, что да, часами — я это знаю, потому что в тот же день мы уезжали и был запланирован обед для руководителей наших ближайших союзников — Чехословакии, Венгрии, Болгарии — в советском представительстве. Никита Сергеевич предложил Антонину Новотному и кому-то еще из лидеров, с которыми вместе из здания ООН выходил: «Поехали в моей машине — мы же у нас будем обедать». Я тоже на откидное сиденье сел, и Хрущев стал рассказывать, почему вдруг снял после часов ботинок...

— Кстати, часы у него не разбились?

— Вот в том-то и дело. «Начал я стучать кулаком, — говорит, — а потом смотрю: часы остановились. Вот, думаю, еще и сломал их из-за этого холуя! Тогда взял ботинок и давай им лупить!».

— В той поездке по США Хрущева пригласили в Голливуд, где собрались выдающиеся актеры: и Фрэнк Синатра, и Мэрилин Монро, а правда ли, что Ширли МакЛейн устроила для него канкан и это жутко ему не понравилось?

— Ну, не совсем так. В Голливуде в его честь дали большой обед на территории крупнейшей киностудии 20th Century Fox... Вы говорите вот: Фрэнк Синатра... Кого там только не было — собрался весь цвет Голливуда.

— Для вас не чужие люди?

— Я, который рос в годы войны в Англии и смотрел тогда массу американских фильмов, всех этих актеров знал, а сидели мы на такой как бы сцене: Хрущев, президент компании 20th Century Fox...

— ...Скурас?

— Да, Спирос Скурас, грек, а также мэр города и прочее руководство, а все остальные устроились ниже, за отдельными круглыми столиками, и когда нам дали список присутствующих гостей, Боже, я постоянно туда смотрел: кто за каким столиком сидит? — и искал с детства знакомые лица великих актеров и актрис, которых впервые видел вживую.

— Хрущеву их имена ни о чем, небось, не говорили?

— Ровным счетом.

— А Мэрилин Монро вам понравилась?

— О! Когда закончилась официальная часть, Скурас повел нас в отдельную комнату, чтобы дать возможность актерам разойтись. Мы шли как раз мимо крайнего столика, за которым сидела Мэрилин, она, естественно, развернулась...

— ...всем, чем могла развернуться...

— Да, и на меня, безусловно, неизгладимое произвела впечатление — я должен прямо об этом сказать и в этом признаться.

— Мысль изменить Родине с Мэрилин Монро в голову не пришла?

— Нет (смеется), такая мысль никогда мне не приходила, но, может, это как раз тот был случай, который к данному рубежу наиболее меня приблизил.

Кстати, не Ширли МакЛейн канкан устроила, а руководство решило показать, как работает студия. В то время там действительно снимался красочный, исторический, музыкальный, по сути, фильм, который назывался «Канкан». Через год, снова оказавшись в США с Громыко, я пошел и его посмотрел...

— ...без Громыко, надеюсь?

— (Смеется). Картина получилась посредственной, хотя в ней участвовали такие актеры, как Ширли МакЛейн, которая хозяйку кабаре играла, Фрэнк Синатра, великий артист и шансонье Морис Шевалье, французский актер, красавец Луи Журден и другие звезды. Было время, когда канкан объявили во Франции вне закона, и фильм как раз о попытках всяких пуритан, лицемеров вроде нашего Политбюро запретить этот танец как таковой.

Хрущева, короче говоря, повели в павильон, а там как раз та сцена в кабаре снималась, где изображался канкан — апофеоз, можно сказать, фильма. Танец несколько раз повторялся, все были в костюмах...

— ...соответствующих...

— ...и сама героиня танцевала тоже — по роли она не только хозяйкой кабаре была, но и танцовщицей ведущей. Ах да, там специально построили помост типа балкона, куда поднялись Хрущев, Скурас, Нина Петровна, другие главные гости, ну и, естественно, я. Перед началом представления Ширли МакЛейн попросила тишины и сказала, что хочет обратиться к гостю по-русски.

— Актриса!

— К тому же она выучила примерно такой текст: «Я молюсь о том, чтобы наши народы жили в дружбе, чтобы все было так, как поется в одной из песен, которая исполняется в этом фильме: «Живи и жить давай другим». Вот такие прекрасные, в общем-то, слова она произнесла...

— ...и начался канкан...

— Нет, потом какие-то песни из этой картины исполнили Фрэнк Синатра, Морис Шевалье, что-то еще было, и как апофеоз зрелищности высыпали все эти 30 или сколько их там танцовщиц в прекрасных костюмах, которые и выдали, якобы как в момент съемок, канкан. Думаю, ваши читатели могут себе представить, как все выглядело, — в конце концов, в наших театрах оперетты этот танец давно прижился...

— ...но высокий советский гость в театры оперетты не ходил...

— Да, Никита Сергеевич их явно не посещал, однако сидел и на все это смотрел молча. Когда танец закончился, мы спустились с нашего помоста вниз, где уже выстроились все актеры-участники, он подошел, со всеми доброжелательно поздоровался. Ширли МакЛейн улыбалась ему, он улыбался ей, пожал руку, поблагодарил — все, казалось бы, было нормально.

На этом наше пребывание на 20th Century Fox заканчивалось, мы направились к выходу, и когда проходили мимо группы журналистов, кто-то из американцев Никиту Сергеевича спросил: «Господин Хрущев, а как вам понравился танец канкан?». В ответ он (вот весь Хрущев!) вдруг на ровном месте взорвался: «Что вы меня спрашиваете? Что вы мне здесь вообще сегодня устроили? Что это за провокация? Может, они и хорошие девушки, но это их заставляют...

— ...капиталисты...

— ...да, чуть ли не воротилы, денежные мешки исполнять такие непристойные танцы. Что вы нам показываете? Мы в нашей стране привыкли любоваться человеческими лицами, а не задницами». Вот такой выдал спич — ну а мне что было делать?

— Не секрет, что у Брежнева было две страсти: автомобили и женщины, причем первая неоднократно обеспечивала вам выброс адреналина. Как там в анекдоте: «Не знаю, кто там в машине, но шофер у него Брежнев». Правда ли, что это почти о вас с Никсоном...

— Был такой случай. У Леонида Ильича действительно была страсть (видимо, с давних пор) к автомобилям и к автовождению, кстати. Машину водил он прекрасно, и когда часто стал выезжать за рубеж (обычно таким визитам предшествуют переговоры на протокольном уровне о том, какими государственными подарками можно было бы в том или ином случае, в той или другой стране обменяться), наши послы или шеф протокола всегда намекали: господин Брежнев обожает автомобили, поэтому очень бы оценил, если бы... Короче говоря, в Германии ему «мерседес» подарили, во Франции, я уж не помню...

— ...«пежо», наверняка, или «рено», руководство Итальянской компартии на «мазерати кваттропорте» расщедрилось...

— ...а в Англии презентовали «роллс-ройс».

— Так он серьезный был человек, слушайте! — а с Никсоном на чем вас катал?

— Это в 73-м году в Кэмп-Дэвиде произошло — загородной резиденции американских президентов: когда после очередного раунда переговоров в одноэтажном административном здании (там все коттеджи такие!) мы вышли на крыльцо, перед входом стоял темно-голубой шикарный «линкольн континенталь».

Никсон подвел Брежнева к машине, вынул из кармана ключи и сказал: «Он ваш». Леонид Ильич воссиял, открыл дверь и тотчас уселся за руль, американский президент обошел авто и устроился на пассажирском сиденье спереди, ну а я примостился сзади, чтобы они могли о чем-то поговорить.

Брежнев непринужденно, как будто всю жизнь управлял именно этим автомобилем, посмотрел, где там замок зажигания, сунул в него ключ... Машина, естественно, с полуоборота завелась, он включил передачу и тронулся, а там, в Кэмп-Дэвиде, обычно на велосипедах ездят или на электрокарах для гольфа. Они стоят у каждого домика, и где бы ты его ни бросил, потом морпехи или просто моряки, которые работают там и содержат Кэмп-Дэвид в порядке, вернут его на место, поэтому дорожки узкие, рассчитанные на один автомобиль — разъехаться двум не получится, но Брежнев, который, в общем-то, территорию эту не знал, рванул с места с большой скоростью.

— Без охраны?

— Какая охрана? — других-то машин рядом не было. Не знаю, каким образом, но он проехал по всей обширной территории, сумел обратный найти путь и вернуться к той точке, откуда мы, собственно говоря, и тронулись. Только когда «линкольн» у административного здания остановился, Никсон с облегчением перевел дух и воскликнул: «Ну, вы прекрасный водитель!».

— Теперь перейдем ко второму увлечению Леонида Ильича — правда ли, что однажды в Кэмп-Дэвид на переговоры с Никсоном он привез молодую зазнобу?

— Дело в том, что среди экипажа его, можно сказать, личного самолета (обычно одна и та же летала команда) была стюардесса, которая обслуживала его в персональном салоне, и вот, когда мы приехали в Кэмп-Дэвид на два или три дня (там и переговоры шли — это не просто пустой был отдых), он послал одного из своих адъютантов-охранников в гостиницу, где жил наш экипаж, и тот именно эту стюардессу привез. Она, конечно, не в аэрофлотовской форме была...

— Зато в другой форме...

— Ну, да.

— Красивая?

— Если честно, не в моем вкусе: довольно высокая, крепкая.

— Длинноногая?

— Нет, не очень — я бы сказал, русская такая деваха. Короче, в какой-то момент в коттедж, который был выделен Брежневу, зашел Никсон, и они втроем долго беседовали на самые разные, в том числе и отвлеченные темы.

— Втроем со стюардессой?

— Нет-нет, со мной, а по телевизору показывали как раз сюжет, посвященный визиту Леонида Ильича в Соединенные Штаты. Когда все уже собрались уходить, появилась эта самая девушка — Брежнев ее подозвал и познакомил с американским президентом. «Вот она, — пояснил, — за мной тут ухаживает». Никсон подал ей, естественно, руку, поздоровался и произнес: «Ухаживайте за ним как следует».

— Рассказывают, что Леонида Ильича, которому врачи категорически запретили курить, вы по его просьбе регулярно обкуривали — это легенда?

— Нет, абсолютная правда. Он же курил очень много, причем один сорт — наши советские сигареты под названием «Новость»: других не признавал.

При этом (мне потом ребята из охраны рассказывали) на табачной фабрике (по-моему, «Дукат»), которая производила «Новость», поставили отдельную линию, где выпускались сигареты отменного качества: отборный табак, особая обработка... Именно они и поставлялись, так сказать, ко двору Его Величества, и я, когда бывал в Кремле, всегда пачку или две брал с собой — они там по столам были разложены. Вообще-то, сам я предпочитал другие, но эти явно отличались от той «Новости», которая продавалась в наших киосках.

— Это была свежая «Новость»!..

— Кстати, будучи в США, Брежнев как-то выразил пожелание: «Дайте, я хоть разные американские сигареты попробую». Ему принесли — американцы организовали — корзину, где было по пачке всего, что только там выпускалось, и вы знаете, много чего попробовав, он вернулся к своей «Новости».

— Патриот был...

— (Смеется). Потом врачи стали в курении его ограничивать, причем все более и более настойчиво, и был такой переходный этап, когда где-то, по-моему, на технических базах КГБ, ему довольно красивый сделали портсигар: как сейчас помню, зеленого цвета с таймером, на котором можно было установить время от одной минуты до часа. Брежнев ставил, как ему порекомендовали, 40 минут, и пока они не истекали, этот портсигар нельзя было открыть ничем — ну разве что топором.

— Вот техническая мысль как изощрялась!..

— Допустим, какие-то шли переговоры... Леонид Ильич любил свой портсигар показывать, и когда тот щелкал или, скорее, как-то дзенькал, он его с гордостью открывал, доставал сигарету, закрывал, снова на 40 минут ставил («Вот так я себя ограничиваю», — говорил).

По ходу беседы и нарастания возбуждения он, естественно, паузу в 40 или 45 минут не выдерживал и начинал оглядываться. Слева у него обычно Андрей Андреевич Громыко сидел, за ним — как правило, личный помощник Андрей Александров-Агентов.

«Андрей, — обращался он к Громыко. — А-а-а, ты же не куришь... А ты, Андрей? — поворачивался к помощнику. — Ой, ты тоже... Американцы, вообще, давно уже не курят, но ты-то, Витя?..». — «Я курю, Леонид Ильич», — отвечал. «Ну, дай сигарету», а у меня, как правило, были тогда (или я сам привозил, или мне привозили) «Мальборо». Я ими его угощал, он закуривал... Это был переходный этап...

— ...а потом врачи вообще строго-настрого запретили ему дымить...

— И Леонид Ильич таки бросил, но компенсировал потерю, когда ездил в автомобиле, — я это в 79-м году испытал, будучи с ним в Вене и уезжая после встречи с глазу на глаз с Картером. Обычно он садился в машине рядом с водителем — сзади, соответственно, охрана — и говорил: «Витя, ну-ка давай закуривай. И вы там...» — обращался ко всем, кто в салоне еще находился.

Даже водитель закуривал, а стекла, естественно, были закрыты, и вот наблюдалась совершенно удивительная картина: лимузин к месту назначения подъезжал (в данном случае обратно в резиденцию советского посла), открывалась дверь, и сначала оттуда исходили клубы дыма, а потом уже появлялся генсек.

— Словно старик Хоттабыч...

— То же самое он стал проделывать, если принимал кого-то в Кремле. Опять тот же сценарий: «Громыко? А, не курит... Александров? Не курит... Американцы, естественно, тоже... Витя, ну-ка закури». Ну а куда деваться?

Пораженные американцы наблюдали за удивительной картиной: переводчик достает пачку сигарет, прикуривает, и беседа продолжается. Потом Брежнев опять всех прерывает: «Витя, ты все не так делаешь — дым выпускаешь куда-то в другую сторону, а надо в мою». Это был уже полный сюрреализм: сидит переводчик, нагло курит и пускает дым...

— ...в лицо Генеральному секретарю...

— ...первому лицу государства — вот так это было.

— Переводили вы и последнему Генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачеву, в том числе на переговорах его с премьер-министром Великобритании Маргарет Тэтчер, а правда ли, что «железная леди» была в Михаила Сергеевича влюблена?

— Вы знаете, да, и я наблюдал это практически в первый день, когда Горбачев вступил на высший в нашей стране пост. Для участия в похоронах его предшественника Черненко в Москву прибыло множество руководителей разных государств, а после траурной церемонии прошла череда встреч в Кремле. Всех иностранных гостей предупреждали, что каждому выделяется 30-40 минут максимум, и МИД на ушах стоял — готовил множество справок. Должен сказать, что для меня тогда это было глотком свежего воздуха...

— Михаил Сергеевич?

— Да: спокойный, уверенный тон, видно было, что подготовлен. По бумажке он не читал, но чувствовалось, знал содержание справок, говорил все, что нужно, коротко давал характеристику состоянию отношений с данной конкретной страной, и вот наступил черед Маргарет Тэтчер.

Это мое субъективное мнение, конечно, но мне показалось, что в глазах у нее возник какой-то абсолютно женский восторг. Она на него с восхищением каким-то, просто с удивительной любовью, чтоб не сказать сексуальностью, смотрела.

— Трепетно?

— И даже нежно.

— Он отвечал ей взаимностью?

— Михаил Сергеевич, как мне показалось, относился к госпоже Тэтчер с большим уважением.

— Виктор Михайлович, власть всех наших лидеров губила?

— По-своему, да, но со временем, ведь тот же Хрущев вел себя поначалу иначе. Даже когда я пришел уже в МИД и стал в 1956 году с ним общаться, он еще старался хотя бы внешне держаться в коллективе, не выпячивая, что ли, своего «я»: «вот мои товарищи», «мы с товарищами»...

С годами все это уходило куда-то, и он становился тем, кем и был, пока его не скинули — единоличным властелином, не терпящим никаких возражений со стороны коллег. Это происходило постепенно, не сразу...

То же и Брежнев. Я уже отмечал, что только где-то с 71-го года он стал активно участвовать во всех внешнеполитических мероприятиях, а до этого сосредотачивался на руководстве партией. И встречался, и вел переговоры Леонид Ильич лишь с руководителями социалистических стран и братских партий, но постепенно тоже владыкой себя возомнил — это видно было. Менялся, можно сказать, на глазах.

— Сильно были оторваны наши руководители от реальной жизни?

— Думаю, да.

— А они представляли вообще, как остальные живут?

— По-моему, и Хрущев-то как следует этого не знал, хотя любил по стране ездить.

— В народ выходил...

— Да, но имел все же слабое представление о повседневной его жизни, особенно где-то в глубинке. Брежнев выезжал на съезды компартий наших республик, выступал там где-то на митингах, заводы какие-то посещал или колхозы, но по-настоящему, конечно, от этого был далек.

Вообще, Брежнев отличался от Хрущева отсутствием нормального человеческого любопытства. Никита Сергеевич в той же Америке все хотел посмотреть, своими руками пощупать: как там у них на заводах, на фермах, как они кукурузу выращивают — Брежнев же, когда был там в 73-м году, никуда практически не ездил. Переговоры, Кэмп-Дэвид — и больше ничего его не интересовало.

— На пенсию вы вышли в чине генерал-полковника?

— Я вышел на мидовскую пенсию, имея ранг Чрезвычайного и Полномочного Посланника 1-го класса. Да, если вспомнить, что когда-то в МИДе носили форму, то на погонах у меня было бы без просветов три больших звезды, то есть действительно генерал-полковник — над этим, наверное, можно смеяться, но это так.

— Ваша супруга Инга Дмитриевна — дочь легендарной советской киноактрисы Татьяны Окуневской. Прославленная теща рассказывала вам когда-нибудь в подробностях о своей шестилетней отсидке в сталинских лагерях и о том, почему же туда попала?

— Непосредственный повод мне, разумеется, известен, хотя ей много чего шили: и шпионаж, и антисоветскую агитацию... Осудили ее за связь с иностранцем.

— С лидером Югославии Иосипом Броз Тито?

— Нет, эту историю она в своей книге во многом, скажем так, приукрасила.

— Хорошо, но роман с Берией у нее был?

— Нет.

— Он же, Татьяна Кирилловна утверждала, ее домогался и изнасиловал...

— Не знаю, но того, что она пишет в книге, точно не было. Это мне моя жена Инга сказала, которая опять же вспоминает, что поведала маме о связи, которую имела с Берией ее соученица по страшим классам средней школы. Вот ту действительно Берия...

— ...изнасиловал...

— Да, она не единожды бывала у него в особняке и посвящала в эти тайны Ингу, а та уже передавала их маме.

— Сам Тито был в вашу тещу влюблен?

— Мог быть в какой-то степени, но бурного романа, конечно же, не было — в Югославии она была вместе со своим мужем, известным советским писателем Борисом Горбатовым.

— Кому это когда мешало?

— Это другой вопрос, но нет — эту историю преувеличили. Роман у нее случился с Владо Поповичем — был такой посол Югославии в Москве.

— Не опасались жениться фактически на дочери врага народа?

— Нет, к тому же Татьяна Кирилловна врагом народа уже не была — ее полностью реабилитировали.

— Говорят, в советское время вы дерзкие поступки себе позволяли — например, были подписчиком журнала Playboy — и вам на глазах соседей его торжественно на московскую приносили квартиру...

— Это неправда, но привозил его из каждой своей командировки (Playboy продавался повсюду, а теперь уже и в Москве давно выходит на русском), и потом, глядя на журналы, мог вспоминать, когда и в какой стране был.

— Это правда, что вы дружили с Высоцким?

— Истинная.

— Близкой была дружба?

— Я бы сказал, очень приятной. Не хочу опять же преувеличивать, но как-то мы отдыхали почти целый месяц в Пицунде, а в Москве Володя бывал у нас дома с гитарой и пел.

Вместе мы встретили два Новых года — в гостях у известного кинорежиссера Александра Митты, и к ним с Мариной домой приходили: однажды прекрасный вечер провели вчетвером. Могу, кстати, определенно сказать: сколько бы ни было у меня встреч с Володей, при мне он не поднял ни одной рюмки спиртного.

— Рассказывают, что вы были связующим звеном между Высоцким и Брежневым...

— Нет, просто после Володиной смерти Марина попросила о помощи. На похороны я пойти не мог по служебным причинам, но Инга была, а я уже к концу поминок пришел.

Марина Влади утащила меня в Володин кабинет и просила отредактировать и передать письмо Брежневу с просьбой о том, чтобы эта квартира осталась за семьей Высоцкого и была превращена в музей (о том, что такая просьба последует, жена заранее предупредила меня по телефону). Я позвонил Александрову-Агентову, потому что мало ли какое отношение к этому наверху будет, а мне очень не хотелось бы...

— ...получить отказ...

— ...взять письмо, которое я не смог бы по назначению передать. Об этом я рассказал Андрею Михайловичу, он ответил: «Берите», после чего я помог Марине отредактировать текст, потому что по-русски она говорила прекрасно, но наших бюрократических тонкостей не знала...

— Конверт вы передали Брежневу лично?

— Нет, на следующий день переслал фельдсвязью Александрову-Агентову, который потом сообщил мне, что ему даже и докладывать генеральному не пришлось — этот вопрос он решил сам, позвонив председателю исполкома Моссовета Промыслову.

— Доступ к секретным материалам по роду своей деятельности вы имели?

— Конечно, все документы, с которыми накануне важных переговоров знакомился, носили гриф «Секретно» или «ЦК КПСС. Совершенно секретно», да и я по своей основной работе не только переводчиком был, но и сотрудником дипломатической службы, в обязанности которого входило ознакомление и с шифроперепиской, и с другими секретными материалами. Я и готовил их, кстати.

— Ваша голова хранит много государственных тайн?

— Разумеется, но сейчас все они уже полностью устарели.

— В то время резиденты зарубежных разведок за вами охотились?

— Нет, но у меня даже из КГБ интересовались: «Никогда каких-то подходов к вам не было?». — «Нет, — я ответил, и добавил: — думаю, их и не может быть». — «А почему?». — «Потому что, если они, эти представители чужих разведок, хоть в какой-то степени умные, знают: коль мне такое доверено, точно уж не предам».

— За вами следили?

— Я допускаю, что телефоны мои, наверное, прослушивали, но чтобы замечал за собой какую-то постоянную слежку — этого утверждать не могу.

— Во времена Золотой Орды русские князья брали толмачей на все переговоры, но возвращались уже без них: убивали как лишних свидетелей, а вы никогда не боялись, что свои же могут и вас устранить?

— Ну, вероятно, могли бы, если бы что-нибудь натворил, но, по крайней мере, за те два развода, что у меня были, не тронули (хотя некоторые угрозы звучали).