Украинка, пережившая оккупацию: «Нас предупредили, что вокруг городка много трупов, и это зрелище не для слабонервных»

— Как-то российские оккупанты сказали, что скоро все здесь взорвут, потому что наши дома им мешают. После этого поняла, оставаться смысла больше нет. Мы все, конечно, мечтали попасть на территорию, подконтрольную Украине, но туда никого не пускали. Нам предложили на выбор — Россию или Беларусь, — вспоминает жительница украинского Гостомеля Галина Ганулич.

А потом был переезд в Беларусь и долгожданное воссоединение с семьей на другом конце света. 

«Нас предупредили: к вечеру здесь будут кадыровцы»

Галина родилась в Сибири, куда были сосланы ее предки из Украины.

— Это было еще во времена крепостного права, прабабушку и прадедушку сослали в Тюменскую область. Оттуда я переехала к родственникам в Казахстан. И только в 1980 году смогла вернуться к своим корням в Украину, куда все время хотела. До сих пор помню: билет на самолет в Киев стоил 40 рублей.

В Украине я, педагог по образованию, пошла служить в армию, потому что иначе никак нельзя было закрепиться. Тогда важна была прописка, без которой не брали на работу.

С перерывом на декретный отпуск отслужила 17 с половиной лет. Как пришла старшим солдатом, так и вышла на пенсию. Прапорщиком не смогла стать, поскольку часть документов осталась в Казахстане.

Муж тоже был военным, мы с ним разошлись. Он живет в Гостомеле, я знаю, что он пережил оккупацию, — делится собеседница «Салiдарнасцi».

Название этого небольшого города под Киевом, где началась война, в феврале узнал весь мир. В Гостомеле расположен аэропорт Антонов, за который шли тяжелые бои. Рядом с аэропортом в двух домах жили его сотрудники. Недалеко был небольшой старый военный городок, который до самой войны населяли в основном отставники.

— Дети работников аэропорта ходили ко мне на занятия, я преподавала рисование, — продолжает Галина. — Мы все жили дружно, никто никого не преследовал ни по каким признакам, никто никого не обижал. 

У меня в Гостомеле было две квартиры, в одной жила я сама с четырьмя котами и собакой, вторую сдавала.

О городе, ставшем родным, и всех мирных событиях собеседница  вынуждена говорить в прошедшем времени, потому что уцелевших домов в Гостомеле почти не осталось.

— Я не верила, что начнется война. Этот день помню прекрасно. Утром услышала очень громкий звук, поняла, что это не просто хлопок, что что-то взорвали. Та ракета прилетела на плац воинской части.

Я думала, что это что-то бытовое, вроде аварии с газом, все что угодно, но в тот момент мыслей о войне не было. И не только у меня. Часов в 10 утра моя подруга, которая жила еще ближе к плацу, пришла ко мне попить чаю.

Мы с ней обменялись эмоциями по поводу того, что «что-то бахнуло», а потом услышали гул вертолетов. Вертолеты у нас летали часто, но эти летели очень низко и только в окно мы увидели четыре. А их было гораздо больше.

Летели они в сторону аэродрома, и мы сразу заметили, что они с ракетами. После этого раздалось уже много взрывов, бомбили аэропорт.

Мы не отходили от окна, в стороне аэропорта начался пожар и над ним показались огромные столбы черного дыма. В этот момент мы поняли, что началась война. 

Подруге нужно было вернуться домой, где у нее остались мать и сын, а на улице уже слышалась автоматная очередь. Но она все равно побежала, добралась, позвонила мне, сказала, что дома все перепуганные. Я ей посоветовала спускаться в подвал.

Под нашими домами были подвалы, где мы хранили картошку и закатки. Я слышала, что на территории части есть и бомбоубежище, но не знала, где оно и в каком состоянии.

Многие сразу начали искать возможность уехать. Но у меня не было машины. Я спустилась в подвал, захватив кое-что из еды и воду. Соседи тоже стали потихоньку спускаться. Один отставник порекомендовал всем остаться в подвале на ночь, мы послушались.

Мои коты были дома, а собака пошла за мной. В подвале мы зажгли свечи и долго разговаривали. Оказалось, что таких, как я, для кого  война стала абсолютной неожиданностью, было много, но никаких истерик не было, — вспоминает Галина.

Это умение украинцев самоорганизоваться и остаться человеком в любых условиях, считает она, помогло практически всем, собравшимся в подвале, пережить и оккупацию, и ужасные бомбежки, и смерти.

— В нашем подвале было больше 60 человек. В основном женщины, пожилые, инвалиды, несколько детей. В соседнем, знаю, были даже груднички. Мы все вычистили, разобрали завалы, навели порядок, потому что понимали, что придется находиться там не один день. 

Кто-то успел уехать. А к нам в первый день пришел военный, сказал, что он волонтер из части, сообщил, что транспорта нет, и предложил единственное, что мог, — брать вещи и идти пешком в Бучу.

Мы удивились: кругом стреляют — дойти нереально. Он согласился, но предупредил, что вариантов не много, потому что «к вечеру здесь будут кадыровцы, они уже стоят на повороте».

И вечером из своего убежища мы услышали их голоса, потом услышали, как они ломают двери в квартиры. Я находилась в подвале дома, в котором сдавала квартиру, моя квартира с котами была в соседнем доме.

Было очень страшно, но я понимала, что мне нужно туда идти. Взяла собаку и пошла. Была уже ночь, вокруг слышалась чужая речь. Возле дома на меня направили фонарик, но ничего не сказали.

Я поднялась к себе на 4 этаж, свет не включила, стала изучать обстановку. Выглянула в окно: за Гостомелем, откуда шли россияне, виднелась горящая техника, очевидно, их танки. Я поняла, что война будет серьезная.

Это была моя последняя ночь в своей квартире. Я затянула в ванну матрас, все животные пришли ко мне, мы кое-как примостились и немного поспали. Утром я снова пошла в подвал.

Кадыровцы попросили нас всех переписаться, пообещали, что ничего плохого нам не сделают, говорили, что их прислали только для охраны, чтобы мы не боялись, — рассказывает подробности собеседница.

«8 марта женщинам подарили по тарелке супа с мясом»

В течение двух следующих недель, которые жители Гостомеля провели с кадыровцами, эта смелая женщина неоднократно пыталась с ними разговаривать.

— Они сказали, что тоже пережили войну и четыре года прятались в подвалах. Я говорю: «Не хочу 4 года прятаться в подвале!». А они: «Почему 4 года? У вас все быстрее закончится. У нас война была на национальной и религиозной почве, а вы же все христиане, у вас все быстро разрешится. Мы и Киев возьмем за три дня, если нам дадут команду».

Иногда от бомбежек наши захватчики прятались вместе с нами. В основном это были совсем молодые ребята. Когда один сказал, что ему 22 года, я удивилась, настолько старили их бороды.

Из наших разговоров я узнала, что большинство из них — контрактники, что посылали их на учения, а потом кинули в Украину, что никто не хотел воевать и все хотят домой.

Я им предложила перейти на сторону украинской армии. Они сказали, что тогда их будут считать дезертирами и могут расправиться свои же. 

Как-то во время обстрела попали в общежитие, которое они заняли. Одному оторвало руки, мы испугались, что они будут мстить. Но они ничего нам не сделали, рассказали, что раненого отправили в Москву, но он там умер.

О том, что вообще происходит, они знали не больше нас. На наши вопросы отвечали только то, что Киев еще не взяли. Позже они нашли в чьей-то квартире радио, принесли и мы слушали его вместе. Но там тоже толком не объясняли, что происходит.

В один из дней они сказали идти в местный магазин и взять себе еду. Мы засомневались: как можно, это же наши магазины. Но они предупредили, что, возможно, сидеть в подвале придется долго, и мы пошли, кое-что взяли. Некоторые, как и я, записали все, что брали, в надежде расплатиться в скором времени.

Среди нас было много пожилых и немощных, была лежачая женщина, я взяла еду и на них.

Телефоны у нас забрали сразу, позже отключили свет, какое-то время оставался только газ. Одна бабушка не могла физически подниматься к себе в квартиру за продуктами, и я просилась ходить туда, чтобы приготовить ей кашу. Меня пускали, но не каждый день. В этой квартире на первом этаже жили кадыровцы, этажом выше располагался их штаб.  

К пожилым людям они относились нормально, удивлялись, как у нас могли оставить одних стариков, мол, у них так не делают. Я не стала им объяснять, что старики сами отказались уезжать, и их дети вынуждены были спасать своих детей. Это страшный выбор, никому такого не пожелаю, — тяжело вздыхает Галина.

О ней самой ее дочь, которая живет в Бразилии, ничего не знала 21 день.

— Когда отключили газ, кадыровцы кормили нас раз в день, — продолжает свою жуткую исповедь собеседница. На предложение сделать паузу, отвечает отказом, говорит, что ей надо выговориться. — Себе они варили говядину, а нам приносили бульон. На 8 марта для женщин приготовили что-то вроде шурпы, суп с мясом и картошкой. Так и сказали: «Это женщинам подарок к празднику».  

Возможно, у них было такое лояльное отношение к нам, потому что мы вообще не сопротивлялись, среди нас просто некому было сопротивляться. Когда позже я узнала о том, что было в Буче, была шокирована и благодарила Бога за то, что нам, можно сказать, повезло.

Нам разрешили подключить генератор к колонке во дворе, поэтому вода у нас была всегда. Еды вроде тоже хватало, но почти никто не мог ни есть, ни даже пить. Вот представьте, вроде и берешь что-то в рот, а проглотить не можешь. Я много молилась, во рту пересыхало страшно, но пить не могла.

Вместо туалета было ведро, которое стояло в отдельном углу. Рядом с лежачими тоже стояло по ведру. Поначалу люди  стеснялись, но со временем перестали. На такие мелочи уже никто не обращал внимание.

«Повторяли «мы не мародеры», но во всех квартирах искали деньги и золото»

— Иногда нам разрешали сходить в свой дом, но только в сопровождении человека с автоматом. Я просилась в свою квартиру кормить котов, по одному переносила их с собой. Из-за постоянных бомбежек коты были очень испуганы, не давались в руки, но постепенно я забрала всех.

Также собрала какие-то вещи, потому что каждый раз выходя из подвала, видела все больше сгоревших домов, понимала, что мой уцелевший подъезд — дело времени.

Собаку выгуливать боялась, потому что кадыровцы к собакам относятся плохо, это для них как бы «грязное» животное. Они мне все время говорили, что женщинам вообще нельзя прикасаться к собакам, а если пришлось, то после нужно перестирать всю одежду и помыться. Собаку все время держала на поводке рядом.

Они повторяли «мы не мародеры», но выбили двери во всех квартирах, замки вырывали просто с мясом, искали деньги и золото, большие вещи почти не брали, видимо, потому что довезти в Чечню сложно.

Среди них было несколько русских. Один остановил меня, когда я шла к колонке за водой. Этот человек лет 40 поразил меня своим взглядом, остановившимся, прямо стеклянным. У него не было вообще никаких эмоций. Мы немного поговорили, он сказал, что много где воевал.

Я спросила: «А как вы живете, возвращаясь с войны?». Он совершенно спокойно ответил: «Мы с мамой любим смотреть сериалы про любовь». А я подумала, что такой при случае убьет, не задумываясь.

Просто так из подвалов нас не выпускали, в другие подвалы к соседям тоже не пускали, на входе везде стояла охрана. Когда ловили кого-то вокруг городка, тоже сажали к нам, говорили, что так безопаснее всего. И они были правы.

Бомбили постоянно, взрывы раздавались то ближе, то дальше. А гражданские люди не умеют себя вести во время взрывов, они начинали бежать и гибли. Кроме того, нас предупредили, что вокруг городка много трупов, и это зрелище не для слабонервных.

Снаряды сыпались прямо по нашим домам и те вспыхивали один за другим. Эти дома строились еще до Второй мировой войны, которую пережили.

Обезумев от ужаса, совершенно беспомощно мы смотрели, как горят наши квартиры. Это было жутко. Мы просили вызвать пожарных, много возгораний можно было потушить, но понимали, что это невозможно.

Как ни странно, моя квартира не сгорела полностью, и я еще несколько раз подымалась в нее по обгоревшему подъезду. А дом, в подвале которого мы прятались, разбомбили.

Когда в него попал снаряд, нам пришлось быстро все хватать и бежать. Началась суматоха, собака побежала за мной, я пыталась поймать котов, но они, перепуганные, бежали обратно.

Когда сверху стали падать части конструкций и в подвал стало опасно возвращаться, я ушла оттуда, плакала и молилась за своих животных. До сих пор не могу вспоминать об этом, — останавливается Галина, но не плачет, говорит, что больше нет слез. 

Уже после освобождения на фотографиях уничтоженного городка она опознает двух своих кошек и очень обрадуется. До сих пор надеется, что и остальные выжили и попали к волонтерам.

Из обгоревшей квартиры Галина успела забрать документы, деньги и немного дорогих для себя вещей, в том числе сумку с красками.

— Однажды утром 10-летний сын моей знакомой вбежал в подвал и закричал: «Все кончилось — мир!». Он увидел, как кадыровцы  быстро погрузили свои вещи и уехали, и решил, что это и есть освобождение.

Но вместо них сразу же заехали россияне. У них было меньше техники, обмундирование было совсем другое. Кадыровцы были экипированы, одеты и оснащены гораздо лучше, чем российская армия.

Помню, мне нужно было подняться в свою квартиру, меня повел капитан, потому что солдат не было рядом. Я ему показываю дом, он опешил: «Так он же сгоревший». Я говорю: «Там можно подняться, я уже ходила, там не все сгорело».

Вот у этого человека в глазах стояла боль. Я ему об этом сказала, он ничего не ответил. Я нашла дома книгу о жизни Иисуса Христа, протягиваю ему — и он взял. Мне показалось, что он был на грани принятия какого-то решения.

Вообще, русских у нас в Гостомеле было мало, они тоже нас не трогали, по-моему, даже побаивались, прятались от нас в магазине, редко спускались в подвал, но говорили со всеми нормально.

Тогда среди нас уже были волонтеры из Бучи, которые приехали за нами, их к нам и посадили. Еще поймали несколько человек, которые шли из близлежащих сел. Эти парни сделали буржуйку и грели нам чай.

Позже мы узнали, что наши «безобидные» кадыровцы убили  нашего соседа, это был психически нездоровый человек по имени Сашко, которого знал и любил весь городок. Он никому ничего плохого никогда не сделал, но, бывало, если выпьет, кричит: «Стоять!». Видимо, за это его и убили.

Они же забрали четверых наших мужчин в плен. Пока мне известно, что вернулся только один.   

Некоторые пожилые и больные люди не смогли пережить оккупацию, среди них классная руководительница моей дочери, бабушка одной моей ученицы. Последняя была с нами в подвале и ее, мертвую, обнаружила моя собака.

Она всегда спала рядом со мной, а тут откуда-то вернулась и легла на меня, как будто хотела закрыть от чего-то. Оказывается, она почувствовала, что Галина Герасимовна умерла, и, видимо, решила, что меня нужно спасать.

Еще как минимум одну женщину нашли погибшей в ближайшем сгоревшем доме, в подвале одного из домов нашли части человеческого тела. Людей хоронили прямо за домом, после они были перезахоронены на местном кладбище, — подводит жуткие итоги оккупации собеседница. 

«У белорусского пограничника спросила: «У вас же «Жыве Беларусь!»?». Он ответил: «Это лучше не говорите»

Для эвакуации в Беларусь в первую очередь записывали женщин и детей. На последнее оставшееся место записалась Галина.

— Мы отправились рано утром на какой-то бронированной военной машине. Кроме моей собаки, были еще и собаки, и коты. Но брали все только по одному животному, остальных пришлось оставить.

Кругом раздавались взрывы: и пока мы грузились, и пока ехали. Инструктаж был такой: из машины на остановках никто не выходит, если взрыв рядом — падать на пол, детей прикрывать собой. Если командуют «из машины», значит, упасть нужно рядом с машиной.

Только километров через пятьдесят взрывы стали глухие. Мы переехали речку Брагинку. Там стояли палатки Белорусского Красного креста. Нас напоили чаем, дали возможность выйти в интернет и связаться с близкими. Так как телефонов нам не вернули, а я не помнила дочкин номер, то написала ей в Facebook.

Когда проезжали белорусскую таможню, я решила поздороваться с вашими пограничниками. Спрашиваю у одного: «У вас же «Жыве Беларусь!?». Он: «Это лучше не говорите». Еще поразило то, что нас предупредили: в Беларуси нельзя носить бело-красную одежду.

На границу за укранцами пришел автобус, на котором их отвезли в санаторий «Чёнки» возле Гомеля.

— И вот после подвала, после всех этих бомбежек… Ой, как это мне не расплакаться… Говорят, чтобы человек почувствовал себя счастливым, его нужно из нормальной жизни кинуть в какой-нибудь ад, а потом вернуть. В этом санатории, было такое впечатление, что мы попали в рай. Нас накормили, всем предоставили номера с чистой постелью и душем.

Я пыталась анализировать, почему так: с одной стороны, белорусы разрешили нас бомбить, с другой, встречают с распростертыми объятиями?

— А вас случайно не снимало телевидение?

— Да, кто-то снимал. Думаете, ради них сделали такую картинку? Страна парадоксов. Беларусы — прекрасные люди, но молчаливые. Я поразилась тому, что у вас даже таксисты не разговаривают. В Украине пока едешь с таксистом, он тебе всю жизнь свою перескажет.

Но те, с кем удалось пообщаться, говорили: «Мы все понимаем, это неправильно, мы не хотим воевать».

Месяц я жила в Беларуси, смотрела ваше телевидение, но там же только одна тема! Прямо до корней волос меня поразила эта «вечная война». А я наелась войны «до не могу», мне своей хватило.

В Украине тоже помнят о той войне, 9 мая собирались люди у памятников, но только 9 мая. Зачем постоянно?

Народ у вас очень отзывчивый. Мне помогали во всем: и зуб полечить, и паспорт собаке сделать. Все отказывались брать деньги. И этот телефон, по которому мы с вами общаемся, мне подарили белорусы. Они буквально взяли надо мной шефство.

Я даже картину написала, пока жила у вас, и подарила ее санаторию.

Мои друзья попали в Россию, рассказали, что там платили за все. А я только купила себе билет в Варшаву. Нам предлагали остаться и даже обещали найти работу. Вообще, в Беларуси никого не удерживали, хочешь ехать — едь.

Правда, пугали, что поляки могут не пропустить. Какой-то пунктик у вас насчет поляков, — недоумевает украинка.

Из Варшавы она добралась до Бразилии, где живет с семьей дочери и своим верным псом, который проделал с ней этот тяжелый путь.

— Сейчас я в прекрасной стране окружена замечательными людьми. Интересно, что мой зять-бразилец наслышан о белорусах, о ваших протестах, о вашей солидарности.

— Это заслуга нашей диаспоры в Бразилии! А как сложилась судьба ваших соседей?

— Из нашего подвала был еще один рейс в Беларусь, в другой санаторий, потом вывозить перестали. Там осталось около 40 человек, они дождались освобождения.  

С некоторыми я смогла созвониться. Квартир практически ни у кого не осталось, из восьми многоэтажных домов четыре разрушены полностью, остальные повреждены, но жить люди как-то могут сейчас только в одном. Еще в частном секторе уцелели некоторые дома. Повреждена и наша местная школа.  

— Верите ли вы, что попадете в свой город?

— Не знаю, восстановят ли Гостомель, он практически весь разрушен. Те, кто был под взрывами, кто видел все эти разрушения, мы просто эмоционально не готовы там оказаться. В прежнюю жизнь невозможно вернуться, а вернуться и увидеть то, что там осталось, не знаю, выдержу ли я это.

У меня подруга сейчас в Германии. Тоже говорит: не могу вернуться, хоть и хочу. Она пешком дошла из Бучи в Ирпень буквально сквозь трупы. Признается, что до сих пор закрывает глаза и все это видит.

Как ни странно, в подвале я не плакала. Действительно, в состоянии стресса организм очень напряжен, он настолько мобилизуется, что у меня ничего не болело. У меня в голове была только одна мысль: выжить и добраться к своим.

Я много молилась, иногда вслух, и люди слушали. Заплакала я, когда оставила котов. Если бы вернулась, первое, что бы сделала, это стала бы их искать.