«У нас люди во власти ассоциируют себя с палачами»

В связи с повышенным интересом зрителей в минских кинотеатрах продлен показ исторической драмы «Царь», сюжет которой во многом перекликается с событиями наших дней. В интервью режиссер фильма Павел Лунгин рассказал, почему мы переживаем кризис демократии, за что люди любят тоталитарную власть и кому государство желает сдохнуть.

-- По преданию, Иван Грозный, когда разгневался на митрополита Филиппа, запер того в келье с разъяренным медведем. У вас в фильме этого эпизода нет. Почему?

-- Мне показалось, что это уже бу¬дет слишком. У Грозного действительно было четырнадцать медведей, которых специально натаскивали на то, чтобы они разрывали людей в клочья. Но дело тут не просто в садизме или страсти к пыткам.

Грозный производил апокалиптические казни — они как раз основаны на том, чтобы полностью уничтожить тело жертвы, — потому что был глубоко верующим человеком. Он боялся, что когда будет второе пришествие и явится Христос, то мертвые оживут и встанут из могил. Если же тел не будет, то вселяться будет некуда.

У меня не было задачи показать в фильме побольше казней с безумным количеством крови. Интересовала прежде всего сама личность Ивана Грозного — больная, мучимая. То, как он исказил все смыслы и на долгое время определил будущее страны. Ведь именно с него русская власть стала заниматься тем, что пыталась заменить Бога на земле.

У Грозного есть такая фраза: «Как человек я грешен, а как царь — праведен». Это дословная цитата. Он искренне был убежден: то, что нужно человеку —например, следование христианским заповедям, — совершенно не нужно царю. Царь имеет право творить зло во имя некоего процветания державы. В этом одновременном состоянии — грешный человек и праведный царь — и есть парадокс русской власти.

-- Вы интересуетесь футболом?

-- Не очень. А к чему вы спрашиваете?

-- Просто в среде нынешних футбольных болельщиков — а это, что называется, «простой народ» — налицо серьезный рост монархических настроений. Если бы вы попали на матч сборной России, увидели бы на трибунах десятки черно-желто-белых флагов вместо официальных бело-сине-красных.

-- Я не удивлен. Тяга к «твердой руке» — обычная история для России.

Почему люди любят тоталитарную власть? Потому что она берет на себя функции человеческой совести. Учит, наказывает, кормит — все делает за человека. Вы можете беспробудно пить водку, не работать, воровать — все равно думать будут за вас «наверху». Очень удобный способ жизни.

Поэтому люди периодически взывают к «сильной власти», лицемерно говорят, что «с народом надо построже», — все для того, чтобы, как ни странно, жить так, как хочется. Без стыда и совести.

-- Получается, фильм «Царь» — некий антимонархический манифест?

-- Ну, так сказать нельзя. Это вообще не манифест — это художественное произведение, размышление на тему. Мы ставим вопросы, но никаких рецептов не даем.

-- Лично вы разделяете мнение, что лучше демократии еще никто ничего не придумал?

-- По-моему, это очевидно. И я понимаю, почему у нас в стране так не любят этот вид государственного устройства.

Что такое демократия? Сознательное ограничение своих желаний и потребностей. Это тяжелая внутренняя работа.

Мы же над собой работать не любим. Нам легче проехать на машине по тротуару, сбивая прохожих, чем стоять на светофоре и терпеливо ждать вместе со всеми, пока загорится зеленый свет.

-- Может, и правда демократия не наш путь? Знаете, как говорят: дай нашим людям свободу — они вообще друг друга поубивают.

-- Демократия всегда такая, какие люди. Мы сейчас действительно переживаем кризис демократии — потому что произошел общий упадок нравственности. Жажда наживы, агрессия, ожесточенность вытеснили все остальные цели и смыслы.

Тем не менее, я верю, что в каждом человеке изначально заложены высокие чувства. Сейчас они загнаны глубоко внутрь, но их еще можно вытащить наружу.

Ведь были времена, когда модным считалось не топтать слабого или брать силой, а помогать бедным, ощущать чужую боль. Строили же русские купцы музеи, больницы, и это не считалось подвигом, это было чем-то естественным.

Что сейчас стоит какому-нибудь олигарху построить госпиталь в Москве? Четверть яхты, просто смешно. Но никто почему-то не строит.

-- Вы верующий человек?

-- Да.

-- В церковь ходите?

-- Редко. Признаюсь, довольно мало церквей, в которых я чувствую себя хорошо.

-- Показалось что и «Царь», и ваш предыдущий фильм «Остров» на самом деле о том, каким должно быть православие. Обе картины — такой скрытый упрек нынешней Церкви.

-- Нет, так я не думал. Кто я такой, чтобы упрекать?

Другое дело, очевидно, что православие прошло долгий путь несвободы. Иван Грозный убивал священников и менял как хотел митрополитов, Петр Первый вообще упразднил патриаршество, сам стал главой Церкви и сделал из нее что-то вроде министерства. В этом смысле «Остров» и «Царь» — это действительно фильмы не о министерстве, а о некой идеальной Церкви.

-- На ваш взгляд, что такое современное православие, на каком этапе развития оно находится?

-- У нас сейчас как бы два православия: одно — официальное, начальственное, парадное, другое — бедное, доброе и сострадающее.

-- То, что Мамонов сыграл в «Острове»?

-- Да, и что Янковский играет в «Царе».

-- Вы за такую Церковь?

-- Конечно. Больше всего на свете я не люблю самодовольство. Не понимаю, как христианин может излучать это чувство. Ехать в черном тонированном «мерседесе», обклеенном изнутри иконами, — в этом есть что-то абсолютно чудовищное и искажающее.

-- Вы сейчас о Кирилле?

-- Нет, что вы. Я, кстати, очень верю в нового патриарха. Мне кажется, он умный, образованный и творческий человек. Я впервые вижу патриарха, который говорит без бумажки, обладает даром красноречия. Его высказывания по истории  — в частности, о том же Грозном или Сталине — очень интересны.

-- Что в них толку, если Церковь до сих пор фактически подчиняется государственной власти?

-- Ну, из полного рабства она все-таки вышла. Подождите, дайте ей отдышаться. Она делает только первые шаги на пути к самостоятельности.

-- По-моему, из рабства Церковь вышла только формально.

-- Ну, хоть так! Раньше-то и этого не было.

-- Если она действительно когда-нибудь станет самостоятельной и сильной, зачем то¬гда будут нужны президенты и правительства?

-- Кстати, залезьте в Интернет и найдите там рассуждения Алика Коха о фильме «Царь». Он говорит именно об этом: нас обманули, у нас украли Христа и вместо него поставили власть, а любая власть, по сути своей деятельности, исключает подлинное христианство.

С другой стороны, полное отделение Церкви от государства— это такое «окончательное решение», как у Гитлера. Окончательных решений в жизни не бывает — бывает система компромиссов.

Церковь никогда не сможет заменить собой правительство и не должна этого делать, иначе она сама переродится в чудовищную теократическую машину. Только во взаимном развитии и взаимных компромиссах есть будущее. При этом, безусловно, приоритеты христианской морали должны быть внутри каждого человека, облеченного государственной властью.

Я видел, как это работает во Франции. При том, что там тоже много бюрократизма и других пороков, мать с ребенком все-таки получают квартиру— вне зависимости то того, какой они национальности и какое у них подданство. Потому что государство работает на бедных, оно им помогает, а не говорит: «Сдохните, если вы слабые, нам нужна сильная нация, и мы будем сбрасывать вас, как ненужный балласт».

У нас же пока люди во власти интуитивно ассоциируют себя с палачами. Мы живем в мире, где сильные все время попирают слабых, где сироты, вдовы, пострадавшие — это самая отверженная и презираемая часть населения. В мире, где на гастарбайтеров, по сути современных рабов, надели красные куртки, чтобы их было видно издалека. При этом как они живут, что едят — вообще никого не интересует. Нет никакого желания ни понять, ни ужаснуться, ни посострадать — есть только агрессия.

Когда по телевидению шел проект «Имя Россия», я посмотрел программу, в которой обсуждали Ивана Грозного. В студии сидела масса известных людей — политиков, бизнесменов, художник Глазунов там был. И меня поразило, до какой степени большинство присутствующих восхваляли деятельность царя. Их любовь была с опричниками, с палачами. Они почему-то искренне уверены, что если опять произойдет это разделение в народе, то они окажутся именно в этой категории.

-- А вы бы оказались в категории жертв?

-- Конечно.

-- Вы не боитесь людей, которые сильнее вас?

-- Ну, в юности я с ними дрался, и очень много. Меня даже гнали за это из школы.

-- Я не про юность. Вы знакомы с кем-нибудь из нынешней власти?

-- Почти нет. В Кремль я не хожу. Честно говоря, знакомых очень мало. А жаль. (Смеется.)

-- Реакцию наших политиков на «Царя» можете предсказать?

-- Это несложно сделать. Думаю, она ничем не будет отличаться от реакции простых людей. Тех, кто настроен на сострадание, картина взволнует, а тех, кто ассоциирует себя с палачами, огорчит.

Знаете, есть два типа больных: одни при болезни склонны обращаться к врачу, а вторые начинают беситься, когда им говорят: «Вам надо пройти курс лечения». Вторых, к сожалению, больше.

Люди не хотят понимать, что украшая и шпаклюя свою историю или настоящее, они ничего хорошего не добьются. Если все время наносить на поверхность позолоту, внутри от этого ничего не изменится — все будет продолжать гнить.