Светлана Сорокина: «Лозунг Эрнста: «Мы демократию приветствуем, но не практикуем»»

Знаменитая телеведущая откровенно рассказала, почему приняла решение закрыть свою программу на Первом канале, как работает цензура на телевидении и что думает о сигналах к началу «оттепели».

История ее телевизионной карьеры неразрывно связана с историей страны. 87-й год, перестройка, слом старой системы — и одновременно появление неслыханной по своей откровенности программы питерского телевидения «600 секунд» с первыми ведущими несоветского типа — Сорокиной, Невзоровым, Медведевым... Середина 90-х, расцвет свободы слова — и на экраны выходит самое бескомпромиссное ток-шоу Сорокиной «Глас народа». Наконец, начало нового века, приход к власти сильного и авторитарного Путина — и, как следствие, закрытие телеканалов НТВ и ТВ-6, основным лицом которых была Светлана.

Со своего последнего места работы на телевидении — ток-шоу «Основной инстинкт» — она ушла еще в 2005 году. Ушла со скандалом. С тех пор ведет программу на радио, занимается благотворительностью в пользу детей-сирот, пишет о них книги (последняя, «Мне не все равно», вышла в начале этого года) и редко дает интервью.

Недавно Сорокина вошла в новый состав Совета по правам человека при президенте России Дмитрии Медведеве. Медведев утвердил ее кандидатуру лично. Формально это и стало поводом для нашей беседы. Мы встретились со Светланой ровно через час после того, как совет собрался на свое первое совещание.

«Мне грустно оттого, что многие пытаются из таких мелочей сделать глобальные выводы»

-- Какие у вас впечатления от первой встречи?

-- Пока никаких. Мы только познакомились. Вообще все было довольно сумбурно. Представьте себе: тридцать шесть человек из самых разных организаций, и каждый предлагает что-то свое. За три часа мы лишь успели определить круг проблем, над которыми будем работать в дальнейшем.

-- Вы верите в то, что совет будет иметь какое-то влияние на президента?

-- Лично я особых иллюзий не питаю. Не думаю, что он сейчас сильно нужен власти. Вполне возможно, это просто очередная дань условностям.

-- Зачем вы тогда согласились на эту работу?

-- Я всегда руководствовалась принципом «делай что можешь — и будь что будет».

-- На самом деле список имен, утвержденный президентом, многих удивил. Тут и руководитель Клуба региональной журналистики Ирина Ясина, в прошлом, на минуточку, директор учрежденной ЮКОСом «Открытой России», и политолог Дмитрий Орешкин, и руководитель Российского фонда помощи Лев Амбиндер. Это что, сигнал к началу «оттепели»?

-- Знаете, мне грустно оттого, что многие пытаются из таких мелочей сделать глобальные выводы. Видимо, все настолько изголодались по конкретным поступкам, что готовы увидеть лес в трех соснах.

Мне кажется, господин Медведев неоднократно мог уже проявить себя в более важных вещах. Например, в деле Светланы Бахминой, в поддержку которой были собраны десятки тысяч подписей, но которая все равно рожала в тюрьме. Или в деле об убийстве адвоката Маркелова и журналистки Бабуровой. То есть президент, конечно, отреагировал, но чуть ли не стесняясь. Ведь ни один центральный телеканал не осветил встречу Медведева с «Новой газетой» в лице Горбачева и Муратова. Что за тайна такая?

Нынешний руководитель страны встречается с бывшим президентом СССР — чем это не информационный повод? Он что, менее достойный, чем посещение Медведевым какой-нибудь сельскохозяйственной фермы?

В общем, в сигналы я не верю. И вообще считаю, что довольно смешно нам — взрослым, самостоятельным людям — без конца держать ушки локаторами. Судить надо по конкретным делам.

«Тоня не просто похожа на меня, она является улучшенной копией»

-- В свое время вы сами взяли ребенка из детского дома. Не страшно было?

-- А чего я должна была бояться?

-- Ну, неизвестно ведь, какая генетика у приемного ребенка — плохая или хорошая — и когда она проявится.

-- По этому поводу проведено множество исследований. И большинство ученых сходятся во мнении, что социум и воспитание в гораздо в большей степени влияют на развитие ребенка, чем генетика, если, конечно, речь не идет о патологических отклонениях. Впрочем, в моем случае я вообще о таких вещах не думала, я просто очень хотела ребенка.

-- Сколько лет было Тоне, когда вы ее удочерили?

-- Одиннадцать месяцев. Сейчас ей уже шесть с половиной лет.

-- Ощущаете, как ваше воспитание меняет ее природу?

-- Знаете, в последнее время я стала ловить себя на мысли, что мне неприятно говорить на эти темы. Неприятно говорить о дочери как о чужом ребенке. Не потому что я хочу сделать из удочерения какую-то тайну — я никогда этого не скрывала, и Тоня прекрасно знает, откуда она. Просто у меня уже полное ощущение, что это мой родной ребенок, моя кровь.

Тоня не просто похожа на меня, она является улучшенной копией. Она гораздо способнее, энергичнее, красивее. Шикарная девка! И харизматик, между прочим. В любом месте, где она появляется, больше уже ни на кого не смотрят.

-- Хотели бы вы когда-нибудь расширить семью?

-- Вообще я изначально хотела взять двоих детей, но сразу как-то не сложилось, а сейчас я уже вряд ли решусь. Дети требуют огромного количества энергии и сил, а с возрастом сил у меня становится все меньше. Дай бог вот Антонину вырастить… К тому же финансовое положение сейчас, прямо скажем, не самое лучшее.

-- Из-за кризиса?

-- В том числе. Общий фон, конечно, угнетающий, особенно в ситуации, когда ты буквально добываешь каждую копейку. Тем более что сейчас стало окончательно ясно: кризис — это надолго, и нам всем так или иначе придется привыкать к новым условиям жизни, а это очень тяжело. И в будущее заглядывать страшновато…

С другой стороны, я противник того, чтобы все неудачи теперь объяснять кризисом. Это бессмысленно и непродуктивно. Я тут привела дочь с соплями в поликлинику. И пока мы болтались в коридоре в ожидании вызова к врачу, кто-то ее спросил: «Где же ты подхватила такой насморк?» А она встала руки в боки и говорит: «Что вы спрашиваете ерунду? Вы что, не видите? Кризис вокруг!» (Смеется.)

-- Из чего сейчас состоит ваш заработок?

-- Из работы на радиостанции «Эхо Москвы», где я веду свою программу, из преподавательской деятельности в двух вузах — в МГУ на журфаке и в Высшей школе экономики. Еще иногда подворачивается халтурка в виде каких-нибудь презентаций.

«Я привыкла голосовать так, как мне хочется, а не так, как надо»

-- Полгода назад мне довелось пообщаться с главой Первого канала Константином Эрнстом. Я спросил его об истории вашего увольнения, и он сказал следующее: «Я с Сорокиной мучился страшно — в том числе из-за идеологических разногласий. Например, я брал тему ее очередного ток-шоу, сажал ее у себя в кабинете и говорил: «Свет, ну почему у тебя голова забита таким количеством стереотипов? Давай я тебе расскажу, как все на самом деле устроено». И раскладывал ей всю историю по полочкам. И в этот момент она начинала плакать. Она прекрасно понимала, что я прав, но ее мировоззрение не позволяло с этим согласиться…»

-- Да уж… На самом деле Константин Львович неоднократно устраивал мне уроки политинформации, объяснял, как мир устроен. Он, видимо, считал, что раз он высокий начальник и вхож во власть, а я не вхожа, то он имеет право на категоричные рассуждения. Но я так и не прониклась идеями государственности и патриотизма в его интерпретации.

Более того, мне кажется, сам Константин Львович намного умнее и замысловатее многих своих рассуждений. Я подозреваю некий цинизм в его разглагольствованиях. И до сих пор робко надеюсь, что он думает не совсем так, как излагает и как заставляет это делать журналистов в пропагандистских программах Первого канала.

-- А он действительно заставляет? Вы не перебарщиваете с формулировкой?

-- Ну, разумеется, он никого не ест. Но на всех центральных каналах выстроена жесткая система единоначалия. На Первом фактически все зависит от Эрнста, на «России» — от Добродеева. Это люди, мимо которых муха не проскочит. Им же потом как-никак отчитываться в Кремле...

У Эрнста, кстати, когда я с ним работала, был такой лозунг — наверное, он и сейчас есть: «Мы демократию приветствуем, но не практикуем».

-- Давайте конкретно: какие темы программы «Основной инстинкт» не прошли цензуру?

-- Дело ЮКОСа, например. На мой взгляд, его следовало освещать хотя бы потому, что наша судебная система показала себя с вопиющей стороны. Как бы кто ни относился к Ходорковскому, Лебедеву, Алексаняну или Свете Бахминой, в чем бы они ни были виноваты, но в отношении каждого из них были допущены чудовищные вещи, которые в принципе не должны допускаться в цивилизованном государстве.

Нужно ли было об этом говорить? Да кричать нужно было! Дали хоть что-нибудь сделать? Нет.

И таких историй масса. Я уже не говорю о том, что многих людей фактически запрещено приглашать в эфир. Таких как Каспаров, Касьянов, Рыжков…

-- Существуют конкретные списки персон нон грата?

-- Нет, но они и не нужны. Вполне достаточно установки начальства и опережающей лояльности редакторов.

Телеканал — это ведь очень большое хозяйство, и одному человеку трудно уследить за всем сразу. Поэтому система выстроена так, что на должностях редакторов сидят очень надежные люди. Если за чем-то не доглядит Константин Львович, они всегда придут на помощь.

-- Каким образом в этой системе оказались вы? Она ведь существовала задолго до вашего прихода, и вряд ли вы об этом не знали.

-- Ну вот оказалась... Львович, надо отдать ему должное, может произвести впечатление на человека, когда хочет.

У меня в то время не было работы — как раз угробили ТВ-6, я была в полном раздрае. Два года подряд сплошных мучений и совершенная непонятка, что делать дальше.

И вдруг возникает такой принц — умный, энергичный, понимающий, который говорит: «Давай делай прямой эфир, темы выбирай сама». Мы первый раз просто дивно пообщались. И я подумала: «Ну бывают, наверное, в жизни чудеса, и грех ими не воспользоваться».

-- Интересно, а Эрнсту зачем это надо было? Он не понимал, чем все это закончится?

-- Не знаю. Говорят, что он ко мне тогда неплохо относился. Подозреваю, что так оно и было. Наверное, он решил рискнуть и попробовать. Но, к сожалению (вздыхает), очень быстро все стало проблемой.

Сначала закончился прямой эфир — мы перешли на запись. Перешли, на самом деле, из-за технологических сложностей, но по факту резать программу стали нещадно. Иногда вырезали так, что полностью менялся смысл: вроде во время записи в дискуссии побеждали одни люди, а в эфире оказывалось все наоборот.

Были и совсем комичные случаи. Однажды ко мне на эфир, посвященный какой-то судебной проблеме, пришел уважаемый эксперт, который очень толково и содержательно говорил по теме, а в конце вдруг рассказал анекдот, как сейчас помню, про кошек. Ну, просто так рассказал — к слову пришлось.

Так вот все, что осталось в программе от его речи, — это тот анекдот. Все остальное вырезала редакторская группа.

-- Вы совсем не могли на нее влиять?

-- Нет. Когда я говорила, что буду лично присутствовать на монтаже — а монтировали мы ночью, так как на следующий день программу давали в эфир, — то мне совершенно справедливо говорили: это бессмысленно. Потому что если между нами вдруг возникнет спор, решить его сможет только руководство, а ночью до руководства дозвониться невозможно — все нормальные люди спят.

-- И последнее слово в итоге оставалось за редакторами?

-- Конечно. Так почти везде.

Поэтому мне смешно, когда говорят: «Какой смелый журналист!» Когда я вижу смелого журналиста на экране, я сразу думаю: какой смелый выпускающий редактор, или владелец телекомпании, или директор информационной службы. Потому что над смелым журналистом всегда есть несколько человек, которые могут сильно укоротить его смелость. И только если этого не происходит, мы все становимся свидетелями гражданского поступка.

-- Что стало для вас последней каплей, после которой вы ушли с Первого канала?

-- Программа, в которой мы говорили о теракте на Дубровке. Я позвала на эфир журналиста, который там работал, видел все своими глазами. И он, как свидетель, много говорил об операции по спасению заложников, в результате которой погибло более ста человек.

Видимо, выводы, которые он сделал, были слишком острыми для Первого канала. В результате в программе остались только его «здравствуйте» и «до свидания». После чего он в изумлении позвонил мне и высказал все, что думает по этому поводу. И правильно сделал. Кому он еще должен был звонить? Неизвестному редактору?

После этого я приняла решение программу закрыть. При этом я еще какое-то время оставалась штатным сотрудником канала — вплоть до премии «ТЭФИ».

Последний этап голосования, когда академики из трех номинантов выбирали одного, был открытым. Я проголосовала против двух проектов Первого канала в пользу какого-то другого. В результате, как мне потом рассказали, руководство было в гневе от столь недружественного, некорпоративного поступка. Это было расценено как демонстрация мести с моей стороны.

А я на самом деле просто выбрала программу, которая мне нравилась больше других — без всяких задних мыслей. Я привыкла голосовать так, как мне хочется, а не так, как надо.

-- После этого вы с Эрнстом больше не разговаривали?

-- Нет, мы даже не попрощались. Если он держит на меня зло, то напрасно — у каждого своя функция. Я не такая непонятливая, как ему кажется, просто у меня тоже есть свои принципы.

Я за многое его уважаю на самом деле. Но, наверное, и у него есть свои скелеты в шкафу.

«Невозможно все время биться башкой об стену»

-- А вам никогда не хотелось бросить журналистику и заняться чем-то другим?

-- Забавно, но вы мне сейчас задаете вопрос, который я более двадцати лет назад, когда еще училась в Студии дикторов Ленинградского телевидения, задала одному телевизионному работнику. Редакция информации решила поискать среди нас ведущих для новых программ, и одним из испытаний, которое нам устроили, была импровизированная пресс-конференция. Перед нами сидел опытный журналист, а мы задавали ему разные вопросы. Я и спросила: «Не хотелось бы вам послать все к черту?» Видите, все возвращается…

-- Но вы не ответили.

-- Честно говоря, последние несколько лет я думала об этом. Невозможно все время биться башкой об стену.

Особенно меня подкосил даже не разгон НТВ и ТВ-6, хотя я тоже очень сильно переживала, а разгром организации «Интерньюс», которая занималась образовательными программами для журналистов по всей России и с которой я тесно сотрудничала. Вот после этого у меня было ощущение, что жизнь закончилась, заниматься профессией нет смысла.

Но потом я поняла, что больше просто ничего не умею. Работать в какой-нибудь политической партии я не хочу, хотя мне неоднократно предлагали. После долгих уговоров друзей я попробовала поработать в Российском союзе промышленников и предпринимателей, занималась там пиаром, но тоже быстро ушла.

Не партийный я человек, с дисциплиной у меня туго. Так что деваться было некуда — пришлось возвращаться в журналистику.

-- Об отъезде из страны никогда не думали?

-- Нет. Я слишком местная, если можно так выразиться. За границей бываю нередко, во многих странах мне очень даже нравится, но в любом случае, когда я нахожусь там больше недели, мне становится скучно. Я понимаю, что жить за границей не смогу. Отдыхать, путешествовать — да, но не жить. Здесь все мои друзья, родня. А я существо очень общительное.

-- Вот вы сказали, что, кроме журналистики, больше ничего не умеете. А как же специальность инженера-лесотехника, которую вы получили в Лесотехнической академии?

-- Правильно это называется «инженер лесного хозяйства». Специализация у меня была «озеленение городов и населенных мест», на современном языке — «ландшафтный дизайн».

Но сейчас я не смогла бы этим заниматься, даже если бы очень хотела. С 80-х годов эта профессия в нашей стране сильно рванула вперед, и то, что я когда-то знала и умела, просто никак не соответствует нынешним требованиям. В этой области я отстала уже навсегда.

-- А вам действительно было это интересно? Или просто некуда было больше поступать?

-- Да нет, я закончила школу с золотой медалью и могла поступить куда угодно. Но у меня не было никаких представлений, чем конкретно я хочу заниматься в жизни. Мне просто нравилось учиться, я любила сам процесс.

А когда встал вопрос, куда идти, я растерялась. В результате нашла вот такую экзотическую на то время специальность.

Потом я, конечно, поняла, что это не мое и что зря я поступила, но при этом все равно доучилась, опять же получив красный диплом. Даже успела немного поработать по профессии: занималась проектами реконструкций исторических садов и парков.

«В нашей стране в любой момент возможны самые необычные повороты»

-- Если проанализировать произошедшее с вами за последние годы — все эти закрытия телеканалов, увольнения, разочарования, — то, по идее, вы должны чувствовать себя проигравшей...

-- В какой-то степени, конечно, чувствую. Тем более что работа на телевидении занимала практически всю мою жизнь, я отдавалась ей полностью. Поэтому когда все так завершилось, ощущение поражения было.

-- И вы готовы с ним смириться?

-- Нет. (Улыбается.) Знаете, я уверена, что в России нужно жить долго. Посмотрите: за одну мою еще незавершенную, я надеюсь, жизнь сколько всего уже произошло! Перестройка, развал Союза, расцвет и закат свободы слова, дефолты, смены правительств, президентов, победы, катастрофы.

В нашей стране в любой момент возможны самые необычные повороты — как в глобальной истории, так и в твоей личной судьбе. И я верю, что пара приятных сюрпризов еще ждет меня впереди.