Светлана Алексиевич: «Чернобыль — это дьявол в новом обличье»

Светлана Алексиевич одержима Чернобылем! Она не один год ездит в "зону", в район, подвергшийся радиационному заражению, разговаривала с пожарными и военнослужащими, с "ликвидаторами", убиравшими радиоактивный мусор с руин атомной электростанции, с выжившими и переселенцами. Сделанные записи она обобщила в своей книге "Чернобыль — хроника будущего", новое издание которой только что выпустило берлинское издательство Taschenbuch Verlag. Эта книга — эхо катастрофы. Светлана Алексиевич родилась на Украине, выросла в Беларуси, а в настоящее время живет в Швеции. Мы до сегодняшнего дня не поняли Чернобыля, говорит она. Это текст на непонятном языке.

Светлана Алексиевич: ...я находилась в Минске, в больнице. При смерти была моя сестра, у нее был рак. Врачи нам только сказали, что надежды больше нет, как появились облака, начался черный дождь. На следующий день позвонила одна журналистка из Швеции и сказала: ты, собственно, знаешь, что у вас там произошло? Одна подруга, сидевшая рядом, успокаивала: ах, это всего лишь провокация Запада.

Вскоре после этого я поехала в зону, в Гомельскую область, чтобы похоронить сестру. Там уже собрали людей для работ, началась эвакуация. Все уже были в курсе.

SZ: Михаил Горбачев обратился к общественности лишь спустя девять дней после катастрофы. Вас это не разозлило?

Алексиевич: Ах, журналисты спрашивают всегда одно и то же. Вас обманывали? Советская власть правду никогда не говорила. В этом ведь не было ничего нового! Меня интересовало несколько иное. Меня интересовала взятая пауза.

SZ: Пауза?

Алексиевич: В зоне взлетали вертолеты, кругом бегали тысячи специалистов, но никто не находил этому объяснений. Это была новая реальность. Запрещалось садиться на землю. Запрещалось долго стоять возле дерева. Рыболовы говорили, что больше не могут найти дождевых червей, что черви ушли на полтора метра вглубь земли.

Природа, очевидно, получила сигнал. Это завораживало меня. Люди рассказывали, что они видели не огонь, а малиновый свет, они никогда не думали, что смерть может быть такой красивой. На боевых вертолетах и с автоматами прилетели военнослужащие из Афганистана, сказав, а что они могут здесь сделать со своими вертолетами? Рухнула целая культура, хорошо знакомая культура войны.

SZ: И все же информационная блокада, наглая заносчивость безграничной технократической эйфории — разве Чернобыль не был советской катастрофой?

Алексиевич: Но ведь во Франции и в Германии тоже не все сказали. Никто не мог представить, что мирный и военный атом одно и то же. Нет сомнений, что Чернобыль привел к краху Советского Союза — вместе с войной в Афганистане. Люди в зоне выбрасывали партийные билеты и комсомольские значки. Им говорили: или ты остаешься или выходишь из партии. Что им оставалось делать: спасать своих детей или оставаться верными партии? Ничего себе выбор!

SZ: После Чернобыля исчезли границы, пространства.

Алексиевич: Я до сих пор удивляюсь, что Чернобыль до сегодняшнего дня не воспринимается как новое понимание мира. Чернобыль изменил пространство, но и сегодня политики говорят о здешнем, тамошнем, ближнем, дальнем. Странно! Что значит близко или далеко, если облака на второй день стояли над всей Европой, а на четвертый — над Китаем? Даже страна, не имеющая реакторов, может пострадать из-за радиоактивных осадков по вине другой страны.

SZ: Катастрофа — как негативное проявление глобализации. . .

Алексиевич: Чернобыль изменил также время. Распад радионуклидов происходит в течение сотен тысяч лет. Это выше любых человеческих представлений. И все же политики подсчитывают количество жертв. Только в Беларуси каждый день умирают два ликвидатора. У них десятки заболеваний: отказывают почки, инфаркты. У детей доза радиоактивного облучения в несколько раз выше допустимой нормы. Чернобыль еще только начинается.

SZ: Если Чернобыль — это будущее, то как нам с этим жить?

Алексиевич: В Беларуси произошли две катастрофы: катастрофа капитализма и космическая катастрофа. Первую люди могут понять — бедность, нищета, новая жизнь, — но космическую — нет. Украина и Беларусь являются своего рода лабораторией: можно собирать данные, анализировать их и передавать человечеству. Но белорусское правительство совершает преступление по отношению к своему народу и к человечеству. Один ученый, доказавший, что болезни вызывают даже незначительные дозы облучения, был брошен в тюрьму и освобожден только после протестов международной общественности. Зато много разговоров об оптимизме. Беларусь — закрытая страна, вызывающая жалость. Моя книга издана в 21 стране, но в Беларуси она запрещена. Иначе люди спрашивали бы: где медикаменты? Где данные измерений? Где чистые продукты питания? Тоталитарный режим сначала спасает себя.

SZ: Чернобыль помогает режиму?

Алексиевич: Не знаю. С другой стороны, Лукашенко кричит миру: нам необходима гуманитарная помощь"! Нам нужны деньги! Техника! А своим людям говорит: все в порядке. Люди в зоне получают копейки и больше ничего.

SZ: Окапывали деревни, улицы, леса, — будто человек может избавиться от земли, ставшей ему враждебной...

Алексиевич: Мы привыкли, что земля, вода, воздух безопасны. Люди, проживающие в зоне, в основном крестьяне, хранили молоко, консервировали помидоры, это было безумие. Они говорили: но ведь яблоко как было яблоком, так им и осталось, яйцо осталось яйцом, вода такая чистая, молоко такое белое. Это было новое обличье дьявола. В одной деревне меня спросила старуха: и это называется война? Светит солнце, птицы поют. Неожиданно оказалось, что все наши представления об ужасном были связаны с войной. Бомбы, гранаты — это мы знали. Но на этот раз было иное.

SZ: И все же риторика, аналогии, героизм имели военное происхождение. Роботы не справились, но радиоактивный мусор из реактора убрали ликвидаторы, позднее они водрузили на нем советский флаг — как и сорок лет назад над Рейхстагом.

Алексиевич: Они были в известной степени самоубийцами. Они отдали свои жизни, чтобы спасти Европу. Позже я их спрашивала: вы бы пошли еще раз? Почти все ответили: да, ведь мы должны были это сделать. Было 800000 ликвидаторов. Во Франции кто-то сказал, что он сомневается в том, чтобы на Западе нашлось столько людей, которые были бы готовы пожертвовать собой. Люди не знали, что их ждет такая страшная смерть, что через год или два эти сильные люди станут развалинами.

Они даже снимали маски — было слишком жарко. И, тем не менее, они спасли мир. Кстати, я видела женщин, стиравших руками зараженную одежду ликвидаторов, — это было преступление. Им не выделили стиральных машин. Им никто ни о чем не сказал.

Поймите, это были советские люди. Я не уверена, что столько добровольцев найдется в сегодняшней Беларуси. Сегодня люди понимают, что их жизнь неповторима, что принадлежит она только им.

SZ: Вынес ли человек какой-то урок из Чернобыля?

Алексиевич: В целом? Примо Леви сказал, что человек после Освенцима остался таким же, как и до него. С этой точки зрения нужно сказать, что человек после Чернобыля остался таким же, как и до него.

Мы меняемся — переходим из цивилизации страха в цивилизацию катастроф. Прогресс стал опасным, для людей и для природы. Ураганы, наводнения вызывают сегодня почти такие же потери, как и войны. Беларусь потеряла во время Второй мировой войны четверть своего населения. А от последствий чернобыльской катастрофы страдает сегодня каждый пятый белорус, заражена треть страны.

Мы не можем прочитать знак Чернобыля, он написан непонятным языком. К этому вопросу не обращался ни один крупный писатель, ни один философ. Чернобыль находится за пределами культуры.

Перевод Иносми.Ру