Станислав Шушкевич: «Вьетнамская студентка все время объяснялась мне в любви, однажды всю ночь просидела под окном»
Четверть века его пытают про развал СССР и Беловежское соглашение. Про Ельцина, Кравчука, про визит в Беларусь Билла Клинтона, вывод ядерного оружия из нашей страны. Про все это мы писали и расспрашивали не раз. После 82-го дня рождения, который Станислав Шушкевич отметил в конце минувшего года, решили, что пора поговорить о послевоенном детстве, поклонницах, любви и отношении к романтике.
Фото Виктора Гилицкого, kp.by
Станислав Станиславович недавно вернулся из турне по Центральной Америке, куда вместе с супругой Ириной отправился после празднования своего 82-го дня рождения. Но показывает другое фото – заставку на компьютере – он и пять его одноклассников.
Фото сделано летом 2013-го, троих уже нет в живых. Но на солнечном снимке друзья детства, обнявшись, улыбаются, почти как в далекие 40-е, когда учились в 13-й мужской школе – там, где Дорошевича упирается в Коласа.
Вся шестерка – заводилы и балагуры, в послевоенные годы развлекались поджиганием боевых гильз, несмотря на гибель мальчишек из параллели. Юный Стась и попал в мужскую школу после того, как мама-учительница перевела его туда из 19-й белорусской, где работала сама, – чтобы ее репутация не страдала...
– Вот Гарик был евреем, но выдавали его за армянина. Всю оккупацию преимущественно у нас на печке просидел. Слепянская улица никого не предала, никого не выдала, хотя за это грозил расстрел. Моего отца, писателя, в то время репрессировали, сослали в Сибирь.
Я из простой учительской семьи, в 40-е жили бедно, в деревянном частном доме, в 1960-е рядом построили Филармонию. Мы держали двух коз, кур, которые зимой жили у нас под припечком. Козы спасали не только нас, но и всех младенцев на Слепянской. За картофельные шелупайки бабушка выделяла молоко: кому стакан, кому – полтора.
– Помните, как звали козу?
– У нас все козы почему-то были Сарны, а собаки – Альфики. Студентом я в нашем дворе на столе для пинг-понга даже лозунг писал: «Долой козу!» Было как-то неудобно заниматься в университете и жить по-деревенски (улыбается).
В 61-м дом снесли, взамен дали хрущевку на Волгоградской, на первом этаже, зато с удобствами, мама всю жизнь там и прожила...
Одним из детских желаний Шушкевича был фотоаппарат «Комсомолец», который юный Стась купил на сэкономленные деньги – 6 рублей. Хлеб тогда стоил 16 копеек, и тот выдавали по карточкам. Фотографировал старую хату, друзей-хулиганов, вернувшегося из первой ссылки отца – в 1948-м тот еще не подозревал, что скоро отправится во вторую.
Хата на месте будущей филармонии и отец после первой ссылки
Станислав Станиславович постоянно уходит от разговоров о личном: «Давай я тебе лучше про Беловежское соглашение расскажу!» Наверное, не так просто о личном – сказывается груз советского воспитания и вышколенного партийного прошлого… Он и не скрывает: о чем мог мечтать мальчуган, маме которого билет Союза писателей подписывал Горький, а папа, вернувшись из второй ссылки, тут же вступил в партию, свято веря в идеалы коммунизма…
– Мне всегда хотелось есть, мяса не было, только картошка, хлеб да огурцы. В трудные годы мама меняла старые шмотки на продолговатый кусок сала, разрезала его на 30 частей – по одной в день на месяц на семью.
После карточной реформы объявили цены, и мы посчитали, что маминой зарплаты хватит, чтобы каждый день вечером съедать кусок хлеба с маслом и выпивать стакан сладкого чая. В 1946-м это была великая мечта.
Когда не было сахара, бабушка советовала: «Посыпь хлеб солью и запивай чаем – будет сладко!» Бабушка была философом, говорила: «Плохое – на поверхности, ты на него не смотри. Ищи в людях хорошее».
Единственный подарок в нашей семье достался мне от матери. Мы жили еще возле филармонии, и она за свои накопления купила первый телевизор «Беларусь». Лишь по одной причине: студентом я проходил практику на радиозаводе, и она боялась, что я буду собирать телевизор и воровать детали.
Все это делали, все выносили, а она считала, что если пойти по этому пути, – плохо кончишь. Она знала, что и я хочу таким способом добывать детали, считала это воровством и пресекла его в зачатке, купив телевизор.
«В 37 лет стал свободным человеком»
– Станислав Станиславович, считается, что все мужчины хотят трех вещей: самореализации, денег и женщин. У вас что было на первом месте в молодости?
– Окончив вуз, я посчитал: хочу иметь свой дом, квартиру, автомобиль, хорошо питаться. Честно скажу: меня не так уж тянуло в науку, больше к конструкторской работе. Но я прикинул, что на зарплате инженера особо не заработаю, что надо идти по той стезе, где прилично платят, в то время это была наука, и она мне легко давалась.
В 66-м году в БГУ у меня был оклад доцента в 320 рублей, дополнительно я получал полставки по договору, всего чистыми на руки – 400 рублей.
Мне еще не исполнилось 32, как меня позвали в Радиотехнический институт проректором по науке. И я пошел туда на меньшие деньги ради квартиры, хоть БГУ устраивал меня на 100%.
Через три месяца мы с первой женой и дочкой въехали в шикарную трехкомнатную квартиру со встроенной мебелью, рядом с филармонией, где когда-то стояла наша избушка. Тогда это был бульвар Луначарского, сегодня – Мулявина, в этом доме сейчас дочка живет. Там и сегодня растут клены, на которых я спиливал старые ветки.
А в 71-м году я собрал все свои вещи в дипломат и ушел из той квартиры и той семьи. В 37 лет стал свободным человеком.
– Почему ушли?
– Ну так мне там уже не нравилось…
– Ходили слухи, что бросили семью ради студентки.
– Не-е-ет, – улыбаются супруги. Жена Ирина поясняет, что в то время только поступила в институт, и ничего еще быть не могло.
– Знаете, как я женился в первый раз? – заводится Шушкевич. – Я замужней женщине сказал: «Нечего тебе с этим кретином иметь дело! Выходи за меня». Влюбился. А потом понял, что это не совсем то, что сформировалось в моем воображении.
Я хотел нормальную семью и стабильную жизнь. Зато у нас прекрасная дочь. Мы работали на одной кафедре, она занималась химически опасными реакциями. Вначале жили вместе с моей мамой, а после отец первой жены, он работал в Госстрое, добыл служебную квартиру на Спортивном переулке. В ужасном состоянии, но я привел ее в порядок, люблю работать руками: поставил нормальные окна, газовую плиту с баллоном, а удобства, автономные, во дворе…
Вскоре после развода жена уехала на Дальний Восток, дочь жила с тещей, а в 7-м классе прошла отбор талантливых детей и поступила в творческую школу-интернат, на выходные их отпускали домой. Ей там очень нравилось.
«После развода поселился в общежитии»
– Я поселился в общежитии, а в 73-м году, когда я уже был завкафедрой, мне дали двухкомнатную квартиру на Одоевского.
– И в 40 лет снова стали завидным кавалером с квартирой, регалиями. А женщинам вы нравились?
– Честно говоря, предложение опережало спрос: меня хотели прибрать к рукам, а это невозможно. Была даже вьетнамская студентка, которая все время объяснялась мне в любви, очень хотела ко мне в гости. Представляете мое состояние ужаса только от мысли, что кто-то начнет рассказывать, что я затащил к себе в дом вьетнамскую студентку? Однажды просыпаюсь утром, смотрю в окно, а она сидит внизу, ночь сидела!
– Тоже мне – кавалер.
– Да ну ее к черту! Я ее не пустил, да она мне и не нравилась. Если бы была советская – куда ни шло, но это же вообще! А еще один бывший преподаватель хотел выдать за меня свою дочку, мы недавно с ней вспоминали, смеялись.
Я не был пай-мальчиком, но особо и не увлекался. Ирина сразу понравилась. Она была моей студенткой, на 19 лет моложе. Я поставил ей первую четверку в ее жизни, она была зубрилой. А потом мы решили пожениться.
– То есть она решила вам отомстить?
– Да (смеется). Поженились мы в 76-м, ухаживал месяц. Я не романтик, для меня они – наивные люди.
Иру я много фотографировал и почти сразу сказал: «Выходи за меня!» Правда, друзья у меня были простые – колхозно-совхозные, а Ира птичка божья, к быту была не приспособлена, но ничего, научилась.
– Ухаживать начал на выпускном вечере, – уточняет супруга. – А перед тем как сделать предложение, сказал: «Надо идти ва-банк!» Я не поняла: что это? Банк – знаю, а ва-банк? Интернета же не было (смеется).
«Я мог сделать свою должность очень доходной»
– Мне сейчас нельзя водить машину, из-за лекарств, – вздыхает Станислав Станиславович. –– Я был нормальным до 2013 года, читал лекции в приличных университетах мира. Но 17 декабря 2012 года во время презентации моей книги в Москве мне сообщили, что умер близкий мне человек – двоюродный брат.
22 декабря за поминальным столом умирает самый близкий мне человек моя сестра. Я себя омерзительно почувствовал, но к врачу не пошел. А когда через год обратился, оказалось, что у меня неисправляемая мерцательная аритмия. Сейчас, если два раза махну топором, уже тяжело. А я очень люблю физический труд, сам построил дачу, но сейчас сильно устаю.
С женой Ириной Станислав Станиславович в прошлом году отметил рубиновую свадьбу – 40 лет вместе. Фото Виктора Гилицкого, kp.by
Сегодня мои желания примитивны. У поляков есть хорошая поговорка, почти ругательная, но очень точная, называется «СКС» – старость, курва, старость. Надо просто знать свое место, я его знаю, не претендую на чужое.
И еще я попал на несколько подстав, есть не очень хорошие люди, которые хотят доказать свою преданность верхам. Иногда делают мне гадости, но пока я легко их преодолеваю, во всяком случае в тоску не вогнали.
Я бы хотел быть здоровее, но это не подправишь, я ничего не могу сделать со своим сердцем: не могу, как раньше, вертеть бетономешалку, работать на строгальном станке, уделить внимание даче, где мне хотелось кое-что довести до ума… А мне приходится заниматься всякой мелочной чепухой. Я коллекционировал колоды игральных карт, сейчас они в одной куче, раскладывал пасьянс вручную, но на компьютере интереснее.
– А соседу вашему что ответим, который, узнав, что я иду к вам, попросил передать, что Шушкевич в начале 90-х профукал одну страну и не удержал вторую?
– Либо надо было становиться на бандитский путь, либо подчиняться закону – я выбрал второй путь.
Билл Клинтон, будучи президентом США, прилетал в Беларусь в январе 1994-го
Поверьте, я мог сделать очень доходной свою должность. Даже те жалкие предложения, которые мне делали и на которые я отвечал, что «плохо понимаю, что вы мне предлагаете», сулили сотни тысяч долларов обогащения. А тогда даже десятки тысяч казались миллионами.
Как председатель Верховного Совета я получал 30 долларов зарплаты, может, 40. А потом много лет позорную пенсию в 30 центов. Но я не сожалею ни об одном деянии, я нигде ни разу не нарушил закон. И стремился его улучшить всеми доступными способами.
Кое-что удалось. До сих пор у нас работает, хотя и в микромасштабе, право частной собственности на землю, мы начали приватизацию, ввели государственный язык – белорусский. И я горжусь, что оказался причастен к становлению независимой Беларуси.
Оцените статью
1 2 3 4 5Читайте еще
Избранное