Шкляров: «Бабарико думал, что его на расстрел ведут»

В интервью KYKY Виталий Шкляров рассказал о причинах длительного молчания, о пережитом в тюрьме и скандальном интервью на «Эхо Москвы». Приведем несколько фрагментов.

О сырых подвалах СИЗО

— Сейчас на Романа [Протасевича] накинулись все. Понятно, парень говорит то, что вынужден говорить, но мало кто хочет, да и, наверное, не получится, надеть его сапоги — для этого нужно побыть в его шкуре. Я раньше тоже думал: ой, да что страшного в тюрьме — это же как в армию сходить.

Но попадая туда, ты видишь совсем другую историю. Пару раз в подвале на Володарке я проходил мимо места, где приводят в исполнение высшую меру наказания. Это очень страшный, мокрый подвал — когда дождь идет, там изо всех розеток льется. Крысы бегают, вонь стоит ужасная.

Ты идешь по этому подвалу, а за тобой охранники с собаками. Можно хоть двести раз так под конвоем пройтись, но когда в спину дышит собака, даже если она тебя не кусает — к этому невозможно привыкнуть.

Мне 45 лет, а дух все равно захватывало. Представьте, что будет с молодым пацаном, которого разденут догола и заведут туда минут на пять, — с ума сойдёт.

О страхе смерти

— Я, кстати, именно в СИЗО понял, почему мы, люди, так боимся смерти: смерть — это неизвестность. Кто-то представляет себе боль, другие переживают, что больше не поедят пиццы — для каждого конец выглядит по-своему, но всех в равной степени пугает неизвестность.

Мы привыкаем ее заполнять, ежедневно строим образы будущего: вот завтра с утра я встану, почищу зубы, а летом поеду в отпуск. Так и живем, хотя на деле ни хрена не знаем о будущем. Но тюрьма забирает возможность представлять даже «завтра».

Ты не знаешь, что случится с тобой уже в следующую минуту — выведут тебя из камеры, чтобы покормить или чтобы избить. Могут, как меня, 8-9 человек в масках темной ночью вывести во двор и в итоге вывезти на встречу с Лукашенко. Как мне говорил Бабарико, он думал, что его на расстрел ведут.

О бане после встречи с Лукашенко

— После встречи с Лукашенко меня увели в камеру СИЗО КГБ №12, Бабарико сидел в девятой. Пришли на следующий день рано утром, еще даже завтрака не было, и повели в знаменитую камеру, где обычно людей избивают.

Страшное место, изнутри обитое мягким дерматином, все в кровоподтеках. Выглядит как психушка. Когда завели туда, раздели догола и надели наручники, я тогда стоял и думал: все, сейчас начнут колошматить. Но в итоге я попал в баню. (…)

В бане никто про политику не говорил. Тогда еще политзеков в одни камеры не селили, чтобы они дела свои не обсуждали, поэтому мы прекрасно понимали: раз нас закрыли в одном помещении на три часа, уже есть план, что делать с каждым из нас. Все в тот момент были веселыми, смеялись, обнимались. Были очень рады увидеть друг друга. К тому же на столе впервые за долгое время была тушеная картошка, какое-то сало, свежий хлеб — хороший, не тюремный.

Да и сама баня приводила в восторг. Как-то мне не давали мыться 17 дней — после такого кажется, что когда вода льется тебе на голову — это самое чудесное ощущение в жизни.

О скандальном интервью и репутации

— Когда я назвал Лукашенко сильным, многие это считали как: сильный — значит хороший, но это не так. Сильный — это констатация факта. Ведь можно говорить и о том, что сильными были Бонапарт, Сталин.

В этом смысле нужно трезво оценивать своего соперника, понимать его слабые места, чтобы иметь возможность с ним побороться. (…) Этот субъект провел в своем тоннеле 27 лет и производственно ослеп.

За это время он научился мастерски врать и манипулировать, и начал верить в свою ложь – я это понял во время встречи в КГБ. Знаешь, во время той встречи я понял, что среди нас всех настоящий заключенный — сам Лукашенко. Это он в тюрьме и никуда от своего срока не убежит. Он может прятаться за кордонами, войсками, но жизнь непредсказуема.

И я даже не представляю, с какими страхами живет этот человек. Когда я говорил в эфире, что мы похожи, я хотел озвучить именно эту мысль, что Лукашенко — такой же зек. А когда пересматривал эфир, думал: что я вообще нёс?

В контексте мои слова совершенно страшно звучали, хотя я-то знаю, что хотел сказать. Но быть понятым — задача говорящего, поэтому люди, которые после писали мне гадости, были абсолютно правы.