Сергей Мазаев: «Советский Союз изначально был построен как преступное государство»

Лидер группы «Моральный кодекс» рассказал, какое самое большое открытие сделал в жизни, почему не уехал в Америку и за что должны покаяться русские.

— Сергей, есть сейчас что-то, что бы вы хотели изменить в себе, избавиться от какого-то недостатка?

— Я бы хотел весовой свой передостаток изменить и материальный недостаток. Мне хочется немножко похудеть и немножко разбогатеть, а все остальное хорошо.

— А разве можно разбогатеть на музыке? Ваши коллеги, например, поют для удовольствия, а для финансового благополучия открывают свое дело, рестораны те же.

— Ну, у меня не хватает пока на это внимания, мощности, я все свое время посвящаю музыке. Когда занимаешься классической музыкой или серьезным джазовым проектом, то тебе нужна особенно сильная концентрация для погружения в этот мир. Отвлечение на рестораны или что-то еще может очень сильно помешать.

— Значит, вы не так сильно хотите разбогатеть.

— В первую очередь я музыкант и хотел бы зарабатывать на жизнь своей специальностью. А пока вся наша продукция поглощается пиратами, которые контролируют 95 процентов музыкального рынка. У нас было продано 45 тысяч пластинок — это казалось невероятным успехом, но эти деньги не покрыли даже нашу поездку в Лондон, где мы записывали этот альбом.

За двадцать лет пираты, наверное, выпустили миллионов пятнадцать-двадцать пластинок «Морального кодекса» — это гигантские тиражи! Они украли 99 процентов наших денег. Если авторы еще что-то получают (это тоже совсем небольшие деньги), то доля исполнителей значительно меньше. У нас вообще ее никогда музыкантам не платили.

В советское время за участие в записи пластинки Вячеслава Добрынина я получал семь рублей. За выступление — семь пятьдесят, это моя вокально-инструментальная ставка. И больше никаких других заработков! Музыканты, которые не были звездами, жили скромненько: свадебки, похороны. К этой жизни мне больше не хочется возвращаться.

— А долго вы пели в ресторанах?

— Я пел в ресторанах с 1985-го по 1988 год. И сейчас я уже не пою в ресторанах, я в них выступаю, когда организации или частные лица устраивают там свои праздники.

Я когда в армии служил, играл в военном оркестре, и у нас были дежурства по гарнизону — мы должны были оказывать почести умершим офицерам, ветеранам войны.

— Это был самый зажиточный период вашей жизни?

— Нет, большие деньги появились позже, в 90-е. А до этого я особо ни о чем не заботился. В советские времена я мечтал только об одном — свалить из совка.

Собственно, из-за этого мы и пошли петь в ресторан «Салтыковский» на железнодорожной станции под Москвой. Он был очень модный одно время. Строили его финны, там были неплохой зал и шикарная по тем временам аппаратура, которую нам достал бывший продюсер Виталий Богданов. Он был, как теперь бы сказали, перфекционист и считал, что если покупать, то самое лучшее. Поэтому у нас стояли все секвенцеры, компьютеры — это в 1985 году! Мы звучали, как западный коллектив, и играли музыку новой волны начала 80-х.

— У вас были разборки с бандитами?

— Да, нас однажды поколотили залетные боксеры из Рязани. Колька Носков к нам в гости пришел, мы сидели, пили все вместе, а там один здоровый такой парень был, очевидно, ему кто-то вопрос задал, на который он не смог ответить словами, и он пошел всех колотить. А чего музыкантов колотить? Думал бац — и все.

Но Леха Белов нас спас своей решительностью: рубанул там одному по башке. В итоге мы вышли победителями, с синяками, но победителями.

Потом на следующий день пришла наша местная братва, сказали: «Ну у нас и оркестр!» Шутки это все, шутки, глупости детства.

— А почему вы так и не уехали из совка?

— Так получилось. Меня потом пригласили в группу «Автограф», и я с «Автографом» оказался в Америке…

— Посмотрели и подумали: «Да ну ее на фиг, эту Америку!»

— Нет-нет. Америку я очень люблю, хорошая страна: даже я там чувствовал себя свободным, я бы даже сказал, несвободным от этой свободы. Никому друг до друга нет дела — в хорошем смысле слова.

Но я просто чувствовал, что в России уже началась новая жизнь, стало развиваться кооперативное движение, шоу-бизнес, и я могу там работать. А в Америке надо было начинать совсем с нуля, там меня никто не знал. Ну и потом… мама, сын здесь. Я вернулся, но не жалею ничуть.

— Вы сейчас выступаете за границей?

— Очень редко, только если у русских где-то, а на большие концерты нас что-то уже давно не приглашали.

— А вообще насколько там востребована русская поп-музыка? Или мы уже так отстали, что…

— Конечно, отстали, русская музыка сейчас очень вторична в мире. У нас был проект «Тату», но, опять же, они были актуальны за счет поэтической идеи, внутреннего сюжета. Две нетрадиционно настроенные девочки в традиционном обществе, которое в них плюется, гонит их, — все! Музыки-то у них больше нет. «Нас не догонят» — и все. А петь ее народ не будет, не тот формат.

— За «Евровидение» вам было стыдно?

— Мне было стыдно, что в кризис 42 миллиона просадили, и весь мир с недоумением смотрел на это дело. Пир во время чумы по большому счету. А так стыдно не было.

— За наше выступление?

— За этих людей мне стыдно, конечно, которые выбрали эту певицу. А девочка эта тут ни при чем, не она ж сама себя назначила выступать. Ей вообще на сцену рано выходить — настолько специфический образ, что под нее надо специально писать роль. «Мамо» звучит, как вырванная ария из какого-то мюзикла. Она скорее оперная или театральная актриса по внешнему виду, но никак не поп- или рок-звезда. Не тянет она на Бритни Спирс. Такие певицы не могут быть сейчас популярными.

— Что бы вы сделали, если бы были президентом?

— Даже не знаю. Пошел бы и лег спать: жизнь удалась — я президент России. Больше ничего делать не надо.

А по большому счету, невозможно ответить на этот вопрос. Ну построил бы музыкальную школу — высшее учебное заведение, где бы обучались всем современным технологиям

наши мальчики и девочки.

— А что бы вы взяли из Советского Союза?

— Только территорию. Надо, конечно, отмывать ее от крови, от преступлений, по которым мы ходим, которые еще не признали и за которые не покаялись, в отличие от немцев, которые нашли в себе силы признать преступления Гитлера своей историей и остались после этого немцами. А если мы не признаем своей вины, мы перестанем быть русскими.

Мы единственные в прошлом веке, кто имел среди своих соплеменников рабов. Это ужасно. И никакая высокая идея — мировая революция или соединение пролетариев всех стран — не может быть выше жизни обычного человека, его семьи, детей.

Там, где идея стоит выше человека, я бы жить не хотел и не советовал бы никому. Это обезличенное, безответственное общество. С одной стороны — круговая порука, а с другой — полная безответственность, некие коллективные интересы размытые. Это все абсолютное мошенничество, преступление. Советский Союз изначально был построен как государство, преступное по отношению ко всей человеческой морали: христианской, мусульманской — к любой.

— А как вы себе это представляете — покаяние России? Кто должен покаяться — президент, коммунисты, общество?

— Я себе никак это сейчас не представляю. Это мое, частное, мнение, потому что мне крайне стыдно за все, что сотворил Советский Союз, да и Россия до этого. Надо изучать свою историю, историю своих предков: кто мы, кто наши прапрадеды — и все будет понятно.

— Какое самое большое открытие вы сделали в жизни?

— Я пришел к выводу, что самый большой кайф, самое большое наслаждение, когда в семье любовь, согласие, достаток, когда есть любимая работа. Я живу в семье, и мне хочется, чтобы это продолжалось вечно.